Первая их встреча была посвящена бухгалтерии, так что, если в начале дня Даппа и чувствовал к этой женщине какое-нибудь влечение, оно полностью улетучилось к тому времени, когда двенадцатью часами позже он, пошатываясь, вышел на улицу. Элиза оказалась въедлива до чрезвычайности и всенепременно желала знать, на что пошёл каждый фартинг с начала строительства «Минервы». Учитывая, что им за это время пришлось пережить, многие вопросы были попросту неприличны. Иные на месте Даппы залепили бы ей пощёчину или хотя бы с возмущением выбежали за дверь. Однако Элиза представляла одну из самых могущественных особ христианского мира, которая могла уничтожить «Минерву» множеством способов – затруднение было бы только в выборе оружия. Даппа сдерживался отчасти поэтому, отчасти потому, что в душе понимал: бухгалтерию «Минервы» надо вести тщательнее. Они потеряли обоих своих счетоводов: Мойше де ла Крус отправился осваивать земли к северу от Рио-Гранде, Вреж Исфахнян пожертвовал собой, чтобы отомстить людям, расставившим им ловушку. С тех пор записи велись как попало. Даппа давно знал, что рано или поздно придёт расплата. Дело могло вылиться в кое-что похуже сидения за столом с этой чудной герцогиней.

В следующие годы они несколько раз встречались, чтобы подбить итоги. Элиза узнала о странной привычке Даппы записывать невольничьи рассказы («Почему вы тратите столько наших денег на бумагу и чернила? Вы что их, за борт бросаете?») и стала его издательницей («Пусть ваша причуда хотя бы окупается»). Шло время. Даппа гадал, как оно скажется на Элизе. Неспособный видеть в ней женщину (женщиной для Даппы была королева Коттаккал, шесть футов роста, триста фунтов веса), он, посмотрев в Лондоне «Сон в летнюю ночь», остановился на выводе, что Элиза – фея. Как выглядит старая или хотя бы стареющая королева фей?

СЕЙЧАС ОНИ ПИЛИ ЧАЙ на верхнем этаже Лестер-хауза в маленькой комнате, не столь официальной, как парадная гостиная. Элиза бесстрашно села напротив окна – более того, напротив западного окна, из которого струился алый закатный свет. Даппа разглядывал её.

– И что вы видите? – спросила она, в свою очередь разглядывая Даппу.

– Я уже не могу смотреть на вас иначе как на друга и покровительницу, Элиза, – отвечал он. – Черты возраста, опыта и характера, которые вообразил бы на вашем лице посторонний, для меня незримы.

– Так что вы видите на самом деле?

– Я не столько смотрел на худых белых женщин, чтобы считаться судьёй. Однако я вижу, что хорошая кость – дело стоящее, и у вас она есть. Творец ладно скроил вас и славно сшил.

Ответ странным образом её позабавил.

– Вы когда-нибудь видели представителя семьи д’Аркашон или честный его портрет?

– Только вас, миледи.

– Я имела в виду наследственного д’Аркашона. Довольно сказать, что они худо скроены и дурно сшиты, о чём знают и сами. И своим нынешним положением в мире я обязана не уму, отваге или доброте, а хорошей кости и способности воспроизводить её в потомстве. Что вы скажете теперь, Даппа?

– Если она дала вам опору на том отвесном обрыве, какой представляет собой наш мир, и если благодаря этой опоре вы можете сполна использовать свой ум, отвагу и доброту, то что ж – за хорошую кость!

Она улыбкой признала своё поражение. В уголках губ и глаз собрались морщинки, которые вовсе её не портили: они выглядели честно заработанными и справедливо добытыми. Элиза подняла чашку и чокнулась с Даппой.

– Вот теперь ваши слова и впрямь похожи на авторскую апологию к книге, – сказала она и отпила чай.

– Так мы вернулись к беседе об издании, сударыня?

– Да.

– А я-то ещё надеялся спросить вас о ганноверских графинях, которые, как я понимаю, приехали с вами из Антверпена.

– С чего вы взяли, что они всего лишь графини?

Даппа взглянул пристально, но по огоньку в Элизиных глазах понял, что его дразнят.

– Просто догадка, – сказал он.

– Ну так гадайте дальше. Я не добавлю ничего сверх того, что вы сами поняли.

– А почему Антверпен? Чтобы встретиться с герцогом Мальборо?

– Чем меньше я вам скажу, тем меньше выспросят у вас люди из разряда тех, что пялятся на мой дом в подзорные трубы.

– Что ж… коли так… давайте лучше говорить о моей книге! – поспешно отвечал Даппа.

Элиза довольно улыбнулась, словно говоря, что это куда более приятная тема, и на миг замолчала. Даппа понял, что сейчас она произнесёт приготовленную заранее речь.

– Не забывайте, что я не стала бы противницей рабства, если бы не побыла рабыней! Большинству англичан оно представляется вполне разумным установлением. Рабовладельцы утверждают, будто никаких особых жестокостей нет и невольникам живётся хорошо. Большинство европейцев охотно верят в эту ложь, какой бы нелепой ни казалась она нам с вами. Люди верят, что рабство не так уж дурно, поскольку не испытали его на себе. Африка и Америка далеко; англичане любят пить чай с сахаром и не желают знать, откуда он взялся.

– Я заметил, что вы не положили себе сахара, – заметил Даппа, поднимая чашку.

– А по тому, что кроме хорошей кости у меня есть ещё и зубы, вы можете заключить, что я вообще не употребляю сахара. Наше единственное оружие против нежелания знать – истории. Истории, которые собираете и записываете вы один. В ящике под лестницей у меня хранится стопка писем примерно такого содержания: «Я не видел в системе рабства ничего дурного, однако ваша книга раскрыла мне глаза. Хотя почти все рассказы в ней слезливы и однообразны, один растрогал меня до глубины души; я перечитываю его вновь и вновь и понимаю всю гнусность, всю бесчеловечность рабства…»

– Какой? Какой из рассказов так тронул читателей? – завороженно спросил Даппа.

– То-то и оно, Даппа: они пишут о разных рассказах, каждый о своём. Такое впечатление, что, если представить публике достаточно много историй, почти любой найдёт ту единственную, которая говорит его сердцу. Однако нельзя предсказать, какая это будет.

– Значит, то, что мы делаем, подобно стрельбе картечью, – произнёс Даппа. – Некоторые пули поразят цель, но неизвестно какие – так что выпустим их побольше.

– Картечь имеет свои достоинства, – кивнула Элиза, – но ведь корабль ею не потопишь?

– Да, миледи.

– Так вот, мы выпустили достаточно картечи. Большего мы ей не добьёмся. Теперь, Даппа, нам нужно ядро.

– Один невольничий рассказ, который тронет всех?

– Да. Вот почему меня не огорчает, что вы не собрали в Бостоне ещё картечи. Разумеется, обработайте то, что у вас уже есть, и пришлите мне. Я напечатаю. Но потом – никакого рассеянного огня. Примените свои критические способности, Даппа. Найдите тот невольничий рассказ, который будет больше, чем просто душещипательным. Тот, что станет нашим пушечным ядром. Пора топить невольничьи корабли.

Клуб «Кит-Кэт»

Вечер того же дня

Даниель и Даппа в клубе «Кит-Кэт»

– Я СОВЕРШЕННО УВЕРЕН, что за нами наблюдают, – сказал Даниель.

Даппа рассмеялся.

– Вот почему вы так старались сесть лицом к окну? Думаю, за всю историю клуба никому ещё не приходило желание смотреть на этот проулок.

– Можете обойти стол и сесть рядом со мной.

– Я знаю, что увижу: множество вигов пялятся на дрессированного негра. Почему бы вам не обойти стол и не сесть рядом со мной, чтобы вместе полюбоваться голой дамой на этой удивительно большой в длину и маленькой в высоту картине?

– Она не голая, – резко отвечал Даниель.

– Напротив, доктор Уотерхауз, я различаю в ней неопровержимые признаки наготы.

– Однако назвать её голой – неприлично. Она одалиска, и это её профессиональный наряд.

– Может быть, все взгляды, которые, по вашему мнению, устремлены на нас, в действительности прикованы к ней. Картина новая, от неё ещё пахнет лаком. Пожалуй, нам лучше было сесть под тем пыльным морским пейзажем. – Даппа указал на другое длинное и узкое полотно, изображавшее голландцев за сбором съедобных моллюсков на очень холодном и неуютном берегу.

– Мне случилось видеть вашу встречу с герцогиней Аркашон-Йглмской, – признался Даниель.

– «Де ля Зёр» – менее официально, – перебил Даппа.

Даниель на мгновение опешил, потом скроил кислую мину и покачал головой.

– Мне непонятно ваше веселье. Напрасно я заказал вам асквибо.

– Я слишком долго на суше – видимо, меня слегка укачало.

– Когда вы отплываете в Бостон?

– Значит, переходим к делу? Мы намеревались отплыть во второй половине апреля. Теперь думаем в начале мая. Что вам нужно оттуда забрать?

– Работу двадцати лет. Надеюсь, вы обойдётесь с ней бережно.

– Что это? Рукописи?

– Да. И машинерия.

– Странное слово. Что оно означает?

– Простите. Это театральный жаргон. Когда ангел спускается на землю, душа воспаряет на небеса, извергается вулкан или что-нибудь ещё невероятное происходит на подмостках, люди за сценой называют машинерией различные пружины, рычаги, тросы и прочее оборудование, посредством которого создаётся иллюзия.

– Я не знал, что у вас в Бостоне был театр.

– Вы ошибаетесь, сэр, бостонцы бы такого не допустили – меня бы выслали в Провиденс.

– Так как же у вас в Бостоне оказалась машинерия?

– Я употребил слово иронически. Я построил там машину – вернее, за рекой, в домишке между Чарльстауном и Гарвардом. Машина не имеет ничего общего с театральной машинерией. Её-то я и прошу забрать.

– Тогда мне нужно знать, по порядку: опасная ли она? Громоздкая? Хрупкая?

– Отвечаю по порядку: да, нет, да.

– В каком смысле опасная?

– Понятия не имею. Однако она станет опасной, только если повернуть заводной рычаг и дать ей пищу для размышлений.

– В таком случае я буду держать заводной рычаг у себя каюте и по мере надобности бить им пиратов по голове. И я запрещу команде вести с вашей машинерией разговоры, кроме самых безыскусных: «Доброе утро, машинерия, как здоровье? Не ноет ли в сырую погоду коленный вал?»

– Я бы посоветовал упаковать детали в бочки, переложив соломой. Ещё вы найдёте тысячи прямоугольных карточек, на которых написаны слова и числа. Их тоже надо упаковать в водонепроницаемые бочонки. К тому времени, как вы доберётесь до Чарльстауна, Енох Роот, возможно, это уже сделает.

При упоминании Еноха Даппа отвёл глаза, как будто его собеседник брякнул что-то неосторожное, и поднёс к губам стаканчик. Этой паузы маркизу Равенскару хватило, чтобы ворваться в их разговор. Он возник так внезапно, так ловко, как если бы некая машинерия втолкнула его в клуб «Кит-Кэт» через люк.

– От одной одалиски к другой, мистер Даппа! Гм! Я ведь не ошибся? Вы – наш литератор?

– Я не знал, что я ваш литератор, милорд, – вежливо отвечал Даппа.

– Надеюсь, вы не обидитесь, если я скажу, что не читал ваших книг.

– Отнюдь нет, милорд. Наивысший успех – когда тебя узнают в общественных местах как автора книг, которых никто не читал.

– Если бы мой добрый друг доктор Уотерхауз соблаговолил нас отрекомендовать, мне бы не пришлось пускаться в догадки; однако он получил пуританское воспитание и не признаёт учтивости.

– Теперь уж не до церемоний, – сказал Даниель. – Когда новоприбывший начинает разговор с загадочного возгласа про одалисок, что диктуют правила учтивости остальным?

– И нисколечки не загадочного! Ни на понюх! – возмутился милорд Равенскар. – Сейчас, в… – (глядя на часы), – девять часов, весь Лондон уже знает, что в… – (снова глядя на циферблат), – четыре часа мистер Даппа приветствовал герцогиню Аркашонскую и Йглмскую!

– Я вам говорил! – сказал Даниель Даппе и коснулся пальцами глаз, а затем указал через комнату на предполагаемых соглядатаев и любопытствующих.

– Что вы ему говорили?! – вопросил Роджер.

– Что за нами наблюдают.

– Наблюдают не за вами, – объявил Роджер с преувеличенной весёлостью, от которой за милю разило фальшью. – Кому вы интересны? Наблюдают за Даппой, совершающим обход одалисок.

– Вот снова… соблаговолите объяснить, что вы имеете в виду?

Объяснил Даппа:

– Подразумевается своего рода легенда, которую благовоспитанные лондонцы передают шёпотом, а подвыпившие лорды – во весь голос, будто герцогиня некогда была одалиской.

– Фигурально?..

– Буквально наложницей турецкого султана в Константинополе.

– Бред! Роджер, что вы себе позволяете?

Маркиз, слегка уязвлённый словами Даппы, поднял брови и пожал плечами.

Даппа продолжил:

– Англия, страна рудокопов и стригалей, всегда будет крупнейшим импортёром фантастических бредней. Шёлк, апельсины, благовония и диковинные рассказы – всё это заморский товар.

– Вы глубоко заблуждаетесь, – отвечал Даниель.