Король кивнул и, удовлетворенный достигнутой целью, выпрямился, обратив взор к сцене. Гости принялись рассаживаться, и места`, что они занимали, крайне красноречиво повествовали об их близости к короне. Богатейший из герцогов, о чем кричал его покрытый камнями и золотом наряд, расположился слева от властителя островов, и до самого конца представления горделивая улыбка ни на мгновение не сходила с его лица. Казначей сел чуть поодаль – на четвертый стул от короля, а приезжие купцы, чьи загорелые лица не отмылись после дня на ярмарке, расселись по краям ряда.

Свет стал постепенно затухать, концентрируясь вокруг сцены. Заиграла музыка – тревожная, дребезжащая, пробирающаяся под кожу и холодными когтями впивающаяся в вены, но оттого лишь более завораживающая. Игра актеров впечатляла чуть меньше, но порадовала проработкой сценария. Представление, преподнесенное королю в качестве подарка, состояло из небольших историй, повествовавших о том, что сделал каждый из Семерых, чтобы люди заклеймили их богами.

Труппа не могла и вообразить, что играет в обители потомка одного из них.

Первой жительницей божественного города стала Редрами – воительница, объединившая вокруг себя тех, кто никогда и не помыслил бы драться плечом к плечу. Желание девушки отомстить захватчикам, разорившим ее деревню, было столь велико, что, вселяя в души безоговорочную веру в победу, заряжало любого на ее пути. На помощь ей подоспел даже король, некогда владевший захваченными землями, но не сумевший их защитить. В той битве Редрами удалось не просто совершить возмездие, но и голыми руками задушить виверну – из-за неудачного костюма этот момент в спектакле был, пожалуй, слабейшим. Девушке с алыми волосами и двуручным топором по сей день молились в моменты страха и триумфа.

Второй сюжет посвятили богу любви – очевидному фавориту Вивиан и всех прочих дам. Исполнитель роли Лейфта отличался поразительным сходством со своим прототипом: те же светлые волосы, крепкое тело и изящное лицо, украшенное золотыми узорами. Юноша принес себя в жертву, пытаясь защитить любимую, хоть та и упорно не отвечала ему взаимностью. Впрочем, его поступок не остался незамеченным: возлюбленная будущего бога раскаялась, что отвергла столь прекрасного человека, и, став жрицей, принялась петь о его подвиге в каждом храме, что ей удавалось посетить. Вскоре имя Лейфта было на устах у каждого, и люди, прослышав об обычае того украшать себя золотом, проявили недюжинный интерес к прежде непопулярному металлу.

– Разве не чудесно? – вздохнул герцог. Может, он и не питал искренних чувств к Лейфту, но без золотых украшений не делал и шага. – Какая история!

– Не согласен, – холодно отозвался король. – На его месте я не стал бы лишать себя жизни из-за призрачной надежды на чью-то любовь.

Если бы не безразличный тон, я бы решил, что спектакль заворожил Фабиана, сумев впечатлить искушенного зрителя. Однако взгляд, который он не спускал со сцены, не изобиловал эмоциями, и я так и не сумел понять, солгал ли король.

– А как же завет Лейфта: «Любви ради преодолевай, и за это воздастся тебе»? – ухмыльнувшись, процитировал я Семиглавие. – «Не жечь мосты, а строить их сердцам, что ищут путь друг к другу».

Но король решил ответить цитатой из другой части Семиглавия – о Редрами:

– Я предпочитаю «бороться, пока не сгинешь, – и восстать». От Лейфта я пока далек.

Что ж, если любовь прежде не касалась его сердца, вскоре это, к сожалению, навсегда изменится.

Третьим в Эмеррейн вошел Коддар – ныне бог правосудия, при жизни – судья в небольшом городке на востоке Большой земли. Облик мальчишки, едва не сбившего меня с ног из-за закрывающих взор бинтов, наконец-то обрел смысл. При встрече мысль о том, что он пытался воплотить в жизнь образ самого беспристрастного из вершителей судеб, не мелькнула даже на задворках разума. Коддару были безразличны титулы и богатства подсудимых, но их деяния он никогда не упускал из внимания. Законы в те годы были весьма своеобразны – например, за самоудовлетворение на Востоке полагалась казнь через повешение, – и все же страсть, с которой Коддар следил за соблюдением правил, не осталась незамеченной богами.

Орос прославился уже через три зимы, не дав людям привыкнуть к фразе «год от Третьего Вознесения». В местной труппе не нашлось актера, чья кожа могла хотя бы приблизиться к шоколадному оттенку, и для схожести исполнителя роли бога искусств измазали чем-то, по виду походящим на грязь. Вивиан, наблюдавшая за происходящим из-за спины короля – с момента приезда она не покидала его ни на минуту, – выразительно хмыкнула.

История Ороса – одна из двух, что не омрачалась какого-либо рода трагедией, а полнилась лишь любовью и восторгом. Бог искусств не брал денег за свои картины, ибо писал их лишь из искреннего желания, и, возможно, поэтому каждая из них становилась прекраснее, чем предыдущая. Пел Орос исключительно дома – ни один король так и не сумел заманить его на свой пир, – из-за чего стены его жилища едва не трещали под натиском гостей. В Эмеррейне не хватало чего-то столь же чистого и прекрасного, и завистливый поклонник, по своей ли воле или небожителей, отправил талантливого мужчину развлекать богов.

Отрывок пьесы, посвященный Нетрикс, вышел у труппы хуже всего. Они оказались в плену собственных декораций – крошечные корабли не внушали необходимого благоговения, а то, как менестрель пытался изобразить шум волн, звучало до омерзения жалко. Впрочем, девушка, олицетворявшая богиню морей, весьма убедительно сыграла отчаяние, и, надеюсь, потому аплодисменты гостей звучали столь оглушительно.

Ощущение чужого взгляда пощекотало сознание, и я намеренно неторопливо повернулся к королю. Он с насмешкой смотрел на мои ладони, не бившиеся в экстазе восторженных оваций, и будто ожидал дальнейших действий. Неужто он думал, что из-за недовольства отрывком постановки я взбешусь, заставив актеров пожалеть о том, что они появились на свет?

Впрочем, многие истории, повествующие о годах моей жизни, носили именно такой характер, и винить в этом правителя Солианских островов не имело смысла.

Я не удостоил Фабиана ответным жестом. Тот прикусил нижнюю губу, на короткое мгновение задержав взгляд на моих глазах.

Сюжет о Миохре не пестрил подробностями – это была добрая история о земледельце, сумевшем спасти множество деревень от голодной смерти, и ей не хватало драмы. Исполнена она все же была недурно, и толстяк, олицетворявший бога плодородия, заметно повеселил высокородных зрителей.

Последней из Семерых к богам вознеслась Краарис. С началом рассказа о ней весь свет, кроме трех свечей на сцене, потух, а по полу в холл закрались влажные клубы дыма. При жизни от взора богини смерти, как и после нее, не ускользал ни один грешник, какой бы безобидной старушка ни казалась случайным прохожим. Атмосферу представления намеренно сделали гнетущей и вязкой, в воздухе витал гнилостный, землистый запах, и я разочарованно вздохнул, поняв, что аромат вина в моем бокале безнадежно испорчен. Актеры показывали охающим зрителям бесконечные казни, совершенные Краарис под покровом ночи: ее жертвами становились даже преступники, которые не были осуждены, ведь после смерти Коддара мир не видел более беспристрастного суда. Однако, как гласят легенды, ни один невинный не погиб от ее руки.

Зал взорвался аплодисментами, надеясь на окончание несколько затянувшегося представления, но на сцену вышли новые актеры, и образы их ничуть не напоминали обитателей Эмеррейна. Изящная светловолосая девушка спустилась с корабля и, сняв накидку, продемонстрировала зрителям подвенечное платье, а сопровождавший ее грузный мужчина прочитал высокопарную речь о том, как важно сделать из дочери достойную женщину и отдать ее в руки правильного супруга. Затем на сцену вышел юноша в отвратительном седом парике – даже краем глаза я отчетливо увидел, как скривился при виде него король, – и мужчина пал пред ним ниц, умоляя взять его дочь в жены. Юноша, кратко взглянув на гостью, мгновенно согласился. Затем – сцены помпезной свадьбы, рождения детей и многолетнего совместного правления.

Если бы я не видел этого выражения прежде – лениво опущенных век и сжатых в тонкую полоску губ, – решил бы, что король попросту заснул, как только показали попытку театрального прочтения его будущего.

Под звуки яростных аплодисментов актеры откланялись и покинули сцену. Их заменил мужчина в расслабленной одежде, но с тщательно, даже щепетильно закрученными усами, контрастирующими с волосами на лысеющей голове. Музыка резко затихла.

– Его величество прожил еще один чудесный год, – звучно заговорил, вероятно, драматург, приведший труппу в замок. – Его отец не смел и помыслить, что к тридцати четырем годам его величество сумеет сделать столь многое. Однако острова покорены, а это значит, что перед его величеством отныне стоит новая цель.

Пальцы короля барабанили по ноге при каждом вежливом упоминании его титула.

– Мы рады наконец играть в этом чудном замке и особенно счастливы, что имеем честь поздравлять его величество с праздником его рождения, – продолжил драматург, поклонившись перед этим так, что едва не просунул голову меж тонких ног. – И, разумеется, с предстоящим бракосочетанием.

Фабиан вымученно улыбнулся. Вокруг него витали облака нетерпения, словно он изо всех сил мечтал прервать приторную речь, не в силах выслушивать очередные небылицы. Мне казалось странным, что он с таким пренебрежением относится к скорому прибытию невесты. Вероятно, дело было в том, что король думал о свадьбе как о вынужденном дипломатическом жесте.

И не знал, насколько все переменится после их первой встречи.

Встав с места, Фабиан поклонился, молчаливо благодаря за щедрый подарок, а затем повернулся к гостям торжества.

– Нас уже заждались на пиру, – произнес он, указывая на широкую лестницу. – Прошу, пройдемте.

Люди засеменили к выходу, словно животные, испуганные видом опасного хищника. Король даже не попытался спрятать недовольство, и потому приглашение, призванное уладить ситуацию, лишь накалило обстановку.

Я невольно усмехнулся, и это не ускользнуло от взора Вивиан.

– Хихикает он, – грозно бросила она, ударяя меня по плечу. Ее рука оказалась удивительно тяжелой. – Если ему что-то не нравится, он становится невыносим. Сделай с этим что-нибудь!

– Если он искал того, кто будет его развлекать, следовало отправить за фокусником, а не за Верховным, – невозмутимо ответил я, глядя на наемницу через плечо. – К тому же тебе вовсе не обязательно говорить с ним, в каком бы настроении он ни был.

Наклонившись к моему уху, она бросила взгляд на короля, занятого приглашением труппы на пир.

– В том и дело, что меня подмывает сказануть какую-нибудь гадость.

Актеры, едва дослушав, так быстро юркнули за кулисы, словно те виделись им единственным спасением. Фабиан устало проследовал к лестнице, совершенно позабыв, что один из самых главных – и дорогостоящих – гостей все еще сидел на своем месте, и Вив, поджав губы и бросив на меня многозначительный взгляд, поспешила за ним. Я не стал тратить силы на портал, но не последовал примеру наемницы. Задержавшись сначала в холле, где наблюдал за разбором декораций, а потом – в многочисленных коридорах, я непочтительно опоздал на пир.

Это не помешало мне продегустировать все вина, что подавались на празднике: одна крайне услужливая девушка подошла сразу, как я появился среди гостей, и предложила целый поднос разнообразных напитков. Я предложил ей оставить его на ближайшем столе и справиться о моих вкусах через час. К кисловатым и хлестким винам отлично подошел вяленый инжир – его в Тэлфорде было больше, чем воды в океане, – а к тем, что оказались покладистее, мне подали полупрозрачные ломтики засоленной свинины.