И судя по тому, что Громовы до недавнего времени жили вполне себе спокойно, манёвр удался.

– А сам… сам, думаю, решил выяснить, что да как…

– Мог бы… сказать.

– Кому? Деду? Как? Вот как сказать, что ты вляпался в какое-то дерьмо, из-за которого почти всю семью вырезали? – я смотрю в Тимохины глаза и вижу понимание. – И сам ты не думал, не гадал… что бы дед сделал?

– Не знаю, – Тимоха глаза прикрывает. – Он бы…

– Не вынес? Сердце там? Инсульт, инфаркт… и полная задница. Нет, отец не рискнул. Да и доказательств, я думаю, не было… без доказательств эти обвинения – так, сотрясание воздуха. Вот он и полез их искать.

– И нашёл, – это Тимоха произнёс с полной уверенностью. – Нашёл… поэтому его и убрали.

Его.

Потом Тимоху…

– Оружия бы сюда ещё, – осматриваю домик. – Какого вот… только незаметно.

Потому как лучше сейфа только сейф, из которого можно отстреливаться.

– А ты… – я понял, что ещё мучило. – Не ездил? К дому, где я жил?

В том моём видении искали чёрную книгу, а не папенькин дневник. То ли искавший о записях не знал, то ли…

– Я – нет. Как видишь, я из дома дальше Городни стараюсь не уезжать. Но… Варфоломей ездил.

Варфоломея я пока не видел. Знал, что дедов ближник и правая рука, а потому и отправили его в Петербург, в Канцелярию государеву с прошением от деда да прочими документами, меня, сиротинушку, к роду приписывать.

– И?

– Сгорел ваш дом. Через неделю после отъезда твоей матушки.

Надо же… как до хрена неожиданно.

Вот только…

Отец был артефактором. И все твердят, что хорошим. А значит записи, которые полагал ценными, сумел бы защитить.

– Надо будет… – говорю, глядя на Тимоху. – Самим наведаться.

Глава 8

Бедный обиженный судьбою молодой человек некрасивой наружности просит знакомства с женщиной с целью брака. Москва. Главный почтамт. Предъявителю квитанции «Брачной газеты»

«Брачная газета»

Красные глаза Татьяны говорили сами за себя.

Узнала.

И плакала. И теперь отчаянно пыталась выглядеть равнодушной, но обида её ощущалась даже на расстоянии. А виноватым почему-то опять сочла меня. Вон, взглядом полоснула, губы поджала…

– Сволочь, – сказал я раньше, чем Танька открыла рот. – И вообще, можно сказать, тебе повезло.

– П-повезло?! – глазища полыхнули.

Красивая она.

Не сказать, что прямо глаз не отвесть – странно было бы, потому как всё же сестра – но красивая. Личико аккуратное. Глазища огромные, ресницы пушистые.

Губы пухлые.

И сама такая стройная, хрупкая, но в хрупкости этой сила ощущается.

– Ещё как, – киваю старательно. – Вот сама подумай. Он бросил тебя сейчас, когда всё тихо и спокойно.

Хотя бы с виду.

– Он не бросал, – она всё же шмыгнула носом и платок достала. – Род… настоял…

– А он не устоял, – отвечаю небрежно. – Откуда узнала-то?

– Письмо написал. Просит… подарки вернуть.

– Ещё и жлоб, – говорю это совершенно искренне. А Тимоха кривится, явно, сдерживая слова более крепкие и точные.

– Да что ты понимаешь!

– Ничего, – соглашаюсь. Пусть лучше злится на меня, такого лишнего и не понимающего, чем слёзы льёт. – Я вообще тупеньким уродился, но глядишь, твоими стараниями, чего-то да соображать начну…

– Савелий, – произнёс Тимоха с укоризной. – Тань… на самом деле он прав. Лучше, что до свадьбы всё выяснилось и прояснилось, а так бы… зачем тебе муж, который вот так готов взять и бросить?

– После свадьбы он бы не посмел, – произнесла Татьяна, правда, не слишком уверенно. – Клятвы…

– Любую клятву можно обойти. К тому же брак не в церкви заключали бы, а в дела охотников Синод принципиально не вмешивается. И да, пусть о разводе и не объявил бы, но что бы помешало отослать тебя куда подальше?

По поджатым губам, которые всё-таки подрагивают, вижу, что прав Тимоха.

И да, прав.

Отослать. А там, глядишь, ещё один несчастный случай. Грибов там объелась или утопла от тоски душевной. При общесемейном анамнезе никто б и не удивился.

– Или ты его так любила? – уточняю на всякий случай и получаю возмущённый взгляд.

– Я его видела два раза!

– Ну… порой и того хватает…

– Я приличная девушка!

– Не сомневаюсь.

– Тимоха, скажи ему, что…

– В общем, ты его не любишь, – снова перебиваю сестрицу. – Он тебя тоже. На подвиги ради твоих прекрасных глаз он не готов, а подставить вполне может. Кроме того, жадный и мелочный, раз уж подарки назад требует. Вот и чего огорчаться-то?

Татьяна чуть нахмурилась.

А потом буркнула:

– Обидно… все ведь скажут, что это я виновата.

– В чём?

– В чём-нибудь… придумают… – она обняла себя и тихо спросила: – Кто теперь с нами вообще захочет связываться.

– Анчутковы?

– Если ты про своего приятеля, то он слишком молод. Я столько ждать не смогу. Я и так почти перестарок уже…

По местным меркам. И рассказывать, что в тридцать лет женская жизнь только начинается, смысла нет.

– Ну… если сильно замуж охота, – я бочком отодвигаюсь к лестнице. – Можно за Еремея сосватать.

– Чего?!

Остатки слёз высыхают мгновенно.

– А что? Человек он взрослый. Степенный. И в курсе твоих особенностей. К тому же сам говорил, что хочет невесту подыскать. Какую-нибудь не сильно притязательную девицу из благородных…

Гогот Тимохи заглушает возмущённый писк. И в меня летит клочок темноты, который Тень подхватывает в прыжке. А вот от атаки клокочущего сокола уклоняется, ныряя под комод.

Оттуда уже и до лестницы.

И вниз.

И в гимнастический зал вваливаюсь, задыхаясь от смеха.

– Чего? – Метелька уже тут и вон, руками машет. – Случилось чего?

– Ага… случилось.

– Чего? – теперь в голосе любопытство, а я закрываю дверь и прижимаюсь к ней спиною. Не знаю, спасёт ли… хотя… спасёт. Сейчас Татьяна вспомнит, что в отличие от некоторых, она – девица благородная и хорошо воспитаная, а потому не подобает ей носиться за младшими братьями.

Даже если очень хочется.

– Сватал… Еремея за Татьяну.

– Чего?! – надо же, одно слово, а сколько разных интонаций.

– Очень обрадовалась.

– А дверь ты держишь, чтоб радость сюда не добралась? – уточнил Метелька и гыгыкнул, так, громко.

– Явился… – не знаю, слышал ли Еремей наш разговор, но затрещину я получил увесистую. Если б Татьяна видела, сочла бы себя полностью отомщённой. – Что-то вы, барин, ныне разленились…

В общем, лень из меня в этот раз выбивали с особым усердием. Метелька и тот сочувственно поглядывал, но не вмешивался.

Усвоил, что себе дороже.

– Еремей… – к концу тренировки я держался на ногах исключительно благодаря упрямству и стене, в которую упирался обеими руками. Руки дрожали. И не руки. И всё-то тело ныло, предупреждая, что надо бы его поберечь.

Поберегу.

Вот… разгребусь со всем как-нибудь… когда-нибудь… и сразу начну себя беречь со страшной силой.

– Еще говорить можешь? – Еремей глянул с насмешкой.

– С трудом… другое… тут… ты можешь оружие достать? Так, чтоб тут… ну… никто…

Сейчас вокруг зала кружит тень. И людей поблизости она не чует. Вот только это ещё не гарантия. Артефакты же бывают. Разные. Всякие. А я не настолько самоуверен, чтобы полагать, будто она или вот я все найдём.

– Тишком?

Еремей глянул на Метельку, который усевшись на полу, прислонился к стене.

– Тишком, – подтверждаю.

А можно ли самому Еремею верить?

Хотя… пожалуй, что ему я поверю больше, чем кому бы то ни было, кроме родни.

– Что-то затевается?

– Скорее чуется, – я потёр шею. Кажись, потянул и завтра ныть будет. – Неладное… Тимоха согласен. Помолвка эта… многим будет не в радость. Тут есть одно место…

– Схрон?

Улавливает на лету.

– Да. Там… Тимоха кое-какой еды притащил. Одеяла, чтоб пересидеть, если вдруг…

– Гвардия, конечно, маловата, но прямо лезть – это так себе, – Еремей, к счастью, понимает с полуслова. Да и разубеждать меня не спешит. Скорее застывает, задумавшись ненадолго. – Метелька… ходь сюда.

– Чего? – Метелька вскакивает – к этому времени мы оба усвоили, что такие приказы надо исполнять быстро и со всем возможным рвением. Желательно ещё и радость демонстрируя.

– Того… на кухне бывал?

– Ну…

– И не только. Да не бойся… слышал чего?

– Чего?

Эти их «чегоканья» крепко на нервы действуют. Никак крупицы приличных манер, сестрицей брошенные, прорастают.

– Не знаю… о чём болтают?

– Ну… так… о всяком… что вороны кружились третьего дня. И ещё молоко прокисло. Стало быть, тварь какая-то добралась. Собираются на молебен…

– Все?

– Ну… так-то… кухарка точно, ещё помощницы её две. Горничные… – Метелька загибал пальцы. – Их экономка повезет. Из лакеев будет… там же ж не просто, там же ж праздничная служба, перед началом малой четыредесятницы^[6], будет.

Чего?

Твою ж… прилипчивое какое.

– Пост это, который перед Рождеством, – Еремей оглаживает усы. – Стало быть…

– Ага! Там ещё вроде или архидиакон прибыть должен, или даже сам патриарх! Но думаю, патриарх не поедет. Чего ему в Городне делать-то? А вот кого послать – это могёт. Тётка Устинья говорила, что служба будет красивая. И в прошлым годе хозяин всех не только отпустил, но и машины дал…

А в этом?

Мы с Еремеем переглянулись.

– Я так понял, что их каждый год отпускают. Ну, грехи замаливать. И на Рождество ещё. И перед Пасхой. На Пасху…

Понятно.

Мы-то иной веры, но люди в доме большей частью христиане. А здесь к вере относятся совсем не так, как в старом моём мире. Что и понятно. Тут она куда более… близка? Материальна?

Не в этом суть.

Главное, что время-то больно удобное. Дом опустеет… нет, гвардию в полном составе, конечно, никто не отпустит. Но количество охраны уменьшится. Посторонние… если и есть чужие шпионы, а они есть, в этом я с Тимохой полностью согласен, то самое время их из-под удара вывести. Если кто-то свалит перед нападением, это будет заметно. А вот когда все и по очень вескому поводу.

– Чтоб вас… – матерится Еремей с душой, а главное, очень тянет присоединиться. Но молчу. Детям здесь ругаться не стоит, во всяком случае в непосредственной близости от тяжкой руки наставника.

Когда ж я уже вырасту-то?

– А может… в гости? – Метелька потёр затылок. – Тоже в город… вон, к твоей невесте. Серега ж приглашал? Бал там…

– Рождественский, – я пытаюсь сложить в голове. – Бал – рождественский. А до него – пост. И перед постом этим служба? Так?

Кивают оба.

– До Рождества, подозреваю, нам дотянуть не позволят. Чем больше времени, тем сильнее мы можем стать. Вдруг да Анчутков ещё людей даст или чего другого придумает. Нет, до Рождества ждать не будут. А ехать? Без приглашения?

Не принято.

Да и как-то… не уверен я, что это остановит. Дед говорил, что в доме нас достать тяжко, а вот вне его… и не вышло бы так, что этой поездкой в гости мы подставим Анчутковых. Ладно, взрослые, но дети же… нет, не выход.

– Надо с дедом говорить.

– И в город съездить, – соглашается Еремей презадумчиво. – Видел я тут одного старого знакомого… торговлей пробивается. Думаю, поможет…

С чем?

Лучше не уточнять.

Еремей зверь битый, знает. А дед… с дедом говорить придётся. И про домыслы наши, и про дом, и про тот, другой, сгоревший, в который бы наведаться.

Или про этот пока не стоит?

– Время и вправду удобное, – как ни странно, дед меня выслушал со всем вниманием, пусть и хмурился, и пощипывал седую бровь. Привычка эта выдавала, что вовсе не так уж он невозмутим, каким хочет казаться. – Если ты прав…

– Прав, – согласился Тимоха, которого я тоже попросил присутствовать.