– Разве не все мы так, сэр? Часами, днями, минутами?

– Я имел в виду приборы для измерения времени. Вы извратили мою мысль.

– Людям моей профессии это свойственно, доктор Уотерхауз.

– Вы знаете моё имя? А как ваше?

– Моя фамилия Хокстон. Отец крестил меня Питером. Здесь меня называют Сатурн.

– Римский бог времени.

– И скверного нрава, доктор.

– Я рассмотрел вашу лавку куда внимательнее, чем мне хотелось бы, мистер Хокстон.

– Да. Я сидел у окна и в свою очередь рассматривал вас.

– Вы сами только что назвали себя опустившимся человеком. Ваше прозвание – синоним скверного нрава. И тем не менее вы пытаетесь меня уверить, будто вернёте мне часы без всяких… дополнительных условий… и ждёте, что я подойду к вам на расстояние вытянутой руки… – В продолжение своей речи Даниель не сводил глаз с часов, стараясь в то же время не показать, как сильно хочет заполучить их обратно.

– Значит, вы из тех, кто во всём ищет логику? Тогда мы товарищи по несчастью.

– Вы говорите так, потому что вы часовщик?

– Механик с младых ногтей, часовщик – сколько себя помню, – сказал Сатурн. – Ответ на ваш вопрос таков. Вот Гуковы часы с пружинным балансиром. Когда Мастер их сделал, это был лучший прибор для измерения времени, созданный человеческими руками. Теперь два десятка часовщиков в Клеркенуэлле делают часы поточнее. Эра технологии, а?

Даниель прикусил губу, чтоб не рассмеяться, уж больно неожиданно прозвучало новёхонькое словцо «технология» из уст такого детины.

– Значит, это ваша история, Сатурн? Вы не смогли угнаться за временем и потому опустились на самое дно?

– Мне надоело догонять, доктор. Вот моя история, если вам интересно. Я устал от суетного знания и решил искать знание вечное.

– И утверждаете, что нашли?

– Нет.

– И на том спасибо, а то я боялся, что дело идёт к проповеди.

Даниель рискнул приблизиться ещё на два шага. Тут его остановила одна мысль.

– Откуда вы знаете моё имя?

– Оно выгравировано на задней стороне часов.

– Неправда.

– Очень умно, – отвечал Сатурн; Даниель не понял, над кем из них он иронизирует. Сатурн продолжал: – Один мой знакомец, ширмач по стукалкам, которого нахлопнули на Флит-стрит и угостили в казённом доме ремённой кашей, пришёл ко мне просить непыльную работёнку, пока шкурьё заживёт. Приняв разумные меры предосторожности, то есть убедившись, что он не намерен меня попалить, я сказал ему, что дела мои в упадке, ибо я не могу вести их без суетного знания. Однако я сыт им по горло и хочу только сидеть в лавке и читать книги, дабы обрести знание вечное, что служит мне во благо неосязаемо, но отнюдь не помогает добывать и продавать краденые часы, каковая продажа и есть raison d’être ^[6] моей лавки. Иди в «Румбо», сказал я, к Старушке Несс, к Пряхам, в питейные заведения Хокли-в-яме, в «Козу» на Лонг-лейн, в «Собаку» на Флит-стрит, в «Арапа» на Ньютенхауз-лейн, пей (но умеренно), угощай (но не слишком щедро) всех, кого там встретишь, добудь знание суетное и возвращайся ко мне с тем, что нанюхаешь. Через неделю приходит он и сообщает, что некий сыч ходит и ищет пропавшее хахорье. «Что он потерял?» – спрашиваю. «Ничего, – говорит, – а ищет пропавшее хахорье сыча, который сыграл в ящик десять годков назад». «Поди и узнай погоняло жмура, – говорю, – и живчика тоже». Ответ был: Роберт Гук и Даниель Уотерхауз соответственно. Он даже как-то показал мне вас, когда вы шли в свой свиной закут мимо моей лавки. Отсюда-то я вас и знаю.

Питер Хокстон выставил вперёд обе руки. Левой он держал за цепочку Гуковы часы, покачивая их, словно маятник, правую протягивал для знакомства. Даниель часы схватил жадно, руку пожал неохотно.

– У меня к вам вопрос, доктор, – сказал Сатурн, стискивая его ладонь.

– Да?

– Я наводил справки и знаю, что вы натурфилософ. Хотел пригласить вас на огонёк.

– Должен ли я понимать, сэр, что вы поручили кому-то украсть мои часы?! – Даниель хотел попятиться, но рука Сатурна стиснула его ладонь, как удав, заглатывающий мышь.

– Должен ли я понимать, доктор, что вы умышленно прилипли к окну моей лавки?! – воскликнул Сатурн, в точности передразнивая интонацию Даниеля.

У того от возмущения отнялся язык. Сатурн невозмутимо продолжил:

– Философия есть стремление к мудрости, к вечным истинам. Однако вы отправились за океан, дабы основать Институт технологических искусств. А теперь чем-то похожим вы занимаетесь в Лондоне. Зачем, доктор? Вы могли бы жить так, как я мечтаю: сидеть сиднем и читать про вечные истины. И всё же я не могу прочесть главу из Платона без того, чтобы увидеть вас на моём окне, словно исполинский потёк птичьего дерьма. Зачем вы отвращаетесь от вечных истин ради суетного знания?

К собственному изумлению, Даниель знал ответ и выпалил его раньше, чем успел обдумать:

– Зачем пастор говорит в проповеди о вещах обыденных? Почему не зачитывает отрывки из великих богословов?

– Примеры из жизни иллюстрируют мысли, к которым он подводит, – сказал Сатурн. – А если б эти мысли не имели отношения к вещам обыденным, то никому бы не были нужны.

– В таком случае Ньютон и Лейбниц – великие богословы, а я – скромный приходский пастор. Технология для меня – служение, способ подобраться к высокому через низкое. Ответил ли я на ваш вопрос и не отпустите ли вы теперь мою руку?

– Да, – отвечал Сатурн. – Располагайте своими часами, своей рукой и своим новым прихожанином.

– Я не нуждаюсь в прихожанах. – Даниель повернулся и зашагал по Ликёрпонд-стрит.

– Тогда вам следует отказаться от проповедей и того пастырского служения, о котором вы говорили, – сказал Питер Хокстон, нагоняя его и пристраиваясь рядом. – Вы ведь учились в Кембридже?

– Да.

– Разве Кембридж создавался не для того, чтобы готовить клириков, которые станут просвещать английскую чернь?

– Вы прекрасно знаете ответ! Но я не буду проповедовать ни вам, ни кому другому; если я и был клириком, то теперь отвержен и недостоин проповедовать даже псам. Я давно сбился с пути и далеко забрёл. Для меня единственный способ приблизиться к Богу – то странное служение, о котором я говорил; пророки его – Спиноза и Гук. Тропку свою никому не присоветую, ибо я так же далёк от торной дороги, как аскет на столпе посреди пустыни.

– Я забрёл куда дальше, чем вы, док. Я бродил по той же пустыне, не имея даже столпа, чтоб на него взлезть. Вы, стоящий на каменной тумбе, для меня – Фаросский маяк.

– Не тратьте понапрасну время…

– Вот опять это слово! Время. Дозвольте мне поговорить о времени, док, и я скажу вот что: если вы намерены и дальше ходить через Хокли-в-яме и гулять по городу в одиночку, то время ваше сочтено. Вы не слишком осмотрительны. Этот факт приметили некие субъекты, которые охотятся за неосмотрительными сычами. Каждый закоульщик в верхнем течении Флит навостряет уши, когда вы бредёте в свой свиной закут и пропадаете в дыре. В самом скором времени вы будете голым изувеченным трупом, плывущим по Флитской канаве в Брайдуэлл, если не обзаведётесь друзьями крепкого сложения.

– Вы назначили себя моим телохранителем, Сатурн?

– Я назначил себя вашим прихожанином, док. А поскольку у вас нет церкви, мы будем совершать служение на ходу, как перипатетики; Хокли-в-яме станет нашей агорой. Я вдвое моложе вас и вдвое крупнее; бездельники, не ведающие истинной природы наших отношений, могут по невежеству счесть меня вашим телохранителем и, основываясь на этой ложной посылке, не зарежут вас и не забьют до смерти.

Они дошли до Грейз-Инн-лейн. По обе стороны дороги лежали кишащие законниками сады Грейз-Инн, а дальше начинались плотно застроенные Ред-Лайон-сквер, Уотерхауз-сквер, Блумсбери. Дом Роджера стоял на дальнем краю Блумсбери, там, где кончался Лондон и начинался загород. Даниель не хотел показывать Сатурну, куда идёт. Он остановился.

– Я куда безумнее, чем вы думаете.

– Это невозможно!

– Вам известно, что есть такой пират Эдвард Тич?

– Чёрная Борода? Разумеется!

– Так вот, не очень давно я слышал, как Чёрная Борода, стоя на юте «Мести королевы Анны», выкликал моё имя.

Впервые за все это время Питер Хокстон опешил.

– Как видите, я безумец. Со мной лучше не связываться. – Даниель снова повернулся к Сатурну спиной и стал высматривать просвет между экипажами, катящими по Грейз-Инн-лейн.

– Касательно мистера Тича я наведу справки в подполье, – сказал Питер Хокстон.

Когда Даниель следующий раз посмотрел через плечо, Сатурна уже нигде не было видно.

Блумсбери

Получасом позже

Даниель посещает дом Роджера

– РИМСКИЙ ХРАМ на окраине города. Скромный и незатейливый, – такие требования изложил ему Роджер двадцать пять лет назад.

– Полагаю, это исключает храм Юпитера или Аполлона, – отвечал Даниель.

Роджер посмотрел в окно кофейни, притворяясь глухим, как всегда, когда подозревал, что Даниель над ним смеётся.

Даниель отхлебнул кофе и задумался.

– Из скромных и незатейливых можно вспомнить… ну, например, Весту, чьи храмы, как и ваш дом, располагались за чертой старого города.

– Отлично. Замечательный бог, Веста, – рассеянно обронил Роджер.

– Вообще-то богиня.

– Ладно, кто она, чёрт возьми?!

– Богиня домашнего очага, целомудреннейшая из всех…

– Тьфу, пропасть!

– Которой служили девственные весталки…

– Вот от них я бы не отказался, если, конечно, они не были чересчур щепетильны касательно своей девственности…

– Нисколько. Саму Весту едва не совратил Приап, итифаллический бог…

Роджер поёжился:

– Умираю от желания узнать, что это такое. Может, стоит сделать мой особняк храмом Приапа.

– Любой дом, в который вы входите, становится храмом Приапа. Нет нужды тратиться на архитектора.

– Кто сказал, что я собираюсь вам платить?

– Я сказал, Роджер.

– Хорошо, хорошо.

– Я не хочу строить вам храм Приапа. Сомневаюсь, что в таком случае королева Англии когда-либо вас посетит.

– Так придумайте мне другого непритязательного бога! – потребовал Роджер, щёлкая пальцами. – Ну же! Я не для того вам плачу, чтобы вы тут кофеи распивали!

– Всегда остаётся Вулкан.

– Хромоват!

– Да, он страдал подагрой, как многие джентльмены, – терпеливо отвечал Даниель, – тем не менее все великие богини были его, даже Венера.

– Ха! Вот шельмец!

– Он повелевал металлами; увечный и презираемый, он заключил богов и титанов в оковы собственного изобретения…

– Металлами… включая?..

– Золото и серебро.

– Превосходно!

– И разумеется, он был богом огня и повелителем вулканов.

– Вулканы! Древние символы мужской силы! Извергающие высоко в небо струи огненной лавы! – задумчиво проговорил Роджер; что-то в его тоне заставило Даниеля вместе со стулом отодвинуться на несколько дюймов. – Да! Вот оно! Постройте мне храм Вулкана, со вкусом и недорогой, сразу за Блумсбери. И сделайте там вулкан!

Это «сделайте там вулкан» было первым и последним указанием Роджера касательно внутреннего убранства. Всё связанное с устройством вулкана Даниель перепоручил серебряных дел мастеру – не ростовщику, а ремесленнику, который по старинке жил обработкой металла. Таким образом, самому Даниелю осталось спроектировать храм, что не составило большого труда. Греки две тысячи лет назад придумали, как возводить здания такого типа, а римляне изобрели приёмчики, позволяющие ляпать их на скорую руку, – приёмчики, вошедшие в плоть и кровь каждого лондонского архитектора.