Никто не знает Сашу (страница 4)
Когда ехали на площадку, Светка названивала звукачу Косте. Костя долго не брал трубку. Светка боялась, что набухался и не приедет на чек. Голос Кости в трубке был неприветливый. Светка спрашивала, ты где. Ирка закатывала глаза. Костя не купил батарейки для микрофона. Светка спорила, кто должен купить. Ирка цокала. Светка сказала, что ладно, купит сама. Попросила не опаздывать, Костя уже отключился. Ирка сказала, что им надо расстаться. Светка сказала, что просто Костя непростой человек. Ирка сказала, что он мудак. Светка сказала, что он помогает за бесплатно. Они развернулись и поехали в супермаркет за батарейками. Всю дорогу они препирались о том, мудак ли Костя или непростой человек. И почему он всё делает как одолжение, Свет. Но это и есть одолжение, Ир. Но он же уже согласился помочь, Свет. Но он делает за бесплатно, Ир. Но он трахает тебе мозг, Свет. Ладно, Ир. И мне, Свет. И артисту, Свет. Ладно, Ир! Светка поймала мой взгляд в зеркале, сказала, что всё хорошо, время есть, Ирка подхватила, да-да, всё хорошо, развернулась, похлопала по колену. Укачивало. Наконец-то доехали. Светка предложила пойти в супермаркет вместе. Сказал, я посижу здесь. Ирка хотела остаться, но Светка сказала, что не пойдёт одна. Ирка закатила глаза, но вышла. Светка оставила музыку. Гиперболоид. Дотянулся, выключил, отвалился на спинку.
Тишина. Ватная тишина салона.
В машине было полно хлама, пакетов из Макдака, упаковки от влажных салфеток, щётки. На остановке чернел огромный баннер. Ястребиный профиль, вздёрнутый надменный нос. «Диктатум». Тур по 65 городам. Я закрыл глаза. Стенка аквариума. Это как двери в подъезде – есть внутренние и есть внешние. У кого-то крепче внутренние, у кого-то внешние. У меня с внутренними всё плохо. Поэтому я всегда стараюсь держать внешние на замке. Все думают, что я закрытый. Как же прекрасно сидеть вот так. Сидеть бы так весь день.
Потом приехали на площадку, но внутрь не пустили – там шла «Мафия». Должна была закончиться, но задержалась на полчаса. Ждали в крохотном холле. Ирка и Светка успокаивали, он настраивал гитару. Начали подходить. Несколько девушек. Женщина. Дёргали дверь, Светка и Ирка всё объясняли. Не поднимал глаз от ладов. Впустили. Костя опаздывал.
Маленькая кофейня с мебелью из Икеи, с простенькими афишами и флаерами, с крохотным пространством для сцены. Даже без подиума. Барный стул, столик под пульт. Алина пересылала фото. На фотках всё было не так тесно и нелепо. Всё время забываю – не доверять фото, подумал он. Оставалось сорок минут. Светка нервничала, Ирка не умолкала. Светка попросила не шуметь, Ирка обиделась и ушла курить. Подтягивались первые. Садились подальше от сцены. Одна девушка – тревожное жёлтое платье, выжидающий взгляд – пришла с цветами. Лилии. Он старался не смотреть. Он был не в голосе. Точнее, голос был где-то глубоко, надо было распеться, вытащить его. Гримёрки не было. Переоделся в концертные джинсы и рубашку в туалете. Глянул на себя в зеркало. Саша Даль. «Возможно, на тебя смотрит миллионер». Кто-то дёргал ручку. В унитазе плавала одинокая пористая фекалия. Побрезговал смывать, но всё-таки нажал, снова всплыла. Вышел. За дверью у раковины – жёлтое платье. Буркнул «Здрасьте», прошмыгнул к сцене. Девушка зашла в туалет.
Зрителей человек десять, отметил Саша. Бариста включил погромче, арэнби из нулевых. Костя молча разматывал провода, длинный, плечистый, с хмурым лицом. Он не смотрел на Сашу. Он делал всё медленно. Саша поздоровался, он хмыкнул в ответ. От него пахло. Осталось двадцать минут. Саша спросил, когда мы сможем чекнуться. Костя промолчал. Светка переспросила. Костя ответил, что когда-когда, надо всё подключить, тогда и чекнемся. Саша спросил, будет ли моник на сцене. Монитор для артиста, чтобы слышать себя. Костя ухмыльнулся и сказал, что знает, что такое моник, и что на такое помещение и одной колонки достаточно. Саша сказал, что мы договаривались на две. Костя сказал, что он ни с кем не договаривался. Светка спросила, почему он не привёз всё, что просили. Она же пересылала ему райдер. Райдер, усмехнулся Костя. Райдер! Костя и так делает бесплатно. Костя и так приехал в свой выходной. Костя привёз аппарат. Саша был рад, что музыка играет громко. Подошла пара. Девушка с длинным каре и чокером села у бара, ещё одна пара, ещё девушка…
На чеке Костя пустил всё в один моник и повернул его наполовину к сцене, наполовину к зрителям. Звук был сухой. Провод в гитаре потрескивал. Костя говорил, что с проводом всё в порядке, это проблема с гитарой. Саша помнил, что с гитарой всё было нормально. Саша просил Костю прибавить высоких и средних. Костя покачивал головой. Костя, прибавь, пожалуйста, высоких и средних. Дай ревёрб на голос. Костя качал головой. Костя? Костя выворачивал ручку в край, всё заводилось. А можно не так сильно? Костя убирал всё в ноль. Подошли ещё зрители. Саша старался их не пересчитывать. Человек десять-пятнадцать. Многих Саша узнавал в лицо. Звук не летал. Костя усмехнулся. Саша кое-как нашёл баланс, где можно было петь.
За окном начинались сумерки. В зале было человек двадцать. В отражении окна виделся человечек с гитарой. Вот он я. На барном стуле, посреди кофейни. Заканчивает чек, оставляет гитару, цепляется ногой за провод, треск в колонке, глупо улыбается, идёт в зал, но не знает, куда деться. У девушки в зале с айфона доносятся «Паруса» – выкладывает сториз с чека – спел припев и куплет. Всё пошло не так с самого начала, подумал он. Всё началось, когда она выложила «Паруса».
Вот про что надо спеть. Про то, когда негде спрятаться. Уже некоторые подходят, просят сфотографироваться, он говорит – после концерта, широко улыбаясь, и сбегает на улицу, мёрзнет там, возвращается, занимает самый дальний столик в углу, но всё равно – на виду. Смотрит в стол. Организаторши предлагают задержать ещё на десять минут, тем более, фотограф опаздывает. Но уже задержали на пятнадцать, Ир. Но вдруг придёт кто-то ещё, Свет. Ты уверена, Ир. Да, Свет. И приходят – целая компания, человек пять. Они просто хотят посидеть. Они просто хотят попить кофе. Узнав про концерт, застывают, переглядываются, спрашивают, что за песни, а он как идиот стоит рядом. И эта дура Ирка протягивает руку – вот наш артист, бард, останьтесь, послушайте. И мне хочется встать и выйти, и смотреть на себя со стороны. Смотреть это как кино про барда-неудачника, будто я ни при чём, я такой же зритель. Вот сидит бард. Сидит и сидит. Вам интересно? Давайте посмотрим. Что дальше. Как он выпутается. Но они слышат слово «Бард», перемигиваются, спрашивают, когда закончится, молчат, пока дылда в пальто не скажет, может, пойдём, и уходят, и все видят это, и тут Светка подходит ко мне и просит начинать. И я начал.
5. Костя. Звукорежиссёр, 30 лет, Ростов-на-Дону, в маршрутке
Охреневший, вообще. Звук говорит, плохой. Не летает говорит. Пздц. Да что значит, не летает. Гусь московский. Бард, блядь. Звук не ворона, чтоб летать. Не знаю я, что это – летает. Артист. Выдумал ещё. По-человечески говори. Я таких вещей не понимаю. Летает-не летает. Ну, конечно, не летает. Тут акустика – всё панелями обшито. Не будет он летать. Как он будет летать-то? Я же не дурак, я понимаю, что такое – звук не летает. Это же кофейня! Кто будет в кофейне выступать? Какой идиот? С гитарой и песнями! Зачем он кофейню выбрал? Ещё тащить всё это – кейсы, пульт, кабло, моники. Два моника надо, говорит. Ха-ха. Два, ага.
Говорит, голос погромче. Я сначала просто потянулся, обычно срабатывает. Делаешь вид, а они уже довольные головой машут, да, так лучше. А, этот, профессионал, блядь. Гусь. Не унимается, прибавь голос. То добавь высоких, то убери, то низких, то средних, мне вот оно надо вставать, всё равно – кофейня, звук летать не будет, тут что с моником, что без – всё одинаково. Лепс что ли, Шевчук? Не летает ему. Пальто ещё такое пидорское.
Ладно б, он петь умел, манера такая, на надломе, ввысь куда-то летит. «Ах, как поёт Александр Даль». Да как он поёт. Неумело, епты. Ненавижу таких. Гонора как у звезды. А у самого 8 тысяч подписчиков в группе, ну или сколько там, не помню, вот мне ещё, запоминать сколько у него подписчиков, восемь тысяч семьсот шестьдесят четыре подписчика у него, откуда у их группы столько, вот у нашей группы, еле доползло до полутора тысяч, а он – играет фолк-рок какой-то. Гусь.
Мы играем настоящий индастриал, а не эти три аккорда, ну да, у нас жёстко иногда, ну бывает, что каша, и не выстроено нихрена, да и пишемся на коленке, да, бывает говённый у нас звук, странно, что мы вообще полторы тысячи набрали, говнорокеры, неудачники, зачем мы вообще этим занимаемся, можно же просто ездить с гитаркой и тремя сраными аккордами, и собирать по кофейням двадцать человек, сраных двадцать человек пришло, так-то, гусь московский, потому что мы другое делаем, мы делаем настоящий и мощный индастриал, жёсткий, да, у нас пока полтора косаря, но мы делаем концептуально, мы вообще ёбанные гении, просто этого никто ещё не понимает, мы классно играем, да хер знает, что мы там играем, но народу нравилось, Светке нравилось, когда мы вместе были, зря я ей так мозг выносил, у нас что ни разговор о моём творчестве, то скандал был. Я ей говорю – ну у меня плохие песни. Плохие песни, некрутые, говорю. Я неталантлив. Неталантлив. Талантлив, но не так, как надо всем. Массам. Ну понятно, что я хочу, чтобы она сказала. Тёлке тем более должно быть понятно. Скажи – ты талантлив. И дело с концом.
А она говорит, ты талантлив. Талантлив ты.
На отъебись как будто.
Нужна мне твоя жалость. Сука. Ну и завожусь сразу – чё ты меня жалеешь. Довёл её. Не рассчитал. Вечно я края не вижу. Если бухать – так бухать. Всё по-настоящему должному быть. По-честному. Светка-то, вся так и извелась, на него глядя. Надо было к ней подойти после концерта. Трубку не берёт.
Это всё он. Говно своё сентиментальное пел. Нытьё на три аккорда. Только чтобы баб цеплять. Скукота. То-то Светка извздыхалась. Особенно на той, в конце, ну во второй половине, где там иди, что ли, там храня все, эти, как их в груди, раны что ли, и типа иди вперёд, несмотря ни на что, банальная такая песня, и аккорды там простенькие аэм дэ эм, простецкая песня вообще, иди, мол, потому что тебе так предназначено – идти, и типа выбора даже нет, ну да, это прям как у нас с нашей группой и индастриалом, мы же по-другому не умеем, я только так и умею, я края не вижу обычно, если любить, так любить, и со Светкой так, иду и всё, зацепила меня эта песня, прям за нутро, сука, гусь московский, этими двумя аккордами, текстом этим, не знаю как сказать, зацепил, сука такая, хороший же парень, я сразу подправил ему там по средним, по высоким, чтобы там летало всё нормально, ну насколько можно в этой кофейне, зачем его сюда притащили, ему стадион надо такой песней пронзать, ох и зацепил он меня.
6. Машенька. Поклонница. 24 года, Ростов-на-Дону, после концерта
Какую выбрать, так всё здорово прошло, так глубоко, так тонко, вот на этой он смазанный, и неловко улыбается, натянуто. Но зато я получилась, нужной стороной и улыбка. Но он смазан, и улыбка не очень искренняя. Хотя в нём столько искренности и света, он как бы весь светится искренностью, он как бы излучает искренность и свет, свет и искренность идут из него в каждой песне из самой его глубины. А на этой он не такой искренний; улыбка не светится; я просто попросила сделать фото, потому он так улыбнулся, но света нет. Надо другую, где он светится как на концерте.
Он завладел залом постепенно, постепенно присвоил его, он постепенно сделал зал своим; он пел и пел; и к концу зал был его. Он как бы наполнил зал светом, наполнил собой; и на секунду – всего на секунду – мне показалось, что мы стали им. Потому мне надо выбрать вторую, где он весь светится искренней улыбкой из самой своей глубины, правда, я не получилась – складка под подбородком, и нос большой, но он же пел так правильно и светло; я была там, в его песнях, потому неважно, какая я получилась, если получился он, если я получилась в песнях, я – получилась; правда, он не узнал меня, когда давал автограф.