Мне показалось, что сидящие вокруг уставились на меня с любопытством. Эти взгляды были неприятными, прожигающими сквозь одежду. Особенно я чувствовала внимание пассажира, сидящего через проход от меня.

Но сдаваться я не привыкла. Вздёрнула гордо голову и резко повернула её в сторону молчаливого наблюдателя. От увиденного у меня перехватило дыхание. На моём ряду в кресле через проход сидел он.

Роман Гранин смотрел на меня, с нечитаемым выражением лица.

– Что? Я не знала, что тут нет супа. Я же не украсть его собиралась, а купить. Что не так?

Голос дрогнул, а в глазах предательски защипало. Но плакать я не собиралась. Сжала пальцы в кулаки и уставилась на Гранина.

– Ты правда ничего не ела сегодня?

Почему-то этот спокойный вопрос без обвинений, ухмылок и жалости, меня добил. Я отвернулась в другую сторону, чтобы проморгать слёзы. Посмотрела на Гранина только тогда, когда угроза рыданий миновала.

– Правда.

Он снова не выказал никаких эмоций. Расстегнул сумку под сиденьем своего кресла, достал оттуда несколько запаянных прямоугольников и упаковку тетрапака.

– Это нарезка колбасы, шоколадный батончик и печенье. Сок виноградный. Кормить будут минут через 50, и там, правда, очень всё скромно. Возьми.

Я сгребла протянутые упаковки и, рассыпав их в сумку, выудила колбасу. Потом посмотрела на Романа. Он уже отвернулся, что-то просматривая в телефоне. Я дождалась, когда мимо пронесётся очередная стюардесса, и тронула его за плечо.

Он вопросительно на меня посмотрел, а я протянула пластиковый пакетик с колбасой.

– Возьми. Мне кажется, что ты тоже голодный. Будет обидно, если я съем всё, что ты предусмотрительно положил в сумку.

Он моргнул, ещё раз, ещё. А потом лучезарно улыбнулся.

– Спасибо, Стрекоза. И правда ничего не ел ещё. Боюсь от голода укусить пробегающую мимо стюардессу. – А потом надорвал упаковку, хмыкнул и с лукавой улыбкой произнёс, – а ты ничего, не конченная. Надежда есть.

Летим

Шоколадный батончик я съела с такой скоростью, что не могла точно сказать: прожевала ли я его или глотала большими кусками. Печенье разделила пополам с Романом.

Он улыбнулся, и, глядя на мою физиономию, отдал мне и вторую половину. А вот сок мы пили по глотку по очереди. Странно, но после такого крохотного перекуса под ложечкой сосать перестало.

Жаль, что это было единственным положительным событием.

Я никогда не летела в экономе. Здесь всё было не так. Дело было не в количестве кресел или расстоянии между ними. Меня оно совершенно не заботило. Меня бесило другое.

Я тут вообще никому не была нужна.

Меня перевозили, как контейнер с отходами. Старались, чтобы я заняла своё место, не мешала другим пассажирам и долетела. Они не спрашивали, комфортно ли мне, желаю ли я воды, конфет или шампанского. Они приказывали.

Пристегнитесь. Отключите. Не вставайте.

Это выводило из себя. Мне хотелось сделать всё наоборот. Останавливало только то, что нарушителей ссаживают, а купить новый билет мне было не на что. А возвращаться к отцу не хотелось категорически.

Снова терпеть его тяжёлый взгляд, придирки, приказы. Давящее ощущение силы и вседозволенности и собственной ничтожности. С этими хотя бы можно спорить. Владимир Голубев возражений не терпит.

А ещё возмущала отдышливая тётка, сидящая в кресле справа. Она захватила подлокотник и вытянула ноги в мою сторону. Но кроме того она без остановки ёрзала и восторгалась нашими пилотами.

– Как хорошо, что мы дома! Всю Сибирь замело. На улицу выйти нельзя, сносит. И валит так, словно в небе пропороли гигантскую перину. Вытянутую руку не видно! Думала, что отменят рейс, буду в аэропорту куковать. Но нет, летим.

И я, и её соседка возле иллюминатора, промолчали. Но тётка, встряхивая старомодными химическими кудельками, продолжала болтать. Она говорила, как замёрзла в аэропорту, как её чуть не сдуло с ног. И это только в Москве.

– А представьте, что у нас в Новосибирске! Там нас, наверное, будут к трапу привязывать, чтобы не унесло.

Я вздохнула и вставила наушники. Они разрядились и ничего не транслировали, но тётка посчитала, что я перестала её слышать и сосредоточилась на соседке у окна. А я, прикрыв глаза, рассматривала салон.

Стюардессы, пристегнув пассажиров и сделав последние объявления, уселись в кресла, лицом к пассажирам. Это было ужасно странно. Раньше я не видела, где и как летит персонал. Даже не задумывалась об этом.

– … и дай Бог, чтобы проскочили. А то ведь если погода нелётная, или аэропорт не принимает, куда нам деваться? Не в Москву же обратно 4 часа лететь?

В ответ возле окна что-то промычала девица, пытаясь прекратить разговор. Но тётка уже вцепилась в неё мёртвой хваткой и не собиралась замолкать. Я отвернулась в другую сторону и прикрыла глаза.

Сквозь прикрытые веки я смотрела сквозь уткнувшегося в телефон и что-то невероятно быстро набирающего на нём Романа. Смотрела в открытый иллюминатор и видела, как наш самолёт медленно поехал.

Подскакивая, словно на кочках, он доехал до взлётно-посадочной полосы. Остановился. А потом, загудев двигателем, сорвался с места. Рывок, ещё один, и плавное ощущение взлёта!

Восторг от парения скрыть было невозможно. Я распахнула глаза и с упоением наблюдала, как земля плавно откатилась вниз вместе с постройками, подсвеченными огнями, машинами и деревьями в лесочке неподалёку.

Меня охватило ликование. Мне хотелось поделиться радостью полёта с кем-то близким. Единственный, кто подходил на эту роль, был Роман.

Не задумываясь, я протянула руку через проход и коснулась его плеча. Он нахмурился, вынул наушник и повернулся в мою сторону.

– Что случилось?

– Мы летим!

Едва слова сорвались с губ, я поняла, насколько глупо они прозвучали. Мы в самолёте. Он именно для этого предназначен. Я не первый раз лечу. Просто до последней секунды я не верила, что смогу сама, одна, без отца.

Я отдёрнула руку, ожидая его реакции. Но вместо упрёков или насмешки, Рома улыбнулся. Его острый взгляд смягчился, стал голубым, небесным. Он кивнул, взглянул в иллюминатор и радостно выдохнул.

– Летим, стрекоза. Летим!

Наглая

Самолёт набирал высоту. Меня охватило предчувствие чего-то необыкновенного. Такого хорошего, как десерт на Средиземноморском побережье, а не тот, что продают в университетском кафе.

Я мечтательно жмурилась, представляя, как буду 2 недели валяться на кровати в маминой квартире и не делать абсолютно ничего. А потом отправлюсь на терапевтический шопинг перед возвращением с обновками под крыло отца.

С блаженной улыбкой я провалилась в сон и даже успела увидеть нечто зефирно-ванильное, как справа меня кто-то пихнул в рёбра. Я даже вскочила от неожиданности, но ремень безопасности удержал меня на месте.

– Еду развозят. – Грузная соседка кивнула в сторону прохода. – Ты вроде суп хотела. Разносолов тут отродясь не бывало, но мы, простые люди, – последние слова она особенно выделила, – и этому рады. Так что просыпайся.

– Спасибо, – ответила я, растирая место, куда пришёлся болезненный тычок. Синяк мне был точно обеспечен.

– А если ты такое не ешь, – продолжила соседка, – только моргни, я и твой бутерброд схомячу за милую душу.

Мне стало противно. Тётка мне не нравилась. Она вызывала отвращение до самой глубины души. Толстая, несуразная. С невообразимым гнездом из сухих всклокоченных волос, напоминающих паклю. Разве такие ещё существуют?

В свитере оверсайз, который едва налез на её телеса, в спортивных трикотажных штанах с вытянутыми коленями. Она всё время лезла, куда не просили. На чужой подлокотник, в чужой ланч-бокс. Противная такая!

Особенно почему-то стало жалко бутерброд. Я голодная, как зверь, а тут эта со своей плебейской простотой, «схомячу». Много желающих. Буду давиться, но сама съем. Лишь бы ей не досталось.

По проходу стюардессы, одетые в фартуки и нарукавники, катили тележку. Они раздавали бутерброды, упакованные в плёнку, и спрашивали, какой напиток налить. На выбор были чай, кофе или вода.

И еда, и напитки выглядели странно. Я присмотрелась к тому, что выбирают соседи, попросила зелёный чай.

– С лимоном? – уточнила Варвара.

– Нет.

– Сахар возьмите.

Она протянула мне 3 белые бумажные упаковки и салфетки.

– Тростниковый? – уточнила я, рассматривая пакетики.

Варвара склонилась чуть ниже.

– Нет, он обычный, но с ним чай не такой противный. Берите.

Стюардесса сунула мне ещё один пакетик и покатила тележку дальше. А я, повертев сахар в руках, поймала на себе неприязненный взгляд соседки.

– Наглая ты. И почему нахалкам всегда везёт? То папочка богатенький, то место с большим расстоянием для ног им выпадает, то сахар дополнительный дают. И за что всё это тебе?

– За ум, красоту и скромность. А ещё за ангельское терпение. Мы сидим на соседних креслах, но это почему-то мне повезло, а вам нет. Ещё и тыкаете, хотя мы с вами детей не крестили.

– Фух ты какая фифа! – Всколыхнулась тётка, подвинув меня на моём сиденье. – Я и не допустила бы, чтобы мой Никитос женился на такой нахалке. Он у меня хороший парень, работящий. А ты что? Фифа! Не приспособленная к жизни. Сахар ей тростникооооовый, суп ей в самолёёёёт.

– Да что вы ко мне прицепились? Сахара вам не хватило?

– Да, может, и не хватило. Мне-то, как простой смертной, всего 2 пакетика дали, а тебе 4! Тоже скажешь справедливо?

От её визгливого противного голоса начинала болеть голова. Прямо как у мамы, когда с ней начинал разговаривать отец. Я думала, что это фигура речи, а выходит – нет. Не слова, а сверло прямо в черепную коробку.

Мне не терпелось схватить свой сандвич и запихать соседке прямо в глотку, настолько она меня успела довести за несколько минут разговора. Но есть хотелось, а слушать склочную бабу – нет.

Поэтому я схватила с выдвижного столика все 4 пакетика сахара, и сунула в толстые, как сардельки, пальцы соседки.

– Возьмите, если вам так надо. Только аккуратней, смотрите, чтобы ничего не слиплось.

Соседка снова фыркнула. Сгребла протянутые мной пакетики с сахаром, повертела их в руках, и один вернула.

– Мне чужого не надо. Вдруг ты оголодаешь и в обморок упадёшь голодный. Зачем мне такое надо? Мне такого не надо. Я же не живодёр.

А потом она, потеряв ко мне всяческий интерес, нажала кнопку вызова стюардессы и попросила дополнительный чай, и ей принесли! Даже лимон положили двойной.

Мне стало обидно. Я летела рядом с необразованной наглой деревенщиной, которой было на всех наплевать. Она думала только о себе и плевать хотела на окружающих.

От обиды сжимала горло. Я распечатала бутерброд. Он напоминал по вкусу взбитые и высушенные опилки с прослойкой оконной замазки и чего-то жирного. Откусив первый кусочек, я едва не выплюнула его обратно.

Наверное, я бы так и сделала, но тётка смотрела на меня с презрительной ухмылкой, и я, бодро прожевав опилки, с энтузиазмом их проглотила. Запила неизвестным пойлом, именуемым зелёным чаем, и улыбнулась соседке.

– Наглая, – констатировала та, но теперь уже с восхищением. Высыпала 3 пакета сахара в один стакан и 2 в другой, размешала. Первый выпила залпом, словно водку.

Я вздёрнула подбородок и стряхнула локоть соседки с подлокотника.

– Наглая! – удовлетворённо резюмировала соседка и отвернулась в сторону девушки, сидящей возле иллюминатора.

Медленно выдохнув, я аккуратно осмотрелась вокруг. До нас никому не было дело. И только Роман, сидящий через проход, смотрел на меня задумчиво.

Обстановка

Когда живёшь с таким человеком, как великий Владимир Голубев, которому никто не может не то что возразить, даже бровь поднять, если он этого не одобрил, учишься двум вещам.