Под эти несерьезные фиговины попали шесть «кошек» и три грузовика тыловиков. Отстоять их не получилось – вспыхнули сразу, и даже автоматические системы пожаротушения двигателей не помогли. «Пантеры», полностью заправленные и загруженные боезапасом под завязку, горели величественно и мощно. Из зоны поражения чудом выбралась дюжина танкистов, трое из них – раненые. Повезло тем, кто по фронтовой привычке спал под машинами. Остальные теперь горели вместе с танками. Пытавшиеся потушить горящую технику были вынуждены отступить перед яростным жаром и смотрели мрачно.

Прекрасно начался день, ничего не скажешь! Дальше пошло точно так же: весь день бодались с Иванами за какой-то слова доброго не стоящий хутор, брали его дважды и дважды оставляли, потому как русские танки с пехотой атаковали яростно и умело.

У Поппендика уже вечером заклинило башню и сорвало дульный тормоз – наверное, снарядом, потому как прицел у пушки после этого оказался чудовищно сбит, и при стрельбе она дергалась так, что пугала не только наводчика. Потому фельдфебель велел прекратить огонь.

Зато за собой экипаж записал два танка, один – совершенно точно, потому как вырвавшийся вперед Т–34 остался пылать косматым рыжим огнем.

Командир взвода, как обычно, обругал невезучего командира танка, но новый ротный разрешил отойти и сдать танк ремонтникам, благо те сумели восстановить почти тридцать машин, и не на всех были экипажи.

Дрались «кошки» до ночи, и даже Поппендик успел вернуться, только теперь на его машине эмблема – голова пантеры со зло оскаленной пастью – была не красного цвета, как положено в его роте, а синего. «Киса» была из другой роты, но сейчас на это уже не очень обращали внимание – важно было обеспечить техникой целые экипажи.

На то, что положенный порядок теперь стал каким-то хаосом, Поппендик уже рукой махнул. И с арифметикой теперь ничего не вытанцовывалось, потому как когда Гусь вечером притащил на хвосте сведения о том, что в полку боеспособны всего двадцать машин (при том, что отремонтировали тридцать), фельдфебель об этом и думать не стал. Вяло черпал ложкой вкусный суп, хрустел крепкой луковицей и радовался тому, что живой и целый.

Жрать к вечеру очень хотелось, особенно после того, как бодро прошел день, но аппетит сильно попортило то, что чертовы ремонтники не утрудились убрать в танке после ремонта, да и не все починили – заклинивший командирский люк пришлось самим закрывать и ремонтировать. Самого Поппендика сильно удивил тот факт, что ему отдали танк из чужой роты, но и тут ему утер нос всезнающий Гусь, торжественно показав странную вмятину на крыше башни рядом с заклинившим люком. Маленькая дырочка в центре вдавленности, а сама вмятина размером с глубокую суповую тарелку. Пустяк.

Снисходительный водитель пояснил, что это как раз воронка от попадания в танк маленькой советской авиабомбы кумулятивного действия, которыми Иваны густо посыпают «кошек» с самого начала операции. И до фельдфебеля дошло, почему стенки в башне забрызганы и измазаны уже высохшей кровью, а под командирским сидением, на котором изорвана обшивка, нашли чье-то оторванное ухо с лоскутом кожи, покрытым короткострижеными темными волосами. При том, что видно – все же уборка в «Пантере» до передачи имела место. И кровь размазана тряпками, и рваная обшивка кресел почищена, и на полу, кроме завалившегося подальше уха, нет всякого мусора.

Выяснять судьбу экипажа не хотелось. И так понятно, что не стало у машины экипажа, иначе бы черта лысого отдали целую коробку в другую роту. Просто скомплектовали бы из своих безлошадных панцерманов новый. А тут – вот так.

И это портило настроение, словно передали с металлической «кошкой» то самое «злосчастное горе» из бабкиных средневековых сказок. И возникало совершенно нерациональное для цивилизованного европейца желание вернуться в свою первую «Пантеру», которая так старательно и достойно защитила их, отбивая стальным лбом и боками густо летящую смерть.

Поппендик свысока потешался над суеверным отцом – например, когда тот рассказывал, что в Великую войну солдаты старались не надевать сапоги и ботинки, снятые с мертвецов, меняя их на любые другие и веря россказням, что они сняты с живых. А когда сам папаша вынужденно походил пару дней в ботинках покойника, у него мигом развилась «окопная стопа», как называли отморожение ног, полученное при постоянном нахождении в воде, даже и плюсовой температуры. До того месяц ходил в перевязанных проволокой развалившихся сапогах – и ничего, хотя окопы и были залиты гнилой французской водой по колено, а как надел снятые с убитого американца новехонькие крепкие башмаки – тут же и конец ногам! Толковал папаша, что это явно мертвяк нагадил проклятием.

Тогда фельдфебель вовсю потешался над отсталым стариком, но сейчас, сидя в новом танке, поневоле чувствовал его так, словно это не боевая машина, а чужой заброшенный склеп, использованный уже гроб. Не защита, а саркофаг на гусеницах. И это морозцем прохватывало спину, которой и так не очень удобно от того, что спинка кресла драная и неровная. И странное ощущение чужого недоброго взгляда со стороны.

Остальной экипаж тоже чувствовал себя не лучшим образом, кроме хорохорившегося Гуся.

– Бросьте хмуриться, парни. Нам досталось отличное наследство!

– Чертов дурак, – буркнул заряжающий.

– Не надо киснуть! Кресты ждут нас! – продолжил веселиться Гусь.

– Деревянные!

– Тебя, кисломордого, возможно. А я настроен на пару железных!

Поппендик только вздохнул, слушая перебранку экипажа. В начале сражения он и сам был совершенно уверен, что скоро украсит свой китель парой крестов. Сейчас эта картина померкла. И взгляд все время притягивала маленькая дырочка в броне крыши. И казалось, будто висок и ухо холодит ветерок, невидимой струйкой текущий в эту самую дырочку.

* * *

Командир танковой роты старший лейтенант Бочковский, за глаза прозванный своими бойцами «Кривая нога»

Тишину раннего ясного утра нарушал только жаворонок. Мирно и спокойно было все вокруг, словно бы и нет войны. И это категорически не нравилось, особенно потому, что означало неприятный факт – впереди наших немцы уже раздавили. Бой вдали еще был слышен ночью, когда он привел на эту высоту свою роту – десять новехоньких Т–34, усиленных стрелковой ротой и артиллерийской батареей.

Приказ комбата был ясен: прибыть до двух ночи, оседлать эту продолговатую высоту и воспретить движение неприятеля по шоссе. То, что противник попрет здесь, было понятно – шоссе стратегически важно. Значит, надо «не пущать!»

Оборону развернули на обратном скате высоты, окапывались, налаживали связь и прикинули взаимодействие, посоветовались и решили, где встать батарее и как поддерживать огнем друг друга. Радовало, что под пологим склоном высоты течет речка-переплюйка. Танки ее пройдут вброд без особых проблем, но берега низкие, топкие, скорость придется сбросить, а танк без скорости – хорошая мишень.

Светало. Туманная дымка висела легкой занавесью над землей. И жаворонок заливался самозабвенно. Свежо еще и прохладно, но день будет жарким, как и должно быть в июле.

Бочковский залез на башню своей машины.

– Давай, Петя, помалу вперед! – сказал мехводу.

Танк мягко, словно пассажирский поезд, двинулся к гребню – так, чтоб командир мог осмотреться, будучи незамеченным с той стороны, высунувшись из-за гребня только до плеч, но чтоб вся долина была видна. Вид открылся идиллический: низина с горушки просматривалась далеко, закрытая легкой кисеей тумана, а там, где дымка поредела – видны копны сена. Летнее солнце быстро поднималось, разгоняя ночной туман.

Тихо все. Мирно. И жаворонок в небе.

Оглядел свои позиции, остался доволен. Пехота и артиллеристы зарылись в землю и ухитрились при этом замаскироваться по мере сил, танки стоят, где положено, ждут. Замполит подошел, доложил, что побеседовал со всеми экипажами, моральный дух высок, рвутся в бой.

Это хорошо, конечно, да вот во всей роте только два экипажа обстрелянных, остальные такие же новенькие, как и танки. Приложил снова бинокль к глазам и непроизвольно оторопел от неожиданности.

Туман почти исчез, открыв глазам все поле. С множеством стогов сена. Граненых, стальных стогов. Вся долина, сколько хватало глаз, была покрыта немецкой техникой. Танки. И привычных очертаний, и здоровенные, знакомые по картинкам «Тигры», и какие-то незнакомые силуэты. До ближайших – с полкилометра.

Вот тут проняло. Всерьез. Столько бронированных врагов сразу видеть не доводилось. Спрыгнул с башни, доложил комбату, что видит перед собой порядка 80 – 100 танков противника. И поразился совершенно спокойному голосу, сказавшему:

– Ну что ж, будем встречать!

Жутковатый морок прошел. Рота не одна. Встретим! Хорошо встретим!

Залез снова на башню. Бинокль к глазам.

– Вот же наглые хамы! Умываются!

Оптика отлично показала: не спеша расхаживают в белых рубашках, котелки в руках, фляги. Завтракают на броне, морды моют, зубы чистят. Утренний военно-полевой туалет! Спокойно занимаются своими делами, уверенно, как у себя дома.

Попросил командира пехотной роты шугануть наглецов снайперами. Тихо и незаметно подошел сержант-снайпер, молчаливый и неторопливый, но в бригаде известный, со счетом за сотню. Выслушал внимательно, глядя на немцев раскосыми глазами, кивнул и так же тихо словно сквозь землю провалился.

Через несколько минут защелкали выстрелы. Идиллия на лугу закончилась. Пяток белых рубашек остались в мятой зеленой траве, остальные попрятались за броней. Очень неплохо: неполный экипаж в бою сильно сказывается. Жаль, маловато свалили, но и то – хлеб!

Из гущи бронетехники выскочили три танка. Легкие, разведка.

Комроты быстро прикинул: раскрывать свои силы рано, самому бить эти простые цели – смысла нет, все и так знают, что воевал, надо дать новичкам себя показать, почувствовать в самом начале боя вкус победы – это окрыляет.

– Комсорг, дойдут до речки – уничтожить танки противника с дистанции в триста метров.

– Не пора? – нетерпение в голосе, волнуется лейтенант.

– Нет, Юра. Ждем. Ждем… Вперед!

Тридцатьчетверка словно прыгнула, Не вылезая на гребень, только башню выставила, ствол вниз. Выстрел! Снаряд пыхнул бурым дымком на полдороге до танков.

Бочковский поморщился: характерная оплошность, сам так же лопухнулся, когда новичком зеленым выкатился во фланг немецкой батареи. Ума хватило на маневр, а попасть в пушки не смог, выстрелил трижды – ни разу не попал, хоть дистанция смешная была, водитель в голос орал, чтоб прицел проверил, а то уже пушки разворачивают артиллеристы! И пришлось давить гусеницами орудия и расчеты, а потом, когда увидел в траках мясо с хрящами, ошметья шинелей, пальцы с ногтями и чей-то глаз – несколько дней в танке просидел практически безвылазно, и экипаж командиру еду в танк приносил. А он и есть толком не мог. И всего-то прицел неверно выставлен был до боя, а исправить потом забыл от волнения, когда сразу несколько целей и совсем близко копошатся. Тут та же беда.

Сдерживая эмоции, максимально спокойно и доброжелательно:

– Проверь прицел!

Пока говорил – второй выстрел, на такой дистанции точнехонький – видно, и сам комсорг сообразил настройки глянуть. Встал танк, дымит.

Тем же тоном, сдерживаясь изо всех сил:

– Молодец, Юра!

Третий выстрел, второй танк встал мертво. Уцелевший немец стал разворачиваться и тут же встал мертво, задымил.

Тридцатьчетверка тут же мигом назад, а там, где только что стояла – заширкали ответные снаряды. А поздно, опоздали, опоздуны!

Незнакомый голос в наушниках:

– Кто вел огонь?

– Комсорг роты лейтенант Соколов!

– Поздравьте его с орденом Отечественной войны второй степени! Продолжайте так же!

Понял по кодировке позывного – командир корпуса генерал Кривошеин бой видел.