Но теперь она всё чаще спрашивала его насчёт обновить гардероб, подстричься по-другому. Искала предлоги, почему ему не стоит приходить, как именно ему будет неинтересно, мы же там про кино, Саш, и он сам рад был не вникать в её новую жизнь.

Когда он пришёл туда пару раз, всё вышло очень плохо. Она вела себя по-другому. Он видел, как она меняется в этом обществе, как становится саркастичнее, злее, словно стесняется своей доброты, и вступает в это общее соревнование за столом, кто лучше знает Москву/заведения/сериалы. Она подделывалась под эту компанию, всё меньше становилась той собой, которую он полюбил. В ней вылезало то, что он так не любил в Катеньке. Только Катенька была капризной, ведомой, а Ксюша сама выступала автором, подхватывала и развивала эту фальшь. Ох, как же он тогда всё это ненавидел. Дерзкая, вульгарная Тоня. Ультрамодный вальяжный Дэн – отпустил в его сторону шутку, что-то про бардов, сравнив с шансоном. Он даже ведь не слышал его песен. Но если бы и слышал – сказал бы то же самое. Они уже определили его в слежавшийся культурный слой. И все засмеялись над шуткой. И она улыбнулась. И он почувствовал себя таким чужим. Впервые с момента, когда он был с Катенькой, а та молчала сутками, и недовольно вздыхала на его песни. Впервые один в Москве. Впервые без Ксюшиного плеча. Он так удивился, так был сбит с толку, что даже не успел разозлиться. По дороге к метро, чувствуя себя въедливым, противным самому себе занудой – напомнил ей, что она улыбалась.

Улыбалась над чем, невинная улыбочка. Надо мной. Когда? Когда все смеялись.

Когда смеялись? Блядь, когда этот хуев Дэн пошутил надо мной так. Не говори так про моих друзей. Но ты улыбалась. Не говори так про моих друзей.

Хорошо. Когда Дэн пошутил про меня. И что? Ты улыбалась. Ну шутка смешная. Ты думаешь, это нормально? Что? Смеяться надо мной, когда все смеются. Я не смеялась. Ты улыбалась. Господи, что и улыбнуться уже нельзя.

Всегда после этих разговоров он чувствовал себя придирчивым параноиком. Да, она потом попросила прощения, когда он молчал весь вечер – но попросила вымучено, лишь бы просто прекратить это. Он ощущал вину за эти её извинения. Она становилась всё более независимой, сильной, она не нуждалась в нём больше. Она стеснялась его. В тот вечер он написал «Светляки». Максимально русскую, с почти блатным мотивом. С цыганским размахом, с русской тоской. Шансон так шансон.

Когда в следующий раз Тоня – алая помада, тату с короной на запястье, бесформенный оверсайз – отпустила шпильку по поводу его последней песни – те самые «Светляки» – он смолк и двадцать минут просто смотрел в белый круг стола в «3205». Она несколько раз – даже немного нетерпеливо – трогала под столом его каменную руку. Но он встал, сухо попрощался и ушёл. Дома обкурился вхлам. Хотя они уже говорили про это – что он бросит, что ей не нравится, когда он курит. Но ему же приходилось терпеть, когда она выпивала. Он лежал и смотрел Ютуб, она попыталась поговорить с ним, но он только хлопал красными глазами, глупо улыбался. Утром был раздражён и тогда они поссорились первый раз, так сильно – первый раз.

Ты меня не ценишь, и твои новые друзья меня презирают. Ты готова на всё лишь бы понравиться им, а на меня тебе похуй.

Это мои единственные друзья, Саша! Я наконец-то не чувствую себя одинокой. Мир не крутится вокруг тебя, Саша!

Ах, боже ты мой. Посмотрите на неё. Она всё время чувствовала себя одинокой.

И здесь он резко смолк. Узнал в себе его – поволжские сумерки, ругань из-за стены.

Куда ты собрался? Куда ты собрался, блядь?!

Прогуляюсь! Я не могу прогуляться?

Иди, куда хочешь.

Ну мне нужно, Ксюш.

Ладно. Иди.

Тогда всё и началось. Она уходила к новым друзьям – концентрату снобизма и лицемерия, как говорил он ей. Она больше не предлагала пойти с ней. Он всё чаще курил и выпивал. И вместо ссор началось молчание. Это было их слепым пятном. Сначала это была лишь одна тема, точнее, две – её друзья, его курение. Но пятно разрасталось. Ему не нравилась музыка, которую она слушала. Ей не нравилась его менеджер. Она начала одеваться по-другому. Он просто хмыкал, глядя на её новый гардероб. Она уходила к друзьям, хлопнув дверью чуть громче. Её бесили тусовки старых друзей у них на квартире до утра. Они не говорили, чтобы не поссориться. Слепое пятно становилось больше. Неизвестно, чем бы это закончилось, если бы не скрипачка.

Она должна была снять дипломную документалку. Она не хотела снимать про мигрантов маргиналов и бомжей, про это снимали все. Она хотела снять про современного интеллигента, интеллектуала или творческого работника. Её учитель предупреждала – у интеллигенции огромная «зона змеи» – пространство, в которое герой дока может впустить режиссёра, оператора, камеру. Потому-то все снимают про маргиналов и простых людей. У них «зона змеи» гораздо меньше. Она решила снять про кого-то другого, решила как-то преодолеть эту сложность. Но не преодолела. Она потратила два месяца на работу со скрипачкой, женщиной, что когда-то играла в консерватории, а теперь подрабатывала игрой в переходе. Ей казалось это такой важной темой, мощным образом – хрупкая скрипачка на фоне холодной Москвы, с классическим репертуаром, что так не вписывается в современность. Но героиня не раскрылась ей. Не допускала к себе. Как ни пыталась Ксюша к ней подстроиться – та продолжала держаться с холодной стеснительностью. И когда происходило самое важное, живое – приставания пьяницы в переходе; встреча своего старого преподавателя – скрипачка запрещала себя снимать. Просила удалить снятое. Фильма не получилось, конфликт не раскрылся. У Ксюши не было дипломной работы.

Ей было очень плохо, ей нужна была опора. А среди её новых друзей это не было принято – говорить о своих чувствах и слабостях открыто. Студенты были конкурентами друг другу. Она лежала целыми днями в постели, в ладонях окон с хмурой весной за кадром, а он ходил вокруг да около, постепенно сужал орбиту, подбирался к ней, как к герою собственного дока и в один день упал в неё. Просто обнял.

И всё кончилось. Они лежали вместе в обнимку, и шёл мелкий апрельский дождь, и он вновь говорил, что она лучше всех, что у неё всё получится, что он верит в неё. Что один неудачный герой ещё ничего не значит. Что если у неё есть мечта, она сможет её воплотить. И тогда она заплакала. Она сказала, что он самый близкий ей человек. И она когда-нибудь хотела бы сделать фильм про него. И он только смущённо уткнулся ей в мокрую от общих слёз шею. Но был рад. Он опять был ей нужен. Он был рад её неудаче. Через неделю он сделал ей предложение.

Свадьбу сыграли летом в Поволжске. По-тихому, с друзьями, с местными бардами и музыкантами, на даче его семьи. Он впервые заметил, что она относится к их компании уже не с тёплой иронией, а с исследовательским интересом. Но через несколько дней поволжское тепло, песни, костры, вино, печёные яблоки, купание на косе, скрип уключин, треск верёвок, хлопанье парусов вымыли из неё Москву. Она не получила диплома, и теперь у неё было полгода, чтобы сдать фильм к концу осени. Она искала героя для фильма. Ей хотелось снять про интеллигента, потому что такого ещё никто не делал. Он поддерживал её в поиске и предложил снять про Сержа, знакомого звукорежиссёра на студии. Там часто возникали конфликты с группами при записи, к тому же у Сержа было много нереализованных амбиций музыканта. Это был такой робкий человек-комплекс, все эмоции на лице. Ей понравилась идея. Он намекал и на себя, но они оба боялись этой темы. Саше не нравилось, как она его видит. Он ещё этого не понимал.

Серж назвал себя не самым интересным героем и предложил ей контакт восходящего рэпера с другой студии. Тот только переехал в Москву из Германии. Двадцатипятилетней, еврей, полжизни в эмиграции, вечный андердог, мечтающий перевернуть индустрию, подпольный баттлер, максимально карикатурный и удобный герой. К тому же – вырос в западной культуре. А потому совершенно свободен и не обращает внимание на камеру. Когда она увидела его на студии – в маленькой кабинке за стеклом, вот записывает длинный насквозь зарифмованный парт в один тэйк, принципиально в один тэйк, с неместной яростью и упорством, орёт на звукорежиссёра – Нет! Мы будем записывать цельным куском – она поняла, что надо снимать про него. Она была в восторге. Саша сидел дома. Не зажигал света в сентябрьских сумерках. Теребил и мучал гитару, пока не родил из неё мелодию, а затем и слова «Малыша», что ждёт Карлосона у окна.

Рэпер согласился. В это время у него вышел первый микстейп. Про него постоянно писала «Гидра». «Наконец-то кто-то принёс в русский рэп интеллект». Через полгода про Гиперболойда говорили все.

Она говорила, что никогда не любила его песни, но он всё чаще заставал её качающейся в наушниках под бедный бит, надрывный голос. Она говорила, что для фильма, смеялась – ну прикольно, рэп же. Он посмеивался с ней.

Сняла она достаточно быстро. У Саши вышел тот инди-альбом, казалось, что жизнь налаживается, что впереди только подъём. Да, реакция на их новый стиль у старых поклонников не всегда была восторженная. Но они планировали найти новых слушателей.

Один из отрывков фильма, где герой готовится к баттлу, и срывается на официантку, кто-то выложил на Ютуб. Ролик набрал почти миллион просмотров. Гиперболоид повёл себя спорно и потом даже публично извинялся. И всё это на фоне #metoo и #янебоюсьсказать, и всё это было ей на руку – фильм из-за отрывка хотели посмотреть всё больше людей. Про неё писала «Гидра», «Афиша», The Village, мастер дока, она может раскрыть любого героя. Она скакала по квартире в восторге – её взяли на самый главный докфест «Горизонт», и, видит бог, он был счастлив за неё, он гордился ей. Он предложил ей это отметить – в любом из бесчисленных ресторанов на Новослободской, и она согласилась. А через десять минут ей позвонили друзья и предложили встретиться в «3205». Она согласилась. Предложила пойти ему. Он отказался.

Ну, пойдём, ты чего? Там и отметим. Да не. Ну что? Да иди. А ты? Да ну что я там буду. Саш. Ну я там не в своей тарелке. Саш. Ну правда, всё в порядке, иди.

Ой.

Ну что, я предложил вдвоём, ты хочешь с ними. Хочешь с ними – иди. Ладно, тогда я никуда не пойду. Иди. Нет. Иди, правда, всё в порядке. Ладно, захочешь прийти – приходи.

Окей.

Он не пришёл. Весь вечер провёл на кухне, кутался в гитарные аккорды, бабушкины напевы из детства, по памяти – в старорусскую тоску. И в этот вечер написал «Колосья». Почти частушечную, с надломом в голосе, чуть ли не марш. Когда он сыграл ей песню в тот же вечер – пришла поздно, пошатывалась, весёлая, пьяная от вина и успеха, долго расправлялась с каблуками в прихожей – она слушала молча, смотрела в сторону, под конец песни взяла телефон – ответить кому-то на сообщение, улыбалась чему-то своему. Он оборвал последнюю строчку на середине, отложил гитару.

Ладно. Что? Да ты не слушаешь. Слушаю. Ты в телефоне. Саш, поздно уже так громко играть. Ладно. Ну песня как песня. Ладно. Твоя привычная манера. Ладно. Ну что? Я не курил сегодня, кстати. Ну, молодец. Слушай, Саш, у меня новость. Какая. Гиперболоид предложил снять мне клип. Ты согласилась? Да. Ясно. Ну это только из-за денег, мне неинтересно снимать клипы. Понятно. Что? Ничего, я рад за тебя.

Завтракали молча. Спали на самых дальних концах постели. Ходили по тесной однушке так, чтобы не встретиться ни словом, ни взглядом. Так прошла неделя. Ему начали приходить первые из бесчисленных отказов на инди-фестивали – их альбом никому не нравился. Она моталась по встречам и интервью. Молчали. Она не выдержала.

Что происходит, Саш? Ничего. Что? Ничего. Саш, мы почти не разговариваем.

Ну.

Ну, ты считаешь это нормально? Мне нормально. Ясно. А мне нет. Ну и ладно. Саш, блядь. Ты можешь нормально сказать, что происходит? Ничего. Ты задолбал меня! Что тебе не так? Что происходит?!

А что происходит? А то, блядь, что с момента, как у меня вышел фильм, ты ведёшь себя как мудак. Я? Ты. Я? Ты.

Ты охуела. Что? Ты. Охуела. Это ты охуел! Отстань от меня. Ты реально охуел!