В бригаде три полка, в каждом по 20 орудий. В одном – сорокапятки, к которым старший лейтенант относился крайне прохладно – ему нравились 76-миллиметровки завода имени Сталина. А таких не было в запасе. Сиди на попе ровно, жди своего часа!

На следующий день немцы поумнели, стали прежними. Накаркал вчера – вот радуйся: и авиация долбит, и артиллерию подтянули, и пехотинцы не кончились у фрицев. А странные новые танки уже на глаза не попадались – обычная броня с редким вкраплением чертовых «Тигров».

На четвертый день от 20 ЗиСок в полку осталась ровно дюжина – пошарпанных в разной степени, побитых, но боеспособных.

И Бондарь напросился на свою голову.

Зато задачу ставил сам комполка. Хреновая задача, если честно. Правда, две пушки старлей снова получил во взвод. Одну свою – с наскоро залатанным накатником. Ремонтник честно признался, что на десяток выстрелов – хватит. Наверное. А потом ствол обратно укатится меж станин и там останется до заводского ремонта. Второе орудие было из третьей батареи – с разбитым прицелом и напрочь выбитой вертикальной наводкой.

Задачка оказалась под матчасть. Остановить фрицев двенадцатью орудиями нечего было рассчитывать. Теперь гансы били кулаком из сотни танков. А в лоб «Тигра» 76,2 мм бронебойный не берет совсем. Уже убедились. Потому фрицев надо развернуть. К лесу передом, а к ИПТАПу – задом. И по жопе от души, с оттягом дубино-оглоблей! Это если не по-артиллерийски говорить. А так это кличется «огневым мешком» и уже применялось в деле. Если немцы клюнут – им кранты. Не клюнут – ИПТАПу хана. Раздавят к чертовой матери.

Все дело в том, как взвод Бондаря сыграет свою роль.

– Прима-балерина, – хмыкнул капитан Афанасьев.

Комполка кивнул. Обычно он такие шуточки резвых подчиненных не одобрял и любил солидность. Но тут особое дело. Если и не балет, то театр. Или цирк. Взвод Бондаря должен отыграть за весь полк, показав, что справа от дороги две, а может и больше батарей. Если все получится, и немцы купятся на эту приманку, развернутся в ту сторону – им конец. Наводчики в его полку – мастера и перекалечат танки раньше, чем те успеют, поняв свою ошибку, вывернуть обратно на 180 градусов, подставив толстые лбы.

Им на это надо секунд двадцать самое малое, пока командиры спохватятся, пока команда дойдет до водителей, пока танк будет разворачиваться. На деле – куда больше. Потому как будет неразбериха. А истребители танков каждым стволом за две с половиной секунды шлют снаряд.

Не купятся немцы – придется работать в упор, кинжальным огнем, стараясь нанести максимальный урон за те секунды, которые есть у противотанковой пушки, обнаружившей себя первым же выстрелом. Она успеет послать два снаряда, после этого танк уже ответит во всю мощь.

И ему есть чем ответить.

Потому важно, чтобы Бондарь выступил как надо, на бис и браво.

И морочить немца огнем ему надо не меньше получаса. И эти полчаса его взвод должен жить и активно показывать, что там не два десятка людей с калечными пушками, а полноценная линия обороны, солидный опорный пункт, мимо которого не проедешь с песнями.

Задержал на минуту Афанасьев.

– Как собираешься огонь вести?

– Первые три-четыре выстрела в режиме пристрелки, осколочными. Потом расчеты в окоп, по одному ползком для продолжения стрельбы. И взрывпакетами – для обозначения остальных пушек, – не чинясь, сказал Бондарь. Парень он был самолюбивый, но капитан был крут и мог подсказать что-то полезное, опыта у него было побольше именно в таких засадах. В прошлый раз со ста метров бил в борта – ледяной характер. Выждал до последнего, потом плетни разом повалились, и у немцев шансов выжить не было вовсе. Но вот так выждать, чтоб вплотную подъехали и борта подставили – это надо уметь!

– По одному не посылай. По двое лучше. В одиночку – боятся люди. А так – друг перед другом. И не так страшно, и лучше сработают.

– Но у нас же бойцы отборные! – удивился старлей.

– Да. Вот и побереги им нервы. И дымовых снарядов возьми. Когда совсем жарко станет – влепи между собой и немцами на километре, – уверенно заявил капитан.

– Есть, – усмехнулся Бондарь.

– Ну, ни пуха ни пера! – ответил улыбкой Афанасьев.

– К черту, к черту!

Сдал под расписку подкалиберные снаряды, которые выдавались под строгий отчет на каждую пушку, словно в проклятом 1942 м году. Так-то бронебойных хватало, а эти новые – по пять штучек, и не дай бог потеряешь зря – разжалованием пахнет. Получил дымовые, еще шрапнели дали – все отдача меньше от выстрела. И отправился оборудовать рубеж, жалея, что нет здесь саперов с их минами, но, видно, в других местах еще солонее приходилось.

Позиция оказалась полуоборудованной: стояли на ней макеты пушек из бревен, и накопано было много, но мелко – только авиаторов немецких обмануть. Видно, получилось не очень – воронок всего с десяток, просекли летучие гансы, что деревянные пушки.

Копали, как осатаневшие, понимая прекрасно, что в мелком окопчике не выжить. Вместе со взводом рыли и «имитаторы» – те, кто из их команды уцелели после вчерашнего боя, где пришлось ребятам сцепиться с прорвавшимися на позиции панцергренадерами. Обычно немцы рукопашки избегали, а вчера остервенели совсем, и резня была невиданная.

Дошла битва уже до высшего градуса, виделась немцам близкая победа, и они ломились, не считая потерь. И наши отвечали тем же.

На позиции росла пара деревьев – снесли их, чтоб не было танкам ориентиров. Все сделать не успели, как пошла пыль по дороге. Провозились с увечной пушкой, где по вертикали не навести было – пришлось доски под колеса класть, чтоб получилось приблизительно по шоссе.

Едут! Еще раз Бондарь коротко напомнил, кто что делать должен. Подготовились.

Колонна здоровенная, прут без разведки – уже обожглись, не раз теряя зря авангард, и теперь ставка на сырую силу, массу, броню и стволы.

Мощь прет!

И бойцы, уж на что лучшие из лучших, проверенные-перепроверенные, а видно, что совсем не по себе им: кто веселый лихорадочно, кто замолк каменно, а кто и откровенно боится.

И когда колонна вышла по шоссе, куда и ждали, комвзвода не своим голосом рявкнул: «Огонь!». Не получилось скрыть свое волнение, подвел организм чертов. Вася мельком обернулся с улыбочкой примерзшей.

Оба орудия грохнули, обозначив себя.

Снаряд в свою битую пушку не полез – накатник до конца ствол не довел, брызнуло кипящей жижей из-под бандажа.

– Вручную, ствол вперед!

Навалились, замок чавкнул, снаряд приняв, бойцы глядят на командира, а он резину тянет! И понимают все, что считает секунды, которые были бы нужны для корректировки прицела и передачи данных остальным на батареях. Сил ждать нет, а надо: немцы отлично свое дело знают, начнешь частить – не поверят, а так все жизненно вроде.

Еще раз рявкнули снарядами.

– В укрытие, живо! Живо!

И сам в окоп мало не прыжком.

Панцерманы не подкачали – накрытия пошли тут же. Как договаривались – сразу после первых же взрывов на позиции восемь человек, сидевших в окопе с равными интервалами, швырнули взрывпакеты за бруствер. В реве взрывов и не слышно, одна надежда, что видно танкистам будет.

Воздуха мигом не стало – дымная взвесь пыли, дышать нечем. Ловко немцы накрыли, грамотно. Два километра – отличная дистанция для обстрела пушек, особенно когда знаешь, что они-то тебя через броню не достанут, далеко. Послал двоих сделать выстрел – кричать без толку, и так знают, что делать.

Бегом по шатающемуся окопу – ко второй пушке. Молчит что-то. При нем в окоп за ноги втянули стонущего заряжающего. Высунулся между двумя близкими разрывами – подметки подкованные увидел между станин. Гайнуллин, по сапожкам судя. Ствол не дошел до нужного места, битый накатник не доводит.

Выскочили втроем. Ствол накатили сами, снаряд в ствол, рывок за шнур, выплюнуло дымящуюся гильзу на развороченную спину мертвого сапожника. Краем сознания удивился: похожа спина на американский флаг, красно-белые полосы ребер с мясом – сорвало все татарину до костей. Накатили, еще грохнули. Боец слева чуток приподнялся. Свалился, не охнув, и вокруг земля дыбом в воздух. Кубарем в окоп, где хоть стенки и бьют, словно доской, но – безопаснее, а тут наверху, у пушки, вместо воздуха земля с осколками взвесью.

– Только ползком! Не стоять! На коленках, пригнувшись, полуприседом! – орет бойцам, сам себя не слыша.

Следующие двое по очереди. Бахнуло. Свалились обратно, один плечо ладонью зажал, а под ладошкой – словно помидор раздавили. Хлопки взрывпакетов хоть и плохо слышны, а вроде как шесть, не восемь. Побежал смотреть – почему, а в трех метрах не видать ни черта, словно ночь на позиции. Наткнулся на сидящего на корточках в нише бросальщика. От головы имитатора только нижняя челюсть осталась, остальное сбрило вместе с правой рукой.

Руки, зараза, трясутся, зажигалка не вспыхивает, но наконец огонек на фитиле затрепетал боязливо, словно тоже взрывы его пугают. Запалил шнурок взрывпакета, кинул за бруствер, стараясь не повторять ошибки покойного. Еще один пакет туда же и дальше по земляному коридору. Близкие взрывы пихают с разных сторон упругими волнами пыльного воздуха, словно кто-то жесткими подушками со всей злобы лупит.

Санитар запачканным в земле бинтом старается рыпающемуся бойцу голову обмотать, а тот рвется из рук, пытается обожженное лицо лохмотьями, которые вместо пальцев остались, ощупать.

– Помги летнат! – рот у санитара распахнут, а звук, словно через подушку – такой рев вокруг. Перепрыгнул через сидящих, добежал до ниши со взрывпакетами. Тут же кинул отсюда пару. Навстречу – старший над имитаторами, седой мужик со свинцовым взглядом. Жестом указал, чтоб работал, побежал обратно к орудию. Уже не очень удивившись, перепрыгивал через завалы из земли, и вроде окоп стал мельче, во многих местах от бруствера не осталось ничего, только на голову земля сыплется сверху, словно там сумасшедшие землекопы работают, живьем закопать старлея хотят.

Добежал до своей пушки. Выглянул. Ствол вырвало из люльки окончательно. И от щита огрызки остались. Колеса врозь. Хана орудию. Жестом показал оставшимся трем бойцам – все, дескать, нечего тут делать, к первой пушке побежал, а ноги уже не идут, подгибаются. По башке что-то течет, потрогал пальцами – кровища.

Первая пушка бахнула и тенью мелькнула в небе, кувыркнувшись, словно не из стали сделана, а бумажная.

И тут, словно по взмаху волшебной палочки, – стихло. Тошнило, и голова кружилась.

Окоп перестал шататься, словно шлюпка в волнах.

В относительной тишине звучно грохнули четыре взрывпакета.

С трудом проморгавшись и кашляя, словно старый курильщик, осторожно высунулся над дымящимся изорванным бруствером. Не видно ничего, дымище и пыль стеной. Потянул бинокль, удивившись, как быстро на металл сел слой пыли. Пригляделся.

Там, впереди, в двух километрах горели десятки бензиновых костров, черный жирный дым расползался неряшливым облаком по земле.

Сполз обессиленно на дно окопа.

Получилось! – слабо мелькнуло где-то на задворках ушибленной многократно за эти минуты головы.

С усилием поднялся на дрожащие ноги. Сплюнул красным. Пошел смотреть, кто живой. Собирал бойцов по нишам и окопу, увозюканных в земле, чумазых – пыль на потные лица села, словно темно-серые маски приклеены. Одни глаза и зубы. Обе пушки в хлам, взрывпакетов пяток остался. Команда имитаторов ополовинилась, как и взвод пушкарей. Страшно подумать, если б тут стояли пушки, а не спектакль был. Собрали оставшиеся снаряды. Глянул на часы – стоят, заразы. У наводчика Васи покрепче оказались – все, есть полчаса. Поспешили к грузовикам, что в овражке стояли. Только там вздохнуть без кхеканья можно было. На одном грузовике санитара вместе с ранеными отправили, а потом и сами поехали к своим, кругаля давая вокруг погребальных костров в поле.