19. Саша и Рита

Первый раз Саша попробовал траву лет в 15, и ему не понравилось. Он стал ватным, напуганным, всё время вздрагивал. Кое-как дотерпел вечность в полтора часа, пока кухня друга вновь не обрела чёткость. И больше к траве не прикасался.

Следующий раз был спустя много лет. Это она предложила ему первый джоинт. Подошла на фестивале года три назад. С доброй улыбкой на остром лице, в облаке дред, дешёвых духов, в какой-то индийской хламиде. Смотрела в него цепкими глазами, говорила про выступление. Он таких обычно не любил. Отбитых, шальных, сумасшедших. Они на самом деле не любили его песни. Им просто надо было быть причастным к чему-то, они хотели занять себя. Они называли это осознанной жизнью, истинным счастьем, дзеном, гармонией. Они просто хотели ничего не делать, но быть значимыми. Самовлюблённые лентяи, нарциссизм, разговоры о свободе.

Но она почему-то зацепила его. Вроде бы говорила привычный в таких случаях бред – что в неё попало его выступления, что он честный и настоящий, что голос дан ему от Природы, что в нём поёт сама Земля. Обычно его такие разговоры пугали. Он вежливо улыбался, кивал, спешил уйти. Но то ли её взгляд был таким цепким, то ли он был таким усталым, то ли просто попробовал раскрыться человеку. Уже тогда с женой начинались первые ссоры.

Он выкурил с ней джоинт, его накрыло. Они сидели на холме и мило болтали о музыке, философии, и он пропускал одну электричку за другой, он играл в её бред, зная, что это игра. Но понимал, что сам заигрывается и начинает верить ей. А ещё – он почему-то боялся показаться ей расчётливым скептиком. Он хотел быть в её глазах романтиком, гениальным музыкантом, которым она его увидела. Даже не увидела – показала ему этот образ, заставила в него поверить. И теперь он боялся её подвести, разрушить эту иллюзия. Ксюша никогда не видела его таким, только давно, в студенчестве. Ксюша знала его близко и смеялась, когда он становился в жизни таким, каким был в песнях. А Рита даже не хотела видеть его другим – только гениальным музыкантом, голосом Земли.

Он уехал в Москву на последней электричке, протрезвев за два часа в пути, хотя она предлагала – так естественно и просто – переночевать в её палатке. Но его ждала Ксюша, и приехав домой, он в один из первых раз соврал ей – мол, заболтался с друзьями и пропустил поезд.

Она появлялась на его концертах, всё так же естественно, («естественно»), с этим маниакальным огоньком, с травкой. С эти заговором в глазах, мол, мы-то знаем тайну про этот мир, не так ли? Приносила ему его образ. Как концертный пиджак. Лёгкого, не замороченного парня, каким он должен был быть. И он был им. Лишь бы не показаться ей замороченным, сложным, тревожным, боязливым. Он обслуживал её представления о нём. Он боялся, что не будет соответствовать её ожиданиям. Боялся предать её. И она втиралась в его жизнь легко, свободно. Они курили после концертов её траву, а она говорила, что он – альтернативный путь в музыке. И если бы все были такими честными, как он в своих песнях, таким обнажённым и чистым, мир был бы лучше. И он верил. Это было так легко – верить в её бредни, когда он выкуривал с ней джоинт на двоих на заднем дворе клуба. Конечно, она говорила про чакры, карму и энергетику. Конечно, она говорила, что если напрягаться, мир будет сложным, а если расслабиться и плыть по течению, не гнаться за целью, то всё придёт само. Конечно, она говорила, что мысли материальны. Конечно, она не общалась с матерью, а отец ушёл из семьи рано. Конечно, она отучилась в задрипанном педколледже на психолога, но в ВУЗ поступить не смогла. Конечно, она говорила, что достаточно впустить деньги в свою жизнь и всё будет, хотя у неё не было ничего, кроме московской квартиры в наследство – стены в индуистских богах, криво намалёванных художником-экс-парнем – сдавала на зиму, чтобы жить в Гоа. А все её бизнес-начинания – гадания на Таро, роспись хной, ловцы снов – не приносили ей денег даже на сигареты. Ну и конечно, она торговала травой. Рита. Малая.

Это было лейтмотивом их истории, их последующей влюблённости, основным элементом, экстрактом, на котором всё было замешано, от первого секса до её пошлого побега. Это было всем в их отношениях. Трава. Шишки. Гашик. Камень. Тема. Джоинт. Кропаль. Единичка. Дудка. Дурь. Саша. Рита. Срастить. Вырубить. Дунуть.

Сначала ему всё было бесплатно, но со временем, постепенно и плавно, она втянула его в свою экономическую модель. В оборот зип-локов, свёрточков, круг друзей-знакомых-барыг. Конечно, Саш, мне для тебя не жалко, но я вообще на мели, но есть человечек, можем скинуться, он поможет. А потом – слушай, а можешь мне накинуть на такси до дома. Да и холодильник пустой вообще. И улыбалась. И, конечно, он помогал. Всё было так естественно, по-дружески. Она говорила то, что он хотел услышать. Она хвалила всё то, что он хотел, чтобы было замеченным в его новых песнях. Она поддерживала его, как никто другая, как не могла ни Алина, ни Ксюша. А он покупал ей и себе траву. Эта была их дружба на троих. Саша, Рита, трава. Справедливая и понятная. Это была их игра. С ней он чувствовал себя лёгким и простым. Как будто вспомнил себя давно забытого, юного. В глубине души он понимал, что всё это иллюзия, усугублённая марихуаной. Подростковые мечты, которые на то и подростковые, что не выживают во взрослой жизни. Но она всегда была рядом и не давала ему сомневаться.

Она мало, кому нравилась. Особенно Ксюше и Алине. Но и ребятам тоже. Все замечали, что он начал курить траву чаще, что Рита влияет на его мнение. Но она была такая «лёгкая», «естественная», «осознанная», что никто ничего не мог сказать ей или ему.

Эта она посоветовала делать ему более плавную и медитативную музыку. Он вообще был удивлён, что она любила его песни, ведь до этого она слушала только каких-то электронных растаманов, женский хип-хоп. Она говорила, что улетала от его голоса.

И когда весь его мир стал сыпаться, когда у них с Ксюшей всё пошло наперекосяк, она была первой, кто поддержал. Словом. Дружеским объятием. Тлеющим бонгом.

Он зависал у неё, и тогда ещё ничего не было, до предпоследней ссоры с женой. И он остался у неё с ночёвкой, а когда попытался вернуться к Ксюше, всё стало только хуже, всё было кончено. Он оставил кольцо на подоконнике их квартиры на Новослободской и с минимумом вещей приехал к ней. Они обкуривались до самого отлёта, и занимались любовью: она – самодовольно, самозабвенно, он – неловко, отчаянно, они снова съели по колесу, и его опять размазало, а потом пришёл Макс, застал его сонного, в грязной постели в одних трусах. Макс говорил, что надо вернуться. Что соврал Ксюше, что Саша ночует у него. Что ничего не будет рассказывать. Только Саша должен вернуться к жене. Что у них всё заряжено на тур, их ждут в стольких городах, он подводит Алину и ребят, что рушит всё, что они делали столько лет. Саше было всё равно. Не из-за травы и пелены этой глупой влюблённости в Риту, которую он себе, естественно, выдумал. А из-за расставания с женой. Эта была такая тошнота на донышке – всё кончено. Как в школе, когда сказали, что у него двойка в четверти и ничего не исправить. И он стоит в школьном коридоре, и смотрит на самодовольную русичку, что упивается его растерянностью. Поэтому ему было всё равно, что скажет Макс, что будет с городами, туром, Алиной, ребятами. Ему было не до них. Вся жизнь его надломилась и поплыла прочь. И он спешно запихивал в эту трещину, что попадалось под руку – Риту, билеты на двоих по акции в Гоа, траву обожжённым пальцем в бонг, колёса экстази. А когда Макс сказал ему – у тебя просто звёздная болезнь, ты заигрался в рок-звезду, траву, во всю эту грязь, Саша взорвался и впервые наорал на Макса – он не хотел такого альбома – в электричестве, тяжёлого, он хотел акустику, это Макс продавил это решение, и альбом вышел дерьмовым, и в фильме он выглядит полным мудаком, и все его считают полным мудаком, ну хорошо, тогда он и будет полным мудаком, и к жене он не вернётся, и Макс обматерил его в ответ, и сказал, что всё расскажет Ксюше, и ушёл, саданул дверью. И только тогда Рита, выглянула из кухни и спросила – что, собираем сумки?

В этот день ему ещё названивала Алина, но он сказал, что тура не будет и отключил телефон.

Она вела его сквозь пелену, метро, в Шереметьево, с красными глазами, ватными ногами, последней пяткой гаша в носке, как их не повязали в аэропорту – одному Шиве известно.

Отлёт был как в тумане, он помнил, что как-то извернулся, соврал, что пошёл в туалет, а сам позвонил Алине и долго извинялся, и она простила его, хотя не должна была. А потом он стоял ещё вечность, три минуты над телефоном, над её номером, с пальцем занесённым над – позвонить или нет – и всё плыло вокруг этой единственной чёткой точки, но и она становилась мутной от слёз, и объявляли посадку, и он мог сбежать, бросить эту дуру Риту, путь летит одна, сбежать домой, домой, в семью, в свою настоящую семью, к той, что его любит по-настоящему, а он – её, столько лет вместе, но вдруг телефон зазвонил: «Малая», ты где, объявили посадку, он сморгнул слёзы, и улетел в Индию.

Первое время они просто курили сутки напролёт. Оранжевая пыль на байке, пальмы, грязь и мусор у обочин. Запахи весны, влаги, океана, хрустальные крики птиц. Джоинты с утра прямо в постели, трава за копейки у индуса, что сдавал им грязную комнату с синими стенами, вентилятором, горячей водой. Завтраки в шейке, тика массала, массала-чай, океан, обгоревшая кожа, джейм-сэйшены по вечерам в Арамболе, где пел вместе со всеми. Сумасшедшая езда на скутере вдвоём, обкуренные вхлам, как не убились, и падали на простыни, дреды, умелые губки, маленькие ладошки, острые грудки, скользила вверх-вниз, щелчок зажигалки, джоинт, лопнувший презерватив, да бог с ним, Саш, давай так, гул вентилятора. И так ночь за ночью, день за днём, утром – джоинт, океан, завтрак, джоинт, океан, обед, джоинт, байк, Арамболь, джоинт, джем-сэйшен, джоинт, пешком по пляжу домой, и снова джоинт, и мокрый песок, лодка, давай прямо здесь, Саш, давай.

Он и Индии-то не видел – всё было этой мутной каруселью, от Арамболя до их гест-хауса в Мандреме, от завтрака в очередном шейке до джем-сэйшена в одном из трёх кафе. От первого утреннего щелчка зажигалки до ночного – добить огрызок косяка на двоих – вспотевших, кончивших. Сон, и всё по новой. Иногда его пробирало – в цветастом туалете, перед осколком зеркала, пьяный от пива и травы вдруг понимал – я, в Индии, потерял жену, с какой-то дурой, прожигаю жизнь, стоп-стоп. Но потом он выходил в запахи специй, музыку, траву, ты где был, пойдём познакомлю тебя с крутыми ребятами, Эшли и Эдриан. Эшли шьёт одежду, а Эдриан играет на гитаре – и они шли знакомится с какой-то обритой дурой Эшли, седовласым павлином Эдрианом, и она рассказывала, какой Саша крутой музыкант, и снова начиналась музыка, и он терял себя в ней. Его понемногу стали узнавать «местные». Элита из «просветлённых», с медной кожей, в мешковатой одежде, дредах – профессиональные дауншифтеры со всеми мира. О! Рашин Боб Дилан! Хало! Ду ю плэй тудэй? Оу, гуд!