Надеюсь, Вы будете продвигать это дело с помощью мастера Кромвеля, а также остальных наших друзей и сумеете избавить моего отца-короля от угрызений совести и обеспечить успех госпоже Сеймур. Меня ни капли не волнует, имеются ли у него законные наследники или нет, так же как не волнуют и все обиды, нанесенные мне или моей матери-королеве, ибо во славу Господа и во имя милосердия я от чистого сердца прощаю всех.

И действительно, единственное, что сейчас волновало Марию, – это как избавиться от Ведьмы.

* * *

Мария невольно задавала себе вопрос, как воспринял эти события отец. Шапюи сообщал, что отец стал затворником и никого не принимает. Однако еще раньше, в тот самый день, когда арестовали Анну, король ясно дал понять, что считает ее способной на убийство. А когда Генри Фицрой пришел пожелать королю доброй ночи, тот обнял его, разрыдался и сказал, что Генри и его сестра Мария должны быть благодарны Господу за то, что Он спас их от этой проклятой и мстительной шлюхи, пытавшейся отравить их обоих.

Уединившись в своей комнате, Мария смаковала каждое слово письма. Теперь она проводила здесь столько времени, сколько хотела, так как хорошо понимала, что придворные боялись хоть чем-то ее оскорбить. Даже леди Брайан, которая только что вернулась с Елизаветой из Гринвича, стала менее откровенной. Похоже, все опасались тяжких последствий, если Мария вернет себе милость короля. Что, скорее всего, было недалеко от истины. Шапюи писал:

Госпожа Сеймур является Вашим истинным другом. Когда король нанес ей визит в доме ее брата сэра Эдварда Сеймура, она сказала его милости, что когда станет королевой, то надеется увидеть Ваше Высочество законной наследницей. А когда его милость заявил, что ей лучше озаботиться продвижением детей, которые у них родятся, она ответила, что действительно думает о них, но также и о душевном спокойствии его величества, поскольку, если он не восстановит по отношению к Вам справедливость, англичане будут недовольны.

У Марии радостно забилось сердце. Узнав, что Ведьму будут судить, она не могла скрыть своего ликования. Ведь теперь светлое будущее становилось все более реальным.

* * *

Елизавета оставалась в счастливом неведении, не подозревая о тучах, нависших над ее совсем еще юной жизнью. Она звонко смеялась, обыграв Марию в кегли, и с радостным визгом убегала от старшей сестры, гонявшейся за ней по саду. Их забавы прервал гонец от Шапюи, который с поклоном вручил Марии письмо. На заостренном личике Елизаветы появилось выражение живого любопытства.

– А что это такое? – спросила она.

– Письмо от друга, – ответила Мария.

Положив письмо в карман, она продолжила игру, предчувствуя, что послание не сулит Елизавете ничего хорошего. И дело не в том, что она станет слишком сильно скучать по матери, ведь малышка ее почти не знала. Ведьма особо не баловала дочь своими визитами, а Елизавету редко вызывали к королевскому двору. Марии оставалось только молиться, чтобы леди Брайан не разлучили с ее подопечной: старая няня стала для девочки больше матерью, чем Анна.

* * *

Приговорена к сожжению на костре или отсечению головы, по воле короля.

Мария судорожно вздохнула. Она не сомневалась, что Анну признают виновной, и тем не менее эта новость ее потрясла. Марии казалось, все закончится разводом – разводом и ссылкой. В истории Англии еще не было случая, чтобы королеву приговорили к смерти. Анна, конечно, не была законной королевой, но парламент как-никак признал ее таковой. И вот теперь ее объявили предательницей. Она, естественно, заслуживала смерти, причем не только за прелюбодеяние, инцест и умысел убить короля, в чем ее обвиняли. Она хотела погубить Марию и ее бедную матушку тоже. Будь на то воля Анны, их приговорили бы к такой же жестокой смерти, что сейчас и ее саму. И, кроме того, она была еретичкой, заразившей короля и все королевство подрывными идеями. Что ж, возможно, Ведьму стоит сжечь на костре. Именно такое наказание закон требовал для еретиков. Нет, Мария не испытывала к ней ни капли жалости. Анна сама напросилась.

Конечно, она отвергла все обвинения. Она, как львица, сражалась с обвинителями. Даже Шапюи был впечатлен ее отвагой.

* * *

Три дня спустя двор переехал в Хансдон. Елизавета путешествовала с помпой, поскольку никаких запретов получено не было. Мария ехала в одной карете с леди Шелтон и леди Клер. Но когда они прибыли на место, Мария обнаружила, что ей выделили чудесную спальню и несколько камеристок, а это само по себе было хорошим знаком.

И вот в пятницу, вскоре после приезда, Мария, идя по галерее, внезапно услышала раздававшиеся из соседней кладовой горькие всхлипывания и, заглянув внутрь, увидела леди Шелтон, которая рыдала в платочек.

– Прошу прощения, – отпрянув, сказала Мария.

– Она умерла! – выпалила леди Шелтон. – Ее обезглавили сегодня утром. Господи, спаси и помилуй!

Мария наконец все поняла.

– Я не знала, – запинаясь, пролепетала она.

– Внизу посланник мастера Кромвеля. Я больше не могла это слушать.

– А где Елизавета?

– В детской. Нам велено ничего ей не говорить.

– Конечно. – У Марии закололо сердце, стоило ей подумать об оставшемся без матери невинном ребенке. – Она слишком мала, чтобы знать правду. Мы еще успеем ей все рассказать, когда она подрастет.

Оставив леди Шелтон наедине с ее горем, Мария поспешила в детскую, где обнаружила сэра Джона Шелтона. Мертвенно-бледный, он разговаривал с гофмейстером. Увидев Марию, мужчины замолчали и поспешно поклонились. В этот самый момент из спальни вышла Елизавета, за ней с встревоженным видом следовала одна из нянек.

– Сэр Джон, почему вчера меня называли миледи принцесса, а сегодня просто леди Елизавета? – спросила малышка.

Вопрос явно застал сэра Джона врасплох. Он подергал себя за бороду, нахмурился и замялся. Елизавета стояла перед ним, не сводя с него властного взора в ожидании ответа.

– Так распорядился король, ваш отец, – наконец произнес он.

Мария изумленно уставилась на сэра Шелтона. Итак, они с Елизаветой теперь на равных, но ненадолго, если Господь справедлив.

– Почему? – требовательно спросила девочка, прищурив темные глаза.

– Приказы короля не подлежат обсуждению, – заявил сэр Джон.

Лицо Елизаветы омрачилось. Она явно не собиралась так легко отпускать бедолагу. И в этот самый момент в детскую с охапкой чистого белья вошла леди Брайан. Елизавета потянула ее за юбки и повторила вопрос.

На глаза старой женщины навернулись слезы.

– У вас новый титул, миледи Елизавета. Это постановление его величества, – постаралась успокоить ребенка няня.

– Но почему? – не сдавалась Елизавета.

– Не сомневаюсь, у короля имелись на то веские причины, – произнесла леди Брайан строгим тоном, означающим конец дискуссии. – Ну и где все те куклы, с которыми вы играли раньше?

– Я уложила их спать, – угрюмо ответила Елизавета.

– Утром? Скажите на милость! – воскликнула леди Брайан. – Поглядите, какие чудесные шелка у меня в корзинке, а еще лен из Голландии. А ну-ка принесите мне вашу самую красивую куклу, и я помогу вам сшить для нее платье.

Елизавета надулась, ей явно хотелось добиться своего, но она знала, что вряд ли дождется ответа. Мария с трудом сдержала порыв крепко прижать малышку к груди, защитив от ужасных последствий чудовищных преступлений ее матери.

* * *

Тем вечером пришло очередное письмо от Шапюи. Лежа в постели, Мария прочла, что Леди сочла свой приговор Божьей карой за дурное обращение с падчерицей и за коварный умысел ее умертвить. «Мне еще не доводилось видеть человека, настолько готового принять смерть», – писал Шапюи. Тем не менее Мария не испытывала ни капли жалости к Анне и сильно сомневалась, сможет ли вообще когда-нибудь ее пожалеть. На самом деле известие о смерти злейшего врага окрылило Марию, поскольку теперь ей был открыт путь для примирения с отцом. И похоже, многие придворные пришли к аналогичному выводу. Шапюи писал:

Невозможно передать словами радость жителей Лондона, выказанную ими после низвержения и уничтожения Леди. Многие из них воодушевлены перспективой возвращения Вам, Ваше Высочество, Вашего законного места, ибо они по-прежнему считают Вас законной наследницей короля. Вы можете рассчитывать на поддержку госпожи Сеймур и партии сторонников империи.

Пришло время, решила Мария, забыть несчастливое прошлое и смотреть в будущее. Она написала королю, умоляя вернуть ей отцовское расположение и смиренно упрашивая его вспомнить, что она всего лишь женщина и его дитя. После чего оставалось только молиться и ждать ответа.

* * *

На следующее утро, когда Мария нарезала травы в буфетной, туда вошла леди Шелтон с сообщением, что приехала леди Кингстон и ждет Марию в гостиной рядом с залом. Мария была немало удивлена. Интересно, зачем она понадобилась супруге констебля Тауэра? Тем не менее Мария не забыла, что Мэри Кингстон служила ее матери и всегда была с ней дружелюбна.

Леди Кингстон сильно сдала, ужасно постарев со времени их последней встречи при дворе, что неприятно удивило Марию. Но еще больше ее потрясло, когда посетительница упала перед ней на колени.

– Моя дорогая леди Кингстон! Ради всего святого, встаньте!

– Нет, ваше высочество! Я не встану, пока не скажу то, ради чего я сюда приехала! Я привезла вам послание от покойной королевы. – Мария оцепенела при этих словах, но леди Кингстон как ни в чем не бывало продолжила: – За день до казни она пригласила меня в свой зал для приемов в Тауэре и заставила сесть на свой трон. Я возразила, что мой долг – стоять, а не сидеть в присутствии королевы, и тем более на ее троне. Но она ответила: «Ах, мадам! Этого титула у меня больше нет. Я всего лишь несчастная осужденная, и закон не оставил мне ничего в этой жизни, кроме возможности очистить свою совесть. После чего она умолила меня сесть на трон. Что ж, сказала я ей, в молодости я частенько валяла дурака и теперь, в преклонном возрасте, готова тряхнуть стариной, выполнив ее приказ. И я села на трон. – Леди Кингстон ненадолго замолчала. – Я должна повторить вам слово в слово все, что сказала она. Мне нужно сделать это правильно, ибо она униженно упала передо мной на колени и со слезами на глазах, словно в присутствии Господа и Его ангелов на Божьем суде, умоляла меня, чтобы я точно так же упала на колени перед вашим высочеством и от ее имени попросила у вас прощения за то зло, что она вам причинила. И пока этого не будет сделано, сказала она, ее совесть не успокоится.

Мария онемела от неожиданности, не зная, как реагировать. Добрые христиане должны уметь прощать. Этот постулат Марии внушали всю ее сознательную жизнь. Отмщение лежит на Господе. Он воздаст каждому за дурные поступки, и, можно сказать, в случае Анны Господь так и сделал. И тем не менее в душе Марии шла тяжелая внутренняя борьба. Совесть твердила, что она должна простить Анну, а вот упрямое сердце говорило «нет».

Упросив леди Кингстон подняться и поспешно усадив ее в кресло, Мария спросила:

– Вы считаете, ее раскаяние было искренним?

– Без сомнения. Она раскаивалась в том, что жестоко обращалась с вашим высочеством и замышляла убить вас. Это вина наверняка лежит на ее совести тяжелым грузом.

– Мне не легко ее простить, – пробормотала Мария, предчувствуя приступ головной боли.

– Если вы это сделаете, вам сразу станет легче, – посоветовала леди Кингстон. – Мне недолго осталось на этой земле, и я хорошо понимаю важность быть в ладу с людьми и с самим собой. Лелеять в душе ненависть и обиду вредно для здоровья. Что было, то прошло.

Слова леди Кингстон оказались созвучны мыслям Марии.

– Я прощаю ее, – произнесла она, преодолевая неприятное ощущение, будто фразу вырвали из горла.

– Это только начало, – успокоила Марию старая дама.

И оказалась права. Марии действительно стало легче. Она попросила принести вина, и они с леди Кингстон провели вдвоем целый час, в течение которого гостья рассказывала о последних днях Анны в Тауэре.