Гюнтер Грасс: Каменная месса

Знак информационной продукции (Федеральный закон № 436-ФЗ от 29.12.2010 г.)

Переводчик: Пётр Абрамов

Редактор: Татьяна Соловьёва

Издатель: Павел Подкосов

Главный редактор: Татьяна Соловьёва

Руководитель проекта: Ирина Серёгина

Художественное оформление и макет: Юрий Буга

Корректоры: Ольга Петрова, Наталья Федоровская

Верстка: Андрей Фоминов

В оформлении книги использованы иллюстрации Гюнтера Грасса

Все права защищены. Данная электронная книга предназначена исключительно для частного использования в личных (некоммерческих) целях. Электронная книга, ее части, фрагменты и элементы, включая текст, изображения и иное, не подлежат копированию и любому другому использованию без разрешения правообладателя. В частности, запрещено такое использование, в результате которого электронная книга, ее часть, фрагмент или элемент станут доступными ограниченному или неопределенному кругу лиц, в том числе посредством сети интернет, независимо от того, будет предоставляться доступ за плату или безвозмездно.

Копирование, воспроизведение и иное использование электронной книги, ее частей, фрагментов и элементов, выходящее за пределы частного использования в личных (некоммерческих) целях, без согласия правообладателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.

© Steidl Verlag, Göttingen / Günter und Ute Grass Stiftung, Lübeck, 2022

© Издание на русском языке, перевод, оформление. ООО «Альпина нон-фикшн», 2025

* * *

Сегодня эти обломки несокрушимых бетонных блоков – музейные экспонаты. Когда же стена ещё привычно возвышалась, а власти по обе стороны продолжали, пусть и вполголоса, собачиться между собой, на стол ко мне легло присланное по почте приглашение, особого значения которому я сперва не придал. Овеянные седой древностью названия городов – Магдебург, Халле, Йена и Эрфурт – сулили путешествие в глубь веков. Посоветовали запастись терпением – выездные бланки должны были скоро подоспеть. Ожидая дозволения пересечь границу уникального рабоче-крестьянского государства, я начал робко ворошить страницы своих средневековых воспоминаний, воображая, как чередой сменялись людные застолья: жаркóе, едко приправленное перцем, множество разносолов, что подавались к гречневой каше, и медово-сладкие соусы к пшёнке. Когда же после обычных проволочек – дважды в выезде отказывали – завизированные бумаги прибыли, а путь от места до места был определён, оставалось надеяться, что выпадет возможность пусть проездом, но побывать в Кведлинбурге и Наумбурге, в городах, история которых почила на страницах школьных учебников моей юности.

Мне часто случалось приглашать к столу исторических персонажей. Однажды я сиживал с палачом и его заказчиками за жарким из требухи, а прежде – за длинным трапезным столом с главой рыцарского ордена. Доротея из Монтау водрузила на тарелку поджаренную сельдь по-шведски – пятничное блюдо^[1]. После селёдочного ужина Доротея, которая была очаровательна, продекламировала нам стихи на средневерхненемецком, и хотя они были навеяны поэзией миннезингера Вицлава Рюгенского, мы, будучи искушёнными в литературе, всё же заметили, что стихи оказались её собственными. Сельдь по-шведски дала тогда название главке в романе.

Магдебург был первой нашей остановкой. Лютеранский пастор по имени Чихе^[2]; его сыновья отказались от военной службы в Народной армии и потому проходили альтернативную – в стройбате; пастор этот состоял в письменных и устных контактах с церковными и светскими инстанциями и был терпеливо настойчив и в итоге добился своего: нам дозволено было въехать в Германскую Демократическую Республику, а мне – почитать в церквях и домах общин главы из моей последней книги, где речь идёт о крысах и людях. Читать вслух мне всегда нравилось. А если потребуется, то и в культовых зданиях с акустикой, испытанной веками. Средневековье, настойчиво внушал я себе, отстоит от нас дальше, чем Римская империя. Восточнее Гарца, где-нибудь в Кведлинбурге, можно открыть для себя больше, чем в раннехристианских катакомбах неподалёку от Аппиевой дороги. Ночевали мы в давно требующих ремонта домиках пастырей, обед в них предваряла краткая молитва. Скрипучие половицы. Грибок у основания фундамента. Неприступные пасторские жёны.

Во время нашей поездки слежка госорганов была умеренной, даже когда в Халле зрители в нарушение регламента покинули переполненный зал общины и неожиданно до отказа забили близлежащую католическую церковь, оборудованную усилителями. От страницы к странице рассказывалось о том, как выжившие крысы упражнялись ходить прямо, на двух лапах. Читал я тогда битый час. Потом последовали вопросы. Сперва нерешительно, а потом всё раскованнее доносились они из публики, кучно сидевшей на церковных скамьях: «Стоит ли оставаться здесь?», «Нужно ли ходатайствовать о выезде?». Я отвечал: «Хорошо там, где нас нет»^[3]. Но этот опыт вопрошающим ещё предстояло пережить.

Не успеешь глазом моргнуть – и ты в другом столетии^[4]. В Эрфурте, где монах-августинец Лютер познавал сомнение, я читал в окружении старых стен. Сначала компания восточно-германских панков попыталась сорвать выступление, но потом моя крысиная история пришлась им по вкусу. Она разворачивалась во времена флагеллантов^[5], когда, как утверждалось, коварные евреи занесли в страну чуму. В современности же и государство, и его правители уже выглядели утомлёнными. Священник в Йене с женой и детьми держали лошадь, которая, как в сказке, высовывала морду из ворот конюшни. С давних пор и поныне – преследования еретиков. А войны – запротоколированы и списаны в архив. В Тюрингии, должно быть, ещё обитали бежавшие из Богемии вальденсы^[6]. Покосившийся дом священника ютился в этих заброшенно-диковатых краях, неподалёку от полей исторических сражений при Йене и Ауэрштедте. Направление указывал путеводитель. Повсюду – раскрошившиеся руины раннего и позднеготического Средневековья. А теперь и современность, столь ярко притворившаяся политически упорядоченной, начала с обочины вписываться в рамки исторического процесса.

Кого же мне теперь следовало пригласить к застолью? Магдебург, где я выступал в трапезной собора, подал мне первую идею: Тилли^[7] – кайзеровского генерала от папской партии, он принял приглашение вскоре после того, как освободил пылающий город от мародёров, он – мой грустно-тоскливый гость. Я подал ему чёрную кровяную похлёбку, сваренную со свиной кровью и рублеными почками в кисло-сладком соусе.

Потом мы воспользовались выходными между встречами. Повсюду ощущал я дух кровавой бойни Тридцатилетней войны. А может, только в Эрфурте, уже на обратной дороге, у нас возникло искушение свернуть с маршрута? Нет, нас не влекло в Веймар или в Бухенвальд, к мемориалу, которому навеки суждено быть по соседству с Веймаром. Но куда? Наше путешествие вдруг дальновидно прояснилось: «Давай поедем в Наумбург, может, собор будет открыт…»

Было это ближе к концу восьмидесятых. Поздней весной? Нет, осенью. Я вижу или хочу увидеть отяжелевшие от плодов ветви яблонь в палисадниках. Во всяком случае, когда, оказавшись у подножия собора, мы увидели перед собой серый и нахохлившийся Наумбург, то дым от печных труб степенно поднимался над городом и таял в воздухе. По извилистым переулкам неотступно следовал за нами запах бурого угля. Скорее кисловатый, чем горький. Дождя не было, виднелась долина реки Заале, где едва угадывался исток Унструта. Старые дома, как и во многих рабоче-крестьянских государствах, разрушались словно в замедленной съёмке – для местных упадок был ещё не так заметен. В стороне – кварталы панельных новостроек. Мы не увидели ничего примечательного. Ввиду обеденного перерыва собор был закрыт. На площади, которая граничила с неким подобием сквера, работал закусочный киоск. Моей жене захотелось попробовать восточногерманскую колбаску. Много лет назад, когда возведённая стена рассекла Берлин, жена сбежала из своего государства, но если и считала в немецких марках, то всегда говорила о западных деньгах, была расчётлива, а при выгодной покупке полагала, что удалось сэкономить. Восточную колбаску она похвалила: «Вкусно как раньше». А я нашёл повод добавить: «А всё-таки карри здесь и не пахнет».

Мы ни с кем не говорили. И никто не заговаривал с нами. Наш шведский автомобиль мы припарковали как полагается. Нигде ни одного банка. Мы старались не привлекать внимания. Время здесь шло по-другому. Замершее в своём движении вперёд, оно текло вспять, пронзая настоящее. С юности хотелось мне сойти, словно по ступеням, в совершенно иное пространство времени и затеряться в нём. Ни теснота моей родной двухкомнатной квартиры, ни дальнейшая жизнь в военных лагерях и бараках, ни общество галдящих детей – ничто не мешало мне убегать от дня сегодняшнего. И вскоре я обнаружил себя в другой компании. Я пригласил их, и они явились. На бумаге многое возможно.

Когда собор открылся, осмотреть его нам разрешили только в сопровождении экскурсовода. Сначала мы спустились в романскую крипту, потом по плану были заявлены восточные хоры собора, затем нас познакомили с архитектурными особенностями позднероманского нефа, но вспомнить я могу только те разъяснения, что громко и настойчиво раздавались под сводами западного хора и у алтаря. Молодая женщина в деловом платье обращалась к нам и ещё трём супружеским парам. Её правильный немецкий с едва заметным тюрингским акцентом звучал учёно. Она предпочитала говорить во множественном числе: «здесь мы видим примеры раннеготической архитектуры…», «осмотрев с обеих сторон рельеф алтарной преграды, теперь мы перейдём к скульптурам двенадцати донаторов-основателей», «а сейчас давайте посмотрим на самую известную пару…». Мы – группа, где, кажется, только двое были одеты по-западному, – следовали её указаниям.

Едва я окунаюсь в прошлое, как перед глазами встаёт тот самый момент, когда мы, вступив за арку и перешагнув алтарную преграду, тотчас были разочарованы, представ перед низкорослыми фигурами величайших донаторов, описанных во всех альбомах по искусству. Теперь мы увидели их наяву: они возвышались на постаментах под каменными дугообразными балдахинами. Вот так и бывает с подлинниками. Нас вводили в заблуждение узнаваемые фотографии этих монументальных скульптур, запечатлевшие Конрада и Гепу, Германа и смеющуюся Реглинду, мечтательного Тимо и темпераментного Зиццо, и особенно маркграфа Эккехарда и всем прекрасно известную Уту. Вот и одна из трёх туристок в нашей группе, уже собравшейся вокруг скульптур, сказала: «Да они же намного меньше, чем я думала».

Нам пришлось смириться с их реальными размерами, равно как и с остатками въевшейся краски, которая местами ещё держалась и искажала форму. Тщетной была попытка представить фигуры донаторов в их первозданной красочности. А потому мы стремились воспринять каждую статую как оригинал в его нынешнем состоянии. Объяснения, представленные нам с отточенной дикцией, не принимали во внимание ни поблёкшие краски, ни почти фантомные образы, которые фотографировали при хорошем свете и в изящно найденном ракурсе.