Ага. Хрена с два. Он же возит камнем по Савкиной раскровавленной ладони, чтобы потом сунуть платок.

– Прижми.

И Савка прижимает. Теперь ему совсем-совсем страшно.

– Послушай, – отец, кажется, начинает понимать, что как-то иначе надо диалог выстраивать. Гений педагогики, хренов. – Это просто проба. Я хочу понять, можно ли разбудить в тебе кровь. Это неприятно, да, но нужно потерпеть. Если у тебя есть хоть крупицы дара, они откликнутся. И перед тобой откроются весьма интересные перспективы. Ясно?

Нет.

Я-то вижу, что Савке эта речь – белый шум. Но он кивает. На всякий случай. Потому что боится разозлить отца ещё сильнее.

– Нужно просто немного потерпеть, – он и себе руку прокалывает, но куда как аккуратней. – Постарайся.

Можно подумать, есть иные варианты.

И Савка снова кивает.

– Вот так…

Цепочка ложится на шею, а отец, оттянув ворот рубашки, пальцем пропихивает её глубже, к коже. Он же и пуговицы пытается расстегнуть. Когда же те не поддаются, просто дёргает и пуговицы летят на пол. Мама расстроится. Она всегда расстраивается, когда Савка одежду портит. Даже если он не специально.

– Смирно сиди, – отец обрывает попытку сползти с табурета и собрать пуговицы. – Попытайся нащупать внутри себя источник.

Какой?

Он бы объяснил ребёнку, чего искать.

А камень начинает разогреваться. И тяжелеть. Он, сперва лежавший где-то на груди, медленно съезжает, оставляя после себя горячий след. И повисает на цепочке, и шея клонится под тяжестью её.

Что за…

А потом воспоминание просто обрывается.

– Савка? – меня держат. И Тимоха явно нервничает. – Савка, ты…

– Что случилось?

– Ты сидел. С ней вот. А потом вдруг полыхнул силой и падать начал.

Тень крутится рядом, посвистывая и пощёлкивая. И перья её стоят дыбом. Буча тоже взволнована. Почему-то мне кажется, что эти двое вполне сносно болтают между собой. Буча вон и башкой кивает. Вот… точно обсуждают.

Или это уже паранойя?

– Вспомнил… кое-что.

Голова гудела. А внутри вот… вот дерьмо. Тонкое тело зияло свежими дырами.

– Погоди. Сидеть можешь? – Тимоха придерживал меня. – А лучше ложись… вот так…

– Тим? У вас всё в порядке? – Татьяна, конечно, не нашла момента лучше. – Я ощутила всплеск…

– Это Савка вспомнил кое-что. Вот теперь…

– Вот… вот я говорила, что нужно ограничители носить! Нет, ну где это…

Где это видано, где это слыхано… и прочее, прочее…

– Клади его на пол, давай… – Татьяна вытаскивает из-под платья камушек.

На цепочке.

Правда, не белый, а желтый, что капля солнечного света.

– Н-не надо…

– Это стабилизатор, – соизволил пояснить Тимоха. – Тебе бы такой на постоянной основе носить, хотя бы пару месяцев, но он восстановление замедлит.

Камень был тёплым.

Интересно.

– И да, у меня дар нестабильный! – Татьяна сказала это с вызовом. – До сих пор…

– Из-за белого камушка?

От нынешнего янтаря исходило тепло. Оно пробиралось внутрь и растекалось по телу приятной истомой. И прорехи, что расползались в тонком поле, перестали расползаться, даже затягиваться стали, этакой дрожащей полупрозрачной плёнкой.

Интересно.

Очень.

– Он… откуда? – Татьяна растерялась.

– Похоже, у нас больше общего, – ответил за меня Тимоха, – чем мы предполагали. Значит, и над тобой опыты ставил?

Не знаю, кому из нас адресовался вопрос, но я кивнул. И Татьяна кивнула.

И что сказать?

– Мне он сказал, что дар слабый, а потому нужно развивать дополнительно, – Тимоха на правах старшего заговорил первым. – Забирал в лабораторию. Раз в неделю. И надевал этот камушек. Сперва, правда, тот был небольшим, с ноготь мой. И отец прижимал его к коже, и камень приклеивался.

Очень интересно.

Вот чем больше про папеньку узнаю, тем больше возникает вопросов.

– От него было то жарко, то холодно. Потом только жарко. В какой-то момент камней стало два, затем с десяток мелких, которые он крепил на руки и ноги. Но потом, как я сейчас думаю, собрал в единую конструкцию. Тогда стало совсем тяжко. Он горячий. И потом сила… в общем, её прибавлялось, да…

Тимоха глянул виновато:

– Нестабильной, – добавил он так, будто тайну страшную открыл. – Потом… уже выровнялась. И всплесков с лет пятнадцати не было.

– А до того?

– Случались.

– И это…

– Семейный целитель знает.

А значит, где-то там, в карточке, и запись будет о всплесках и о том, что когда-то давно Тимоха был нестабилен. Вот и главное, врач этот мне ещё когда не понравился.

– А у меня дара не было, – произнесла Татьяна тихо. – Но отец пообещал, что исправит. И исправил. Только… у меня до сих пор случается… сбои. Правда, сейчас их Птаха гасит почти полностью. Возможно, что и стабилизатор скоро будет не нужен.

Исправил, значит.

Бесталанный папенька хотел получить сильно одарённых детей?

Осталось понять, не исправил ли он и Савку в том числе.

И главное, как?

Глава 10

Париж. В спектаклях видят много черных бархатных шляп, тисненых и гладких, с розовыми очень короткими перьями. Нынешним сезоном в моду возвращается блонд, а ещё ленты и позумент, каковой, однако, надобно использовать с большою оглядкой, ибо излишнее его количество в наряде будет свидетельствовать скорее о дурном вкусе владелицы…

Дамский журнал

Тимоха приложил палец к губам и покачал головой.

Понятно.

Тему это обсуждать стоит не здесь и не сейчас. Татьяна чуть нахмурилась, но спорить не стала.

– Жарко здесь, – сказала она капризным тоном. – И надоело до жути. День за днём то же самое. Возись с ними… прогуляемся? Кстати, где второй бездельник?

Это она про Метельку?

– Еремей его забрал, – я отлипаю от пола и возвращаю камешек. – Спасибо. Уже лучшее… и… просто, спасибо.

– Пожалуйста, – она нервно пожимает плечами и камешек забирает, чтобы закинуть цепочку на шею. – Так что, меня будут сопровождать? Кстати, ты был прав. Я подумала и поняла, что со стороны Весновского было довольно низко отправлять мне то письмо. Нет, конечно, подарки я верну… но вот теперь думаю, стоит ли возвращать ношеные перчатки? Я с ними, конечно, обращалась очень бережно, однако…

Голос у сестрицы звонкий.

– Возвращай, – отвечает Тимоха и, подав руку, рывком поднимает на ноги. – Всё – так всё… носовые платки не забудь.

– Носовые это я ему отправляла. С вышивкой. Но, пожалуй, требовать не стану.

– Ты весьма великодушна…

Таньяна задирает голову и фыркает. И кажется, улыбается, вот только сколько правды в этой улыбке. А в коридоре я натыкаюсь на горничную, одну из трёх, что скользят по дому невидимыми тенями. Немолодые, не слишком красивые и старающиеся не попадаться на глаза лишний раз. Эта вот замерла, а потом, присев, поинтересовалась:

– Эмма Матвеевна велела спросить, будем ли завтра серебро чистить…

– Завтра? – Танечка сделала вид, будто задумалась. – Нет, пожалуй, не стоит пока. Гостей мы не ждём, а тут скоро и пост начнётся. Уже перед Рождеством почистим.

И женщина, опять присев, ушла.

А я не удержался, посмотрел вслед. Отправить бы за нею тень.

Нет, сейчас не след. Рваные дыры затягивались, но чуялось, что любое мало-мальски серьёзное напряжение сорвёт эту, созданную янтарным камнем, плёнку. Ничего-то серьёзного нет, к вечеру и следа-то не останется, но это к вечеру.

– Я дедушке и сказала, что, если Весновские столь мелочны, то пускай, а нам не след уподобляться, – голос Татьяны заполнил узкий коридор. Тёмный.

Безлюдный.

На первый взгляд.

А ведь то, что мы с Тимохой занимаемся, все знают. И эта вот женщина… да. Могла и случайно тут оказаться. А могла и не случайно.

– …и мне кажется, что моё появление на рождественском балу губернатора будет вполне себе уместно. Как и твоё, Тимофей. Савелий ещё пока молод, хотя вот графиня Контанская организует очень милые детские балы. И это отличная возможность представить тебя свету, хотя, конечно, ты категорически не готов… нужно будет поискать учителя по танцам.

Если кто-то слушал, то он явно проникся заботами.

Я вот проникся, пытаясь представить, куда в моё расписание ещё и танцы впихнуть.

– Манеры опять же… я бы сказала, что они отвратительны, но правда в том, что их просто-напросто нет!

– Ты преувеличиваешь.

– Я? А ты видел, что он сделал? За завтраком? Он ложку облизывал!

Ну… было дело.

А что, завтрак вкусный, но маленький, а я маленький, но голодный. И до обеда ещё тьма времени, а на ложке еда оставалась. Как было не воспользоваться случаем?

– Чудо, что ещё крошки со скатерти было собирать не стал…

Была мысль. Но отказался, сообразил, что это как-то слегка чересчур. А вот с ложкой да, с ложкой прокололся. Я вот даже задумался над тем, облизывал ли я ложки там, в прошлом мире, потому как вроде и случалось бывать и на вечерах званых, и на банкетах всяких, но вот хоть убей… ладно, если и облизывал, то желающих указать мне на неправильность сего действа не находилось.

– …и вообще не удивлюсь, если он в носовой платок сморкаться станет!

А что с ним ещё делать-то?!

Я хотел спросить, но поймал предостерегающий взгляд Тимохи. Ясно. Точнее не совсем ясно, что там не так с платками, но лучше помолчать.

Так мы и молчали сперва до пруда, а потом до знакомой уже колючей стены, которая этими самыми колючками приветливо помахала.

– Ты его и сюда таскал? – возмутилась Татьяна, но как-то без былого вдохновения. – Ох… я уже и забыла, как тут. Тимоха, ты вперёд иди, и ты тоже… а я вот… может… просто постою. Прогуляюсь.

– Чулки порвать боится, – Тимоха фыркнул. – Тань, а помнишь, раньше ты прям напролом лезла…

– Когда это было.

– Было.

Она закатила глаза.

– Ладно… но если что, платье будешь штопать ты!

– Сама ж не доверишь, – Тимофей действительно коснулся лозы и та услужливо скаталась клубком, освобождая путь.

– Дамы вперед, – сказал я Татьяне. И та не стала спорить. Она вовсе молчала до самого убежища, а в нём вдруг втянула воздух резко и со свистом, как бывает, когда долго-долго сдерживаешься перед вдохом.

– Иногда мне кажется, что они правы… и дед действительно сходит с ума. И ты тоже… и я с вами… что эта подозрительность ненормальна, – Татьяна прошлась вдоль стены. А убежище, как мне кажется, стало чуть больше. Нет. Глубже. Точно. Вон, ступенька прибавилась.

Или всё-таки кажется?

Надо было сосчитать.

– Они – это кто?

– Дамы из благотворительного комитета… знаешь, меня приглашали Никольские. Они на воды собираются…

– На зиму?

– Вот и меня удивило. А они с собой зовут. Мы довольно дружны с Лизонькой. Это их старшая. И она прямо каждый раз теперь… вчера вот снова написала. В Кисловодск собираются. Отбывают через неделю.

Тимоха ничего не говорит. А я прохожусь, отмечая, что одеял стало больше. Лежат, свернутые тугими скатками. И вот фляги появились. Вода? Вино? Тянет заглянуть. Пара коробов. И свертки из плотной промасленной бумаги.

– Прямо умоляет отправиться… это даже неприлично, такая настойчивость.

– Может, стоит?

– Нет, – Татьяна покачала головой. – Когда там, с ними, сидишь и пьёшь чай. Обсуждаешь… поэзию или вот музыку… кажется, что вот оно, настоящее. А вот здесь, с вами, мрак какой-то.

Она одёрнула руку.

– Я думала согласиться. В конце концов, почему бы и нет… я даже сказала Лизоньке, что с дедом переговорю. Обещала завтра ответ дать. Она так обрадовалась. И матушка её обрадовалась. Сказала, что даже расходы готовы возместить. И это странно, верно?

А на меня чего смотреть? Я понятия не имею, что тут странно, а что нормально. Вроде и язык тот же, и люди те же, а вот порой такое всё другое, что прямо слов нет описать.