Ромен Гари: Европейское воспитание

Памяти моего товарища по движению “Свободная Франция” Робера Колькана

© Éditions Gallimard, Paris, 1956

© В. Нугатов, перевод на русский язык, 2025

© А. Бондаренко, художественное оформление, макет, 2025

© ООО “Издательство Аст”, 2025

Издательство CORPUS ®

1

Землянку закончили на рассвете. То был ненастный, дождливый сентябрьский рассвет; в тумане плыли сосны и взгляд не достигал неба. Целый месяц они тайком работали по ночам: с наступлением сумерек немцы не отваживались сходить с дороги, но днем их патрули часто прочесывали лес в поисках немногочисленных партизан, которых голод или отчаяние еще не вынудили отказаться от борьбы. Нора была три метра в глубину и четыре в ширину. В углу они бросили матрас и одеяла; десять мешков картошки, по пятьдесят кило в каждом, выстроились вдоль земляных стен. В одной из этих стен, рядом с матрасом, выдолбили очаг: труба выходила наружу в нескольких метрах от землянки, посреди зарослей. Крыша была прочной: они взяли дверцу бронепоезда, который год назад подорвали партизаны на железнодорожном пути Вильно – Молодечно.

– Не забывай каждый день менять ветки, – сказал врач.

– Не забуду.

– Следи за дымом.

– Хорошо.

– И самое главное: никому ничего не говори.

– Не скажу, – пообещал Янек.

Отец и сын с лопатами в руках любовались своим творением. “Хорошая kryjówka^[1], – подумал Янек, – за кустами совсем не видно”. Даже Стефек Подгорский, более известный в школе Вильно под кличкой Виннету, благородный вождь апачей (сам Янек в сообществе “краснокожих” носил славное прозвище Верная Рука), даже Виннету не догадался бы о ее существовании.

– Сколько я здесь проживу, папа?

– Недолго. Немцев скоро разобьют.

– Когда?

– Не надо отчаиваться.

– Я не отчаиваюсь. Но хочу знать… Когда?

– Может, через пару месяцев… – Доктор Твардовский посмотрел на сына. – Прячься.

– Хорошо.

– И не простудись. – Он вынул из кармана браунинг. – Смотри. – Он показал, как пользоваться оружием. – Береги его как зеницу ока. В сумке пятьдесят патронов.

– Спасибо.

– А сейчас мне нужно идти. Вернусь завтра. Спрячься хорошенько. Оба твоих брата убиты… Ты – все, что у нас осталось, Верная Рука! – Он улыбнулся. – Наберись терпения. Наступит день, и немцы отсюда уйдут… Те, что еще будут живы. Думай о матери… Далеко не отходи. Будь осторожен с людьми.

– Хорошо.

– Будь осторожен с людьми.

Врач растворился в тумане. Взошло солнце, но все вокруг оставалось таким же серым и расплывчатым: пихты по‐прежнему плыли сквозь марево, развернув ветви, словно тяжеленные крылья, которые не колышет ни единое дуновение. Янек пробрался сквозь туман и поднял железную дверь. Спустился по лестнице и лег на матрас. В землянке было темно. Он встал и попробовал развести огонь: дрова оказались сырыми. В конце концов ему все‐таки удалось их поджечь, он лег и взял большой том “Виннету – краснокожий джентльмен”. Но читать не смог. Глаза сомкнулись, тело и сознание сковала усталость… Он погрузился в глубокий сон.

2

Следующий день он провел в своей норе. Перечитал ту главу книги, где Верной Руке, привязанному к столбу перед казнью, удалось обмануть бдительность краснокожих и бежать. Это было его самое любимое место. Он испек на углях картошки и поел. Труба плохо вытягивала, и вся землянка наполнилась дымом, разъедавшим глаза… Янек не решался выходить. Знал, что снаружи одному будет страшно. А в своем укрытии он чувствовал себя в безопасности.

Доктор Твардовский пришел с наступлением темноты.

– Добрый вечер, Верная Рука.

– Добрый вечер, папа.

– Ты не выходил?

– Нет.

– Тебе не было страшно?

– Мне никогда не страшно.

Доктор печально улыбнулся. Он казался старым и уставшим.

– Мама велела, чтоб ты молился.

Янек подумал о братьях. Мама много за них молилась.

– А зачем молиться?

– Просто так. Делай, как сказала мама.

– Хорошо.

Врач остался с ним на всю ночь. Они почти не спали. Но говорили мало. Янек спросил только:

– А почему ты тоже не спрячешься?

– В Сухарках много больных. Тиф, знаешь ли… Где голод, там и эпидемии. Я должен быть с ними, Верная Рука. Понимаешь?

– Да.

Всю ночь врач поддерживал огонь в очаге. Янек не смыкал глаз, наблюдая, как поленья сначала краснеют, а потом чернеют.

– Ты не спишь, мой мальчик?

– Нет. Папа…

– Да?

– Сколько это будет продолжаться?

– Не знаю. Никто не знает… Ни один человек.

Вдруг он сказал:

– На Волге сейчас великая битва…

– А где это?

– На Волге. Под Сталинградом… Люди сражаются за нас.

– За нас?

– Да. За тебя, и за меня, и за миллионы других людей.

Дрова горели и потрескивали, превращаясь в золу.

– А как называется эта битва?

– Сталинградская. Она длится уже несколько месяцев. И никто не знает, сколько еще она будет продолжаться и кто в ней победит…

Уходя на рассвете, доктор сказал:

– Если с нами что‐нибудь случится, с твоей мамой и со мной, ни в коем случае не ходи в Сухарки. Продуктов тебе хватит на несколько месяцев. А когда кончатся и если заскучаешь от одиночества, иди к партизанам…

– А где они?

– Не знаю. Их немного осталось. Прячутся в лесу. Найди их… но ни в коем случае не показывай им землянку. Если станет худо, ты всегда сможешь здесь укрыться.

– Хорошо.

– Но не бойся. Со мной ничего не случится.

Доктор пришел через день. Пробыл недолго.

– Я не могу оставить маму одну.

– Почему?

– В Сухарках убили немецкого унтер-офицера. Они берут заложниц.

– Как краснокожие, – сказал Янек.

– Да. Как краснокожие. – Доктор встал. – Не опускайся… Будь опрятным. Делай, как учила мама.

– Хорошо.

– Не трать спички. Держи рядом с очагом, в сухом месте. Без них умрешь от холода.

– Я все сделаю. Папа…

– Да, малыш?

– Та битва?

– Ничего нового. Трудно сказать, что там сейчас происходит. Мужайся, Верная Рука! До скорого.

– До скорого, папа.

Доктор ушел. И больше не вернулся.

3

ВСухарках уже пять дней квартировала дивизия СС “Дас Рейх”, изрядно потрепанная после нескольких недель на Сталинградском фронте, откуда отеческими заботами фюрера ее наконец‐то отозвали.

Дивизия впервые участвовала в боях. Высшее командование с большой неохотой бросило элитное подразделение в смертельную битву; обычно дивизия действовала в тылу, на оккупированных территориях, где ей поручали специальные щекотливые задания, выполнять которые порой претило регулярным частям немецкой армии.

Спустя сутки после вступления дивизии в Сухарки два грузовика СС уже неслись на полной скорости по улицам деревни, утопавшим в серых туманных сумерках. Обнаженные ветви деревьев, колокольни и кровли словно бы сливались с небом в бездымной, безмолвной неподвижности.

Они не встретили почти никакого сопротивления: большинство взрослых мужчин ушли в леса.

Несколько душераздирающих воплей, пара выстрелов, звон разбитого стекла и треск выломанных дверей – и вот уже грузовики на большой скорости мчатся обратно, увозя два десятка перепуганных молодых женщин в летнюю резиденцию графов Пулацких в трех километрах к югу от Сухарок по дороге в Гродно.

Дивизия “Дас Рейх” уже не раз прибегала на оккупированных территориях к этой военной хитрости, почти всегда приносившей успех. Согласно историческому признанию гауляйтера Коха, который придумал этот изобретательный маневр, он позволял соединить “приятное с полезным” и подтверждал “высокое идеалистическое представление” о человеческой природе^[2].

Едва узнав о том, что их дочери, сестры, жены и невесты отданы для утех немецким солдатам, партизаны, несмотря на отчаянные усилия командиров, пытавшихся их удержать, выходили из леса и бросались на помощь женщинам, на что враг и рассчитывал. Оставалось только спокойно покуривать за пулеметом, дожидаясь, пока люди, обезумевшие от отчаяния, сами ринутся в атаку, появившись на линии прицела, где все было готово к их встрече. Этот план повсюду приносил прекрасные результаты, но в отношении поляков, отличавшихся обостренным чувством мужской чести, он был, если можно так выразиться, безошибочным.

Вилла графов Пулацких была построена в конце XIX века французским архитектором, очевидно, под влиянием Трианона. Это был летний дворец – “загородный домик”, как говаривали в ту эпоху, – с гостиными, театром, фресками и деревянными панелями. Во время боев 1939 года он почти не пострадал, но заброшенность и мародерство сделали свое дело. Почти все окна были выбиты, и некоторые “пансионерки” пытались вскрыть себе вены осколками стекол; пришлось даже поставить во внутренних помещениях охрану. Там царили холод и сырость, притуплявшие чувства пленниц и делавшие их менее восприимчивыми к испытаниям. Два дня спустя после начала операции “Волк из леса”^[3] – под таким обозначением она фигурировала в оперативных шифровках дивизии – семьям удалось подкупить охрану и передать молодым женщинам теплую одежду и одеяла.

Вокруг “загородного домика” простирался французский парк, вплотную примыкавший к лесу. На цементном дне искусственных прудов, откуда торчали ржавые трубы, гнили ветки и палая листва; аллеи окаймляли купидоны, Венеры и полный набор мраморных статуй образца 1900 года. Солдаты денно и нощно стояли на часах в изящных беседках, куда некогда гости графов Пулацких приходили флиртовать, мечтать под луной, любоваться фейерверками или рассеянно смотреть спектакли в зеленом театре, в котором сейчас размещалось пулеметное гнездо.

Эсэсовцы принесли во дворец печь, но угля для обогрева огромных комнат не хватало; немного теплее было только в большой бальной зале, богато украшенной золотисто-голубыми панелями, с потолком, расписанным в манере Тьеполо ангелочками и богинями. Женщины находились в этой зале, куда немцы приходили их выбирать. За первые двое суток здесь побывало около трехсот солдат.

На рассвете второго дня отряд из двенадцати партизан вышел из леса и двинулся через парк цепью, стреляя на ходу; не нанеся никакого урона врагу, обстрелянные из пулеметов, они потеряли шесть человек и отступили.

После этого случая эсэсовцы, довольные тем, что операция “Волк из леса” в очередной раз удалась, установили в бальной зале печь и привезли полевую кухню, чтобы кормить “пансионерок” горячей пищей.

Белокурая девушка, которой было не больше шестнадцати, с неизменной сигаретой в зубах постоянно переходила от одной женщины к другой и пыталась утешить тех, кто не смирился со своей судьбой и не сумел приспособиться к обстоятельствам. У малышки было худое, бледное лицо, усеянное веснушками, и, несмотря на толстый слой помады на губах и густо напудренные щеки, довольно красивое. Никто никогда не видел ее в Сухарках; она говорила, что солдаты подобрали ее в Вильно; ее родителей убили, и, по ее собственным словам, она “ходила с солдатами” уже год. Девушка носила берет и военную шинель, которая была ей велика; черные шерстяные чулки, державшиеся на резинках, поминутно сползали и скатывались на лодыжки; тогда она подтягивала их, не наклоняясь и по‐детски задирая ногу.

Когда у кого‐то из женщин начиналась истерика и она принималась рыдать, девушка бросалась к ней, брала ее за руку и умоляла:

– Успокойтесь, прошу вас, это не так страшно, как кажется. Это пустяки. Главное, не думать об этом. Ужасно только, когда мысли в голову лезут.