Павел Астахов: Лёнька. Украденное детство

Моему отцу

Алексею Павловичу Астахову

посвящается…

Книга о чуде. Проза Павла Астахова

© Астахов П.А., 2025

© ООО «Издательство АСТ», 2025

Пролог
Память, или Один из пяти миллионов

Концлагерь, или концентрационный лагерь, – специальное место, предназначенное для заключения лиц следующих категорий: политические заключенные (противники диктаторского режима), военнопленные (захваченные солдаты и мирные жители)^[1].

Более пяти миллионов детей в возрасте до четырнадцати лет были узниками немецких концлагерей. По данным Международного союза бывших малолетних узников фашизма, в живых остался только один из десяти…

Эта история произошла с простым русским мальчиком Алёшей, которого в детстве все звали Лёнькой. В то время ему только-только исполнилось девять лет. Незадолго до начала войны он потерял отца и стал главным мужчиной в семье. Несмотря на юный возраст, Лёнька очень серьезно относился к возложенным на его детские плечи обязанностям. Он помогал матери вести хозяйство. Заботился о семье и близких. Ухаживал за домашним скотом. Заготавливал сено и корм для коров и свиней. Колол и пилил дрова на зиму, носил воду, разводил пчел, собирал грибы и ягоды, охотился и добывал пропитание…

Он рос настоящим помощником, храбрым защитником и трудолюбивым мальчиком. Как и все дети в огромном мире, он любил играть в мяч и догонялки, гулять с друзьями по лесам и лугам, смеяться и дурачиться, купаться в речке и озере, смотреть кино и читать увлекательные книги, бросаться снежками и лепить снеговика, строить снежные крепости и лесные шалаши, уплетать домашние пироги и сладости, ловить на удочку рыбу, гонять голубей, вырезать из дерева человечков и играть в войну…

Взрослые не умеют играть в войну, они ее беспощадно ведут, неистово уничтожая друг друга. Одни войну развязывают, другие за это расплачиваются личными жизнями и слезами, которые не просыхают на так быстро состарившихся материнских ликах.

Вместо детских забав и развлечений на долю малолетнего мальчишки выпали неслыханные унижения, безжалостные истязания, нечеловеческие страдания, мучительный голод, невыносимые пытки, непередаваемая чудовищная боль…

Произошло это почти в самой середине ХХ века, в эпоху небывалого прогресса, индустриальной революции, расцвета науки и искусства, только лишь потому, что группа чрезвычайно честолюбивых политиков во главе с молодым закомплексованным австрийским художником – неудачником, не имеющим понятия о гуманизме и милосердии, – решила объявить себя «высшей человеческой расой» и на этом основании отобрать у всех остальных людей право на Родину, дом, счастье, жизнь…

Я постарался рассказать максимально полно о том, как сложилась жизнь этого мальчика, безжалостно и незаслуженно лишенного детства, невероятным чудом выжившего в фашистских лагерях смерти, вернувшегося из немецкого рабства на Родину и научившего своих троих детей быть достойными людьми, защитниками своей семьи и страны. Он прожил долгую, сложную, тяжелую, но по-настоящему интересную жизнь.

Роман основан на документальном материале, исторических фактах, и, конечно, воспоминаниях. Он был один из пяти миллионов, и с каждым из них произошла похожая история, но этот рассказ о моем любимом папе Алексее Астахове, который не только дал мне жизнь и отчество, но главное – научил любить людей…

Часть I
Лето (Война)

Глава первая
Сенокос

…Организовать немедленное скашивание созревших и несозревших зерновых культур и выкопку картофеля, свеклы и других культур по колхозам, совхозам и другим государственным организациям и передачу скошенного и обмолоченного зерна и собранного картофеля государственным организациям Смоленского областного совета депутатов трудящихся, а также воинским частям Красной армии, оставив в распоряжении каждого колхозника полтора-два гектара зерновых культур и картофеля. Посевы всех остальных несозревших культур уничтожить путем скашивания, скармливания, вытаптывания скотом и другими способами до 15.8.41 г.^[2]

Жаркий июльский день уже клонился к своему исходу, но яркое летнее солнце, кажется, вовсе не собиралось уходить на покой и стояло еще очень высоко. Воздух томился сладким многотравьем и был наполнен ароматом свежескошенного сена. Он нежно щекотал ноздри и дурманил сознание. Лёнька сладко зевнул и блаженно прикрыл глаза. Высоко в небе заливался жаворонок, ему вторили на все лады скрывавшиеся в уцелевшей от покоса траве кузнечики. Назойливые мухи и оводы дополняли этот многоголосый оркестр своим монотонным жужжанием. Сенокос завершен, и пора отправляться домой, но мягкая травяная подушка не выпускала мальчишку из своих зеленых объятий.

Паренек потянулся и еще глубже зарылся в окутавшую его зеленую перину. Он не хотел возвращаться в деревню. Сегодня с мамой они не только выполнили колхозную норму, но даже успели выкосить свой участок, отведенный для подсобного хозяйства. Коровенка – кормилица, исправно дававшая ведро молока в день, тоже ждала вкусной травки. Помимо пестрых кур и большущей Хавроньи с поросятами в их дворе также заботились о пчелах. Пасеку, состоявшую из двадцати ульев, завел еще Лёнькин отец, Павел Степанович, бóльшую часть жизни проводивший в своей лесной сторожке. Он много лет исправно служил охотоведом и тщательно, с любовью передавал Лёньке практические знания о лесных жителях и братьях наших меньших. Дед Павлик, как ласково звали его в деревне, научил сына не только выслеживать и добывать зверя, но и выживать в лесу, ухаживать за пчелами и даже качать мед. Он обучил его всем премудростям деревенского быта, которыми должен владеть настоящий мужик. Срубить дом, выкопать колодец, устроить погреб с ледником, управляться с косой и серпом Лёнька умел с тех пор, как пошел в школу.

Да и в школу нужно было добираться за десять верст в соседнее село. Туда да обратно – почти двадцать верст через лес, да вдоль озера с загадочным названием Бездон. В деревне верили, что оно и впрямь было бездонным, за что и получило такое необычное название. Невесело было бежать в мороз или в сумерках по лесу из школы вдоль этого таинственного места, но другие дороги были намного длиннее. Специально школу для детей в их деревне никто не строил. Да и ребятишек школьного возраста было всего с десяток. Все многодетные хозяйства, как правило, крепкие и зажиточные, были разорены, хозяева их выселены и сосланы еще в лихую годину коллективизации. Сохранившиеся же семьи ни усадьбами, ни огородами, ни детьми богаты не были.

Спозаранку, держась друг за друга, мальчишки и девчонки бежали в школу. Обратно в деревню старались возвращаться тоже вместе, спеша выбраться из леса до сумерек. Тяжелее всего было с поздней осени до ранней весны, когда день заканчивался чуть ли не едва начавшись. Бывало, что в ягодное или грибное время по дороге набирали заодно и природных лакомств. А чтоб прогуливать занятия – таких мыслей и в помине не было. Хоть и манила гладь Бездона карасиными всплесками да щучьими кругами, мальчишки закусывали губы и бежали учиться.

И не столько совесть их грызла, сколько побаивались они материнских, а кому повезло – и отцовских кулаков. «Повезло» – потому что в деревне мужиков было совсем немного. Тех, кого в Гражданскую не поубивало да не сослали «за излишки», неукротимо тянуло в город. Хоть и боролся однорукий инвалид председатель колхоза Яков Ефимович с беглецами, все-таки умудрялись они у него, кто за бутыль самогона, кто за бочонок меда, а кто и за мешок зерна нужную справку и паспорт выправить да и сбежать в ближайший городишко, а то и в столицу. Тех, кто не сбежал и кого не выслали, с началом войны мобилизовали и отправили на фронт. Ну, а уж матери, и за себя, и за мужей ни кулаков, ни детских спин, затылков и шей не жалели.

Лёнькина мама, немногословная Акулина Даниловна, потерявшая два года назад мужа – свою главную опору – Павла Степановича, то ли от нахлынувшего горя, то ли решив взять мужское воспитание в свои руки, не тратила понапрасну слов, когда речь шла о каком-либо внушении сыну. Он был у нее единственным, а потому все материнские надежды и чаяния возлагались на Лёньку через воспитание прутом, вожжами, ухватом, поленом, ремнем, в общем, всем, что попадалось под горячую материнскую руку. Мальчишка очень быстро усвоил и прочувствовал эту науку воспитания и старался не выпрашивать лишнюю порцию тумаков. А когда этого не удавалось, задача состояла в том, чтобы вовремя увернуться или спрятаться от мамкиного гнева. Тем более что заботы о хозяйстве быстро переключали материнское внимание с сына на насущные проблемы. Бывало, только схватит хворостину и замахнется, а с улицы орет соседка, тетка Фроська:

– Акулька! Чтоб ты лопнула! Опять твоя телуха буряки топчет! А ну, сгинь, нечистая, отсель!

И тут уже мать отбросит узловатый прут в сторону и строго мотнет головой Лёньке:

– А-ну, гони ее до дому!

Парень и рад, что мамка отвлеклась. Да и не била б она его, если б и сама не выросла битой-перебитой. Как ее растили, не глядя на то, что она девка, так и она Лёньку учила уму-разуму. А он от раза к разу становился и крепче, и терпеливее, и взрослее. Получит свою порцию оплеух, покряхтит, потрет припухшие места и снова пулей летит в поле с парнями гнезда перепелиные «ворошить». Время их детства всегда было голодное, и любая добыча – лесная, озерная, полевая – мальчишками проглатывалась моментально, на лету.

* * *

Сегодня Лёньке повезло. Его не ругали и не били, потому что мамка была довольна тем, как он скоро и чисто выкосил свой участок, да еще и ей помог. Она, скупая на похвалы, от усталости или же и впрямь одобряя его усердие, даже кивнула:

– Молодец! Иди повечерь.

Улыбаться она вовсе не умела. От происходящих бед, нескончаемых проблем и лишений пережитой тяжелой жизни она напрочь забыла, как это – быть счастливой, улыбаться, смеяться и радоваться. Поэтому и сейчас протянула ему кусок грубого хлеба и полкрынки молока, которое на жаре уже готовилось преобразиться в простоквашу. Уговаривать молодой растущий организм было делом пустым. Он моментально проглотил и краюшку, и кисловатую жидкость. Побежал к стогу, который только что сметали соседские тетки из просохшей травы. Оттуда оглянулся и крикнул:

– Мааам, я чуток здесь полежу! Иди домой без меня!

Акулина утерла кончиком платка мокрое от работы и жары лицо, подобрала свои скромные пожитки и крикнула сыну:

– Косы сам принеси! В сарай схорони. Да чтоб не затемно!

Вместе с остальными косарями – женщинами и немногочисленными оставшимися в деревне мужичками – она поплелась в сторону дома. Из мальчишек в этот день на покосе были только Лёнька да мелкий Петюня Бацуев, что пришел с матерью из соседних Всходов помочь родственникам, ее сестре с семнадцатилетним сыном Иваном. Ему мамка не разрешила остаться. Но вдруг от удалявшихся с луга людей отделилась худенькая фигурка, в ней узнавалась Танька Полевая. Она спешила к стогу, в котором блаженствовал Лёнька.

* * *

Голубое небо плавилось от невыносимо яркого солнца, и казалось еще немного – и оно прольется своей безупречной синевой и затопит всю землю божественной благодатью и нескончаемым блаженством. Лёнька с наслаждением грыз сладкую сочную травинку в том месте, где обычно у самого корешка собирается весь сладкий нектар, и упоительно мечтал.