Говоря короче, Берестов трясся в тесной кабине обшарпанной полуторки вместе с шалопутным медсанбатовским водителем Мешалкиным, пожилым уже мужчиной под сороковник, отличным водителем, толковым малым, но с разными бзиками, отчего в медсанбате его считали чуточку не от мира сего, если вежливо выражаться… Первое время считали, что он немножко с прибабахом, то есть тронутый, но раз медкомиссию прошел – значит в порядке. Форма на нем сидела мешком, ходил он косолапо, но зато оказалось, что вверенная ему машина – всегда почему-то исправна и на ходу, а задачи этот странный малый выполняет в срок и точно. К тому же – еще и не пьющий. За это ему прощали многое, в частности странную привычку зачастую говорить стихами, чаще всего – явно собственного приготовления, потому как стихи были тоже странноватыми, если не сказать большего. Берестов не раз с ним ездил по служебным (иногда – и не совсем служебным) надобностям и уже не то чтобы привык, а скорее смирился со странностями шофера.

Вот и сейчас, когда была поставлена боевая задача – найти полковые медпункты и провести прокладку маршрутов от них до медсанбата, Мешалкин вместо чеканного «есть!» выдал:

– Лишай стригущий, бреющий полет…
В чем сходство их? В движении вперед.
И ты, приятель, брей или стриги,
Но отступать от цели не моги!^[2]

Берестов только носом фыркнул, не стал делать замечания, все равно – без толку, игнорирует. Задачка была поставлена нетривиальная, вообще эта война была какая-то дурацкая. Все пока шло странно и не так, как положено. Командование дивизии явно не справлялось со своими обязанностями, на взгляд матерого штабника Берестова. Связь, которую полагалось обеспечивать сверху вниз, была из рук вон, расположение полков было непонятно где. В том полку, который найти удалось, не оказалось медпункта вообще, так сложилось, что практически все положенные по штату медики как раз перед войной уехали в плановый отпуск, и заменить их было некому, потому как оставшийся на хозяйстве зеленый терапевт явно растерялся перед объемом новых задач и, как с удивлением обнаружил Берестов, вообще не понимал толком, что должен делать. И ему, пехотному командиру, пришлось на пальцах растолковывать медику, что в стрелковой роте должны быть организованы санотделения из командира отделения сержанта-санинструктора и четырех санитаров, на всех положен один пистолет и обязательно выдать. В каждом батальоне надо организовать санвзвод – из командира взвода, трех фельдшеров и четырех санинструкторов. На них положен по штату один пистолет и две винтовки. И, наконец, организовать полковой медпункт силами санроты, в которой (тут Берестов опять блеснул четким знанием приказов и штатов) кроме старшего полкового врача-командира было еще три врача, одиннадцать фельдшеров и сорок лиц рядового состава. На них, исключая старшего врача, полагалось четыре пистолета, двадцать семь винтовок, тринадцать повозок и девять грузовых автомобилей, а также одна полевая кухня. И на кухне начштаба особо заострил внимание, потому что больных и раненых, кроме тех, кому не показано по характеру ранения, например, в брюшную полость, положено кормить и всяко напоить горячим сладким чаем. Это – с важным видом заявил старлей – облегчает страдания и помогает стабилизировать состояние!

– Да откуда же я все это возьму? У меня на все про все я сам да трое фельдшеров. И санинструкторов с десяток! – жалобно возопил чертов лекарь.

– Да хось годи, – грубовато ответил разозлившийся Берестов. По рангу он вообще-то был ниже, чем стоявший перед ним потный и жалкий военврач третьего ранга, но по положению и должности – пожалуй, и постарше, а уж по знаниям – и тем более.

– Как вы со мной разговариваете? – возмутился невзрачный лекарь в плохо подогнанной и помятой форме.

– Хах могу! Сам ше видишь! – поставил его на место Берестов и тем же шепеляво невероятным говором своим, изменяя сейчас привычке помалкивать при посторонних (потому как стеснялся своего корявого произношения), прочел краткую лекцию о том, что раненых бойцов и командиров с поля боя надо вытаскивать в ротные пункты сбора раненых, из них – в батальонные, а оттуда – еще глубже в тыл – в полковой. Откуда их эвакуируют в медсанбат, спасая жизни и здоровье. Причем на всех этапах эвакуации надо оказывать соответствующую помощь: от первой в роте и первой медицинской – в батальоне до врачебной медицинской хирургической в санбате. Все это чертов терапевт должен был знать и сам, да и получше пехотного командира, ан слушал внимательно, чуть ли не как откровение свыше.

Назначил ему место сбора раненых его полка, который как раз спешно окапывался и покатил обратно в медсанбат, украшая по дороге деревья потрепанными фанерными указателями «медсанбат» со стрелкой да кусочками бинтов, так как этих указателей было всего шесть на все про все. А ведь еще два полка искать надо. Впечатления у старлея были мерзкими. И безграмотный в военном деле одинокий терапевт в полку, и то, что по прикидкам опытного пехотинца в самом полку штат был не заполнен не только медиками, но и строевыми командирами, да и полосу обороны нарезали вроде как вдвое большую, ехать пришлось вдоль позиций что-то долговато – все это сильно портило настроение. Подловили нас немцы со спущенными штанами – вертелось в голове. И надо же сообразить – отпустить всех лекарей из полка в отпуск прямо перед войной! Ведь не шарашкина контора, армия! Должны же планировать отпуска командного состава! Так ведь и заместитель командира дивизии по медчасти – тоже в отпуске и не вернулся еще! Судя по бурчанию Мешалкина, и у шофера возникли те же мысли:

– Жизни нет, счастья нет,
Кубок жизни допит, —
Терапевт-торопевт
На тот свет торопит.

Нет, то, что война – это организованный хаос, Берестов отлично знал и на собственном опыте. И все знать невозможно, и все предусмотреть – тоже, потому как противник старается поломать все твои планы и намеренья, это ж драка в полный мах и насмерть, а не дружеские посиделки! На войне человек часто попадает в ситуацию непоняток и растеряшек. Когда ни хрена умного придумать не сможешь или не успеешь. Для этого вызубрен устав, поступай по нему. Но ведь не зря Родина тратила время и средства, обучая тебя всякому-разному. Если чувствуешь себя в состоянии выработать оригинальное решение – действуй, победителей не судят. Но должок сполна отдай. Нельзя подводить тех, кто рассчитывает, что план ты отработаешь полностью. Может, от этого все сейчас и зависит, хоть ты и не знаешь. И растяпство терапевта очень разозлило.

– Друг-желудок просит пищи,
В нем танцует аппетит,
В нем голодный ветер свищет
И кишками шелестит! – своеобразно напомнил о том, что наступило давно время обеда, шофер. Как раз въехали на территорию разворошенного муравейника, который назывался по недосмотру медсанбатом.

– Повшаса да все пго все! – строго сказал старлей.

– А заправиться? – искренне удивился Мешалкин.

– Да все! – не отступился Берестов.

Шофер приуныл и косолапо побрел прочь, безнадежно бурча под нос:

– Прекрасное, увы, недолговечно,
Живучи лишь обиды и увечья!

А Берестов сразу же кинулся жену искать. Все, что он сегодня видел, – страшно не понравилось и он хотел уже в который раз попросить ее немедленно уехать, как вольнонаемная она это сделать могла, так уж получилось, что хоть и военнообязанная, а не призвали пока формально. Нашел достаточно быстро, она обрадовано улыбнулась, и на душе у мужа потеплело, но надоевший ей разговор пресекла сразу и жестко:

– Мусик, я же тебе объясняла уже, что – извини, но – нет! Вот еще мне не хватало сейчас тут мотаться куда ни попало под бомбами! Ты же сам видел, сколько беженцев – в таком потоке ничего хорошего быть не может, и стреляют по ним с воздуха, и бомбы кидают! А тут мы в лечебном учреждении, нас защищает европейское мировое право и конвенции – тут точно безопаснее. И кто меня, толстеющую, кормить будет, а медиков как-никак снабжают очень неплохо, у врачей вообще паек, как у летчиков, седьмой категории! Немцы, хоть и фашисты, а всегда были приличными людьми, законопослушными, вот и Левин говорит. Если подписали конвенции – будут соблюдать. Давай прекратим этот ненужный спор, – пресекла она бульканье мужа.

И добавила:

– Скажи «Аддбуз!»

– Аддбуз, – покорно выговорил Берестов. Его жена достала по случаю на одну ночь тетрадку с упражнениями для логопедов, старательно переписала под копирку, расплатившись с коллегой вторым экземпляром, и теперь старательно отрабатывала с мужем приемы возвращения нормальной речи. Старлей покорно повторял и повторял упражнения, не очень веря в то, что когда-нибудь сможет говорить как прежде. И сложнее всего было с буквой «р». По таинственной тетрадке получалось, что можно постепенно научиться говорить эту чертову букву путем перевода ее из нормально выговаривавшейся буквы «д».

– Опять с утра не ел ничего? – проницательно и строго глянула медсестра на мужа.

Тот вздохнул, развел руками.

Тогда она вытянула из кармана халата маленький кулечек из грубой оберточной бумаги, сунула ему в карман.

– Это сахар. Сахар мозгам совершенно необходим. Если нет симптомов диабета, смело ешь во время мозговой работы. Тебе сегодня пригодится, точно вижу.

– А ты? – попытался достать кулечек грозный муж.

– Я ела. Мне хватит. И работа у меня не умственная. Это у вас, мужчин, вся работа – умственная, даже когда речь идет о вышибании мозгов!

– Берестова! Куда ты пропала, давай быстрее обратно! – завопил из-за палатки женский голос.

– Ну все, мне пора, – клюнула поцелуем в губы и гаркнула: – Иду, иду!

И ушла, подмигнув.

А муж успел всухомятку что-то схарчить и поспешил выполнять боевую задачу дальше, вытянув Мешалкина из-за сколоченного из горбылей стола, где тот трапезничал.

– То я в храме, то я в яме,
То в полете, то в болоте,
То гуляю в ресторане,
То сгибаюсь в рог бараний, – грустно откомментировал это событие поэт-шофер, с печалью озирая покинутую кухню.

Только отъехали на несколько сот метров, как дорогу пересекли стремительные тени. Мешалкин вдарил по тормозам от души, так, что чуть сам не воткнулся лбом в стекло, а не очень ожидавший этого пассажир приложился о холодную гладкую поверхность сильно.

– Воздух! – испуганно мяукнул Мешалкин и неожиданно прытко выскочил из машины. Берестов, ругаясь из-за ушибленного лба, вылез из кабины не столь проворно, но и не мешкая. В небе над медсанбатом давали круг самолеты. И их очертания были непривычны. Он кинулся обратно, потом опомнился и остановился. Эти бомбардировщики не кидали бомбы, а спокойно кружили в воздухе, урча моторами. Видимо, и впрямь – соблюдают конвенцию, не трогают медицину. Глупо бежать, врываться взмыленным идиотом. Стыдобища! И адъютант старший развернулся и спокойно пошел обратно к автомобилю, стоящему одиноко на дороге.

– Ложись, тащ стррлт! – завопил фальцетом прячущийся в кювете шофер. Рев моторов стремительно накатывался сверху, Берестов резко обернулся – и обомлел, один из самолетов быстро снижался и выглядел совершенно иначе, чем другие, шедшие поодаль и выше. Те выглядели силуэтами в профиль на фоне неба. А этот шел в лоб. И судя по тому, что сейчас адъютант старший видел его анфас, – собирался атаковать!

Крайне неприятное зрелище – боевой аэроплан, атакующий конкретно тебя! Век бы не видать! И старший лейтенант опрометью кинулся в кювет, слыша уже не только рев двигателя и свистящий шелест пропеллера над головой, но и резкое, отчетливое стрекотание пулемета.

– Промазал, скотина! – весело подумал Берестов.

А когда выбрался из придорожной канавы, отряхиваясь от пыли, подошел к машине и увидел грустного шофера, понял, что нет, не промазал, к сожалению.

Мешалкин поглядел на него глазами страдающей коровы и сказал: