Никто не знает Сашу (страница 21)
Итак. Будучи в ашраме, я зашёл к ней на страницу и увидел пост с песней «Паруса». Я лайкнул. Она удалила. Я запостил «Последнюю». Я написал: я не доволен прошлым, я делал ошибки, сожалею, бла-бла-бла. Она сказала мне «Не успел». Я написал о туре, смотри, как я хочу всё преодолеть и начать сначала. Тишина. Я снял смешное видеоприглашение в Непале, я записал видео с живым исполнением новой песни. Ничего. Я поехал в тур, я написал, что хочу вернуть прошлое. Она написала «Иногда прошлое возвращается». Мы и так в разводе. Презирать меня сильнее она не сможет. Больнее я уже не сделаю.
Саша вспомнил день перед их последней ссорой. «Ч-ч-чёрт… Ладно. Я напишу честно. Я не буду извиняться. Она тоже накосячала. Я просто спрошу, один шаг навстречу»
«Привет. Ты тогда удалила песенку. но я видел) я тут поехал в тур, Ну может, тебе интересно. прошлое возвращается))). Я решил вернуться.».
Он хотел попросить прощения или предложить встречу, но вспомнил, как они орали друг на друга в последнюю ссору, когда он увидел её совершенно чужой, далёкой, будто не знал никогда. Он вспомнил, как она выложила трейлер докфильма про группу «Зёрна», где они выглядели нелепыми рокерами с маленькими залами. Просил же не выкладывать.
Он отправил сообщение.
Саша тут же перевёл телефон на ночной режим и убрал во внутренний карман рюкзака. Он шёл по платформе почти в припрыжку, с идиотской картиной под мышкой, с рюкзаком, забитым грязным бельём, усталый, не выспавшийся, но почти счастливый. Он был над пропастью, за которой – счастье. Он думал шагнёт – и счастье. Он думал, что всего один шаг отделяет его от счастья. Что счастье где-то рядом, в одном шаге от него. Надо было только правильно сделать этот шаг. Сделать правильный шаг. Так он думал. Он теперь был рад, что смог удержаться с Полли. Там было что-то важное, горячее, случившиеся – и слава богу – та история не про меня, думал он. Он шёл вдоль электрички, картина резала под мышкой, била по ноге, спина ощущала себя тревожно голой без гитары, но центром тяжести всего этого существа из рюкзака, человека, картины было не это.
О, не это. Центром моей тяжести тогда был телефон во внутреннем кармане рюкзака у самой спины, и я ловил малейшие изменения, ожидая вибрация, боясь её, не веря в неё, я вчувствовался всей спиной в весенний воздух, я ждал удара в спину. А когда я зашёл в электричку, я вспомнил, что на ночном режиме вибрации от сообщения не будет, оно просто всплывёт на экране, как кит из глубин, беззвучно, плавно, беззвучно и плавно. И я сел в электричку, в середине вагона, улыбаясь под нос, словно влюблённый. Достал рюкзак. Полез в карман пальцами, что болели от струн. Достал. Поддержал в руке, прежде чем нажать на кнопку, не зная, чего боясь пустоты, сообщения.
Я нажал.
«Привет. мы же всё решили. хочешь что-то про нас – …» – текст обрывался границей синего облачка.
Палец пронёсся по коду, разблокировал, открыл.
«Привет. мы же всё решили. хочешь что-то про нас – говори про нас. эти закидоны оставь своим наивным поклонницам;)»
Саша погасил экран. Раздолбанная электричка тронулась с места. Женщина на перроне махала рукой внукам, словно оттирая невидимое стекло перед собой. Пованивало мочой, привычным аммиаком. В вагоне было холодно, хрупкий уют нёс на работу невзрачных пассажиров в сером, яркие пятна студенческих курток. В окне поплыли гаражи, склады, столбы, срезанные туманом, мелькнуло признание в верности футбольному клубу, непечатное слово, признание в любви к Машеньке. Саша снова нажал на кнопку. Разблокировал телефон. Открыл сообщение. Пальцы не слушались, будто не его, не мои, Саша собирал непослушные линии:
«жёстко) раньше ты была мягче. лучше буду помнить тебя прошлую)». Большой палец метнулся и завис над кнопкой. Как раньше, когда мы сорились, и надо было пульнуть в неё текст на волне гнева, до того, как начнутся сомнения, станет стыдно. Но прежде, чем нажать, в памяти всплыла ослепительная улица в жёлтой пыли, крыши, пагоды, вдох и выдох, просто ощущение, аничча, палец вернулся к клавиатуре, стёр всё написанное, Саша убрал мёртвый экран в карман, посмотрел в окно. Мимо неслись столбы и взлетал, и падал родной, осточертевший провод.
Сзади послышалась песня. Сбивчивая гитара – Em – Bm. Какой-то хриплый, не попадающий ни в ритм, ни в ноты голос пел Цоя, так мелодраматично попадал в Сашино сегодня. Господи, как он ужасно поёт. Саша смотрел в окно. Ужасно поёт. Во, не попал. Опять. Ладно. Сейчас закончит куплет, потом припев, и потом ещё куплет и припев, максимум, два раза. И пойдёт, собирая деньги, и я даже протяну мелочь, думал он. За то, что заткнулся, за то, что песня так банально иллюстрирует мою жизнь, словно тот ужасный роман, который хочет написать Дав. «Солнечная плеть». «Внутри Саши Даля». Ещё куплет и два припева. Я дам ему денег и буду смотреть в окно, думал он.
Я поеду в тур. Я поеду в тур, думал Саша. Я разорву каждый город, и особенно Поволжск, где могут прийти её подруги, если они меня не вконец возненавидели после её развода, я дам самый охренительный концерт в Москве, и даже если она не придёт ни на один – а она не придёт – все её общие знакомые будут говорить про этот концерт, про него, про его песни и голос, что он – последний герой, и эта блядская «Гидра», в которой она теперь работает, про него напишет. Саша усмехнулся своим детским мыслям, приложил лоб к ледяному стеклу – остудить жар, оставить очередной отпечаток в бесчисленной электричке. Ладно. Я просто поеду в тур, улыбнулся он. Ещё пережить полкуплета и припев. Дам ему денег. Дам.
ЧАСТЬ 2
1. Ксения, режиссёр, 29 лет, Москва, список 2
Если бы я писала рассказ про мои отношения с бывшим мужем, я бы звучала как Довлатов в юбке. Это бы дало мне дистанцию. Возможно, дистанция есть и так. Но я не хочу проверять. Итак, что меня бесило в бывшем муже?
Ну, например, Саша невероятно ковырялся в носу. Засовывал в него пальцы с изобретательностью гитариста. Удивительно, как он их не сломал. Наверное, берёг для игры.
В туалете Саша не всегда был достаточно меток. В ноты он попадал лучше. Видимо, его точность распространялась только на высокодуховные вещи. До материального он не хотел опускаться.
Саша храпел. Негромко. С учтивостью советского интеллигента. На самой грани слышимости. Мешал спать с уважением. То ли такое строение носоглотки, то ли воспитание.
Саша везде оставлял свои провода и струны. Если другие мужчины метили территорию носками, Саша хотел показать принадлежность к профессии. Подчеркнуть музыкальность своего быта. Хотя и носками в итоге не брезговал.
Сложно найти место в квартире, где бы Саша не оставлял гитару. Кухонный стол, шкаф балкона, туалет. Поразительная креативность в условиях однушки. Один раз Саша оставил гитару в ванне. Она жалобно блестела струнами и напоминала брошенную любовницу. Казалось, мы живём втроём. Саша уже тогда проявлял тягу к пошлым драмам и треугольникам.
Когда Саша выходил из дома, он сначала полностью одевался. Потом обувался. А потом вспоминал, что в этом бренном мире существуют ключи, бумажник, телефон. Иногда осознание настигало его в подъезде. Саша никогда не мог выйти из дома с одной попытки. Однажды он выходил из дома 16 раз. Соседи подумали, что мы переезжаем. Будучи человеком творческим, он никогда не клал вещи на одно место. Я бегала по квартире и искала карту «Тройка» – за унитазом, в духовке, под диваном, Саша стоял в прихожей. Главным аргументом было – натопчу. Так Саша проявлял заботу о чистоте дома.
При этом Саша никогда не мог найти нужную вещь сам. Даже если вещь лежала на видном месте. Помню, он потерял кастрюлю борща в холодильнике. Саша не помнил дат и годовщин. У Саши была избирательная амнезия на всё, что связано с готовкой, уборкой и стиркой. Зато Саша помнил наизусть десятки малоизвестных песен. В хозяйстве это не особо помогало.
Саша в совершенстве овладел искусством автокорректа. То есть, заканчивал за меня предложения без спросу. Или подсовывал нужное, как он думал, слово. Саша слишком буквально воспринимал фразу – они договаривали друг за другом. Тем более, в 90 процентах случаев Саша ошибался.
Саша всегда знал, когда в моей пачке будет последняя сигарета. В этом вопросе его интуиция граничила с экстрасенсорными способностями. Правда, догадаться, что сигарету надо оставить мне, Сашиного чутья не хватало. Как и догадаться о том, что я слышу, как он иногда мастурбирует ночью, на своей половине кровати. Не думаю, что он представлял меня. В этот момент я скучала по его храпу.
Мне можно было не беспокоиться о фигуре. Всё вкусное Саша тоже съедал первым.
Если кто-то отучит Сашу курить в ванне, он получит Нобелевскую премию. Проще остановить войну в Сирии. Сизиф вернулся бы к камням после нескольких попыток. И потом ещё бы успеха достиг.
Как-то Саша постирал мои вещи со своими дешёвыми джинсами. Вещи стали категорически синими, включая белый лифчик. Машинка обиделась, отказывалась включаться и томно ждала мастера, набрав в рот воды. Сашины джинсы остались без изменений.
Саша обожал критиковать мои любимые фильмы. Со вкусом и яростью заядлого синефила. Разбирал по косточкам всё от сценария до цвета глаз главной героини. Просила ли я его об этом, Сашу волновало мало.
Как-то мы договорились с Сашей, что он не будет петь и писать песни хотя бы до завтрака. Это давалось ему нелегко. От напряжения он скрипел зубами. Жилы на лбу напоминали карту автодорог Подмосковья. Саша держался сколько мог, но всё-таки сорвался. Эти три минуты были самыми тихими в моей жизни. Саше надо было работать вслух. Все соседи знали, что дома живёт музыкант. Их Саша, кстати, стеснялся. Иногда я думала, что мне проще притвориться соседкой, чтобы не слышать его мычаний.
Но стоило мне включить что-то своё, даже в наушниках, Сашино лицо становилось кислее неспелой айвы. И примерно такого же цвета.
Как у любого артиста, у Саши был внутренний монолог. Посвящать в него окружающих Саша не спешил. И часто начинал предложение с середины этого внутреннего потока. Оттого его речь часто напоминала нарезки битников. Или последнюю стадию шизофазии. Если бы Ульям Берроуз был бы жив, он бы ещё раз умер от зависти. Саша искренне удивлялся, почему другие не в контексте его переживаний.
Однако, Саша никогда ничего не высказывал напрямую. Если упрёки летели в адрес моей причёски, это значило – Саше не нравится, что сегодня я иду к друзьям. Если Сашу не устраивал цвет помады – Саша был против перестановки в комнате. Саша был загадочней любой женщины. Он достиг шедеврального мастерства в искусстве эвфемизмов, экивоков и недоговорённостей. Ему бы стоило присвоить докторскую степень в изучении Эзопова языка. Он мог бы преподавать его в Гарварде.
Но страшнее было Сашино молчание. Саша мог молчать гневно, мог молчать презрительно, мог с упрёком и даже – нецензурно. Десятки оттенков. Как-то я процитировала ему Довлатова, что молчание надо запретить как бактериологическое оружие. Саша в ответ не издал ни звука.
Сашино молчание было страшно тем, что оно потом заканчивалось. И мы начинали кричать. В такие моменты наши соседи скучали по Сашинам песням.
Саша не любил моих друзей. Он их презрительно называл мещанами. Говорил, что они только играются в творчество. И ничего толком создать не могут. А могут только сидеть в Жан-Жаке или «3205» и заказывать себе апероль. Сранная московская интеллигенция. То, что половина моих друзей переехало позже него, Саша игнорировал. Саша вообще был мастером в игнорировании неудобных фактов. Если бы можно, Саша бы проигнорировал свою смерть.
Саша был равнодушен к успехам моих друзей. Он так и говорил – я равнодушен к успехам этих мещанских хипстеров. Меня не интересует это современное псевдоискусство, говорил он. И чем современнее и успешнее становился кто-нибудь из моих друзей, тем сильнее Саша был равнодушен. Он просто источал равнодушие. Его ледяным голосом можно было замораживать овощи. А сразу после встречи с моими друзьями, Саша начинал невзначай узнавать подробности их успеха. Настолько невзначай, что добирался до деталей их детства. Из моих друзей Саша любил только самых неудачников. Ими он не интересовался. На них Сашино равнодушие не распространялось.