Никто не знает Сашу (страница 56)
После антракта встречали как рок-звезду. Мешал старые с новыми, упрощал аккорды, почти всё играл на двух, хромал через лайнап – АМ-DM. Они просто плясали, клуб был переполнен, жарок, горяч, у барной клокотало, пело, волной летело в него, и кто-то даже танцевал, схватились за руки, хоровод – под его-то песни! – потные лбы, ямы ртов, каре, джинсовка, чокер – вот, что вам всегда надо было… Он их имел! Да! Да!..
А потом понял три вещи:
1) просто в маленьком грязном питерском баре где-то на «ваське».
2) в зале от силы 70 человек.
3) рука разошлась.
От игры оттёк спал. Алкоголь и трава притупили боль. Завтра рука будет опухшей культей, но сейчас можно не экономить и взять вершину из сложных песен, которых всё забрасывал на потом, пока не сбились в комок, как одеяло за ночь в пододеяльнике.
И вот он вытягивает из них по строке, вытягивает то, на чём сидит плотно, с чего невозможно слезть, чтобы забраться ещё выше, нет, с такого не слезть, ты знаешь, все знают, я знаю потому лезу выше и выше, в кристально-чистые, почти героиновые высоты где плевать что рок блюз авторскую песню выше и выше по ступеням перронов вписок у меня была мечта просто раствориться не быть ни чем кроме как гитарной струной голосом нотой аккордом строчкой где губы и связки – максимум телесного чем я хотел быть да я не хочу старости уставшего тела похмелья я хочу полностью отдаться музыке и быть ей и только ей чтобы всё моё стало общим и меня – сутулого, неловкого, смешного – не было и больше не быть и быть чище и звонче и больше не быть но пронзительней и туже и пальцы и больше не быть, но пронзает боль, порвал связки?
Застыл посредине: песни, на пике концерта, чтобы забрать из этого бара всё, но теперь:
1) паника, удушье – порвал сухожилие и больше не сможет играть, операция, расходы, которые надо покрывать концертами, на которые не способен;
2) облегчение – всего лишь струна, а рука сгибается и работает, рука цела, любимая, правая, способная на чудо, которой вчера так опрометчиво двинул по лицу;
3) досада – мог уже выжать зал, а у самого уже лезет уголками лакейская ухмылка, да порвал струну, представляете лопнула под пальцем, как же я завишу от этих пятипалых сук, как же я должен их лелеять и оберегать. Но зал уже аплодирует, меняй скорее, и я меняю, и надо же что-то говорить, и я говорю, про это и говорю, что в таких ситуациях надо что-то говорить, поэтому я скажу, что в таких ситуациях надо что-то говорить, все смеются, рекурсия, да, это рекурсия, пацаны, чё пацаны, рекурсия? смеются как же уносит отслаиваюсь забористая трава мощная ганжа сильная дурь и тогда не стал менять а оторвал как в «Последних днях» – со скрипом на весь скривившийся зал – от смерти к рождению, тишина. И продолжал на пяти, и зал притих, и он не сразу заметил почему – из руки сочилась кровь, порез от струны.
Допел. До пепла – допел.
Допел, и надо дать что-то напоследок. Чтобы концерт случился.
«Паруса»? Было, второй дубль хуже первого, как говорит Ксюша. Ну тогда. Нет, не надо про неё. Что у меня есть в лайнапе, залитым пивом, с кляксой крови? А ничего. Потому давай новую. Нет. Итак, друзья, у меня осталась одна песня. Нет. Не про неё. Одна новая песня. Не надо. По-хорошему, новая. У всех же были бывшие. Нет! Вот и у меня есть. Уже ощетинились смартфонами, хотят драмы, рок-н-ролла, надрыва, ну окей, песня про бывшую.
Машина уходит в занос, слетает в кювет, подборка самых страшных аварий.
6. Питерское кружево
А потом Василий принёс шоты, и огромный Жора подмигнул ему и сказал, что он Тарантино из «Доказательства смерти», а официантка сказала, что они скоро закрываются. А Вероника спросила, что это, а Василий сказал, что это фирменные шоты и таких в Питере уже не найти. А Светочка с Настенькой сказали, «ого!», а официантка сказала, мы скоро закрываемся, а Олег закричал «Протестую!», а девушка с каре приподняла бровь. А Даль сказал, что ему пока хватит, а сам подумал, что в кармане зреет тест, только что сделанный в туалете, и через 20 минут надо как-то достать и посмотреть.
А Василий сказал, выпить надо всем, Далю – тем более, ведь Даль отыграл такой классный концерт. И Вероника сказала, о да, классный концерт. И тут все стали хором говорить, какой классный концерт. И Даль уже согласился было выпить, но оказалось, что на него шота не хватило. А Олег говорил, что надо выпить всем вместе и дозаказать шот. И Даль улыбнулся и сказал, ладно, давайте дозакажем. А девушка с каре и чокером спросила, как Сашина рука.
И Светочка с Настенькой запричитали, бедная рука, а Василий сказал, что Даль гроза бла-блакара. А Вероника сказала, у неё есть какая-то особенная мазь дома, а огромный Жора сказал, не надо мази, надо выпить, а официантка крикнула, мы закрываемся, а Жора сказал, что через 15 минут – метро. А официантка подошла и сказала, мы закрываемся, а всей ей закричали «шот! шот!» и стали бить по столу, и даже охранник привстал, а Василий стал всех успокаивать, а Олег кричал, что корабль тонет, но Василий должен сойти последним, и казалось, будто ничего и нет, кроме этого бара и столика, и официантка принесла шот, и все выпили, и мы опоздали на метро, и мосты развели.
А потом Даль тихо спросил у девушки с каре и чокером, как её зовут, а она сказала, Аня, точнее, Юля, а Вероника закурила айкос. А Олег орал, что айкос – это ужасно, испоганили благородную привычку курить, а Жора просил его заткнуться и просил затянуться у Вероники, а Олег кричал, что чокер Ани – кружево питерских перилл, а Василий хотел ещё шотов, а Олег кричал, что Василий – Тарантино. А кто-то сказал, что Тарантино исписался, а Жора спорил, что с каждым фильмом Тарантино растёт. А Олег кричал, что это Жора растёт, и к следующей премьере не влезет в кресло, а Жора сказал, что купит два билета и посмотрел на Веронику, а Юля, то есть, Аня, смотрела на Даля. А Даль вспомнил про тест.
А Василий сказал, что у него кое-что есть, а Жора спросил, ого? А Василий ответил, только давайте в туалете, и по очереди, а Даль подумал, что как раз в туалете и проверит тест…
… всё пытался устаканить плывущую реальность, и соотнести себя с зеркалом, и всё не мог, и думал, что ведь уже не в первый раз так стоит: в туалете, умывшись ледяной водой. И шум из-за двери, и так же стекает за шиворот, так ведь было со мной много раз, как после концерта в московском клубе или Поволжске. И есть внутри трезвый островок, и надо поймать сортир этим островком, как те гифки – поймай собачку прорезью. А в клубах тогда можно было курить, вся одежда наутро воняла. И только выходя, понимаешь, насколько оглушён. И помнишь, тот огромный мужик, голый по пояс, что орал на охрану в жилетах с «калашниковами» – стреляй! ссышь? стреляй! И как после пенной вечеринки шли по морозу во влажной одежде, а парень уводил пьяную девку, что сосалась со всеми. И встали не на ту сторону трассы. И съесть чего-нибудь жирного на ночь. Бургер из Мака, Сабвэй, соус «Тысяча островов». Это я сейчас тысяча островов. А юность-то ушла, вдруг подумал он, глядя на себя в зеркале, который думал, что юность ушла, и вдруг вспомнил, что в кармане лежит что-то ва…
В дверь забарабанили.
– Мы закрываемся! – официантка.
И голос Василия:
– Саш, тебя одного все…
…улице Василий сказал, что надо вызвать такси через Яндекс, а Жора говорил, что Яндекс скатился, да ещё большой спрос. А Василий сказал, надо просто подождать, и цена упадёт, так всегда, если зайти в приложение через десять минут.
А Вероника ёжилась в пальто, и дуло с канала, а Жора накинул ей куртку на плечи. А Василий открыл приложение, а цена выросла. А Олег кричал: протестую! – видимо, самому ветру – и сказал, что поймает так, и выбежал на проезжую часть, поскользнулся, упал на спину и долго лежал и кричал «протестую» в бледные звёзды, а Василий пытался поднять, его – тихо-тихо! А Олег причитал, Питер потерял свой дух, даже звёзд не видать, вот раньше был Пи…
А Даль стоял с Аней, то есть, Юлей под локоть, и думал, может, приобнять её, а Жора сказал, белый Хёндай Солярис 228, две минуты, и взял Веронику под локоть. А Василий подмигнул и сунул Саше джоинт. А Даль затянулся разок и отошёл к каналу, подышать «ледяным питерским ветром», как кричал ему вслед Олег. А Саша смотрел на ремонтные работы рядом с оградой: разобрали брусчатку, и ядовито-жёлтый знак человечка с лопатой, и малиновые лампы на пластиковых блоках – нелепая современность врезалась в ландшафт. Уже кричат. А так хочется постоять над каналом, не думая про то, что там в кармане. А помнишь, Саш, как мы ездили на первый концерт с «Зёрнами» в Питер? И так же напились, и шли после концерта вдоль Грибоедова? И орали с Максом Эдуарда Сурового на всю улицу. А потом я перебежал к ограде – чёрное кружево, как чокер на её шее – и швырнул из кармана мелочь, целую горсть – вот так, как сейчас, не глядя! – а там было неожиданно много, рублей 70 – всплеск! И, оказалось, что я тогда и ключи от московской квартиры выкинул. Выкинул, чтобы вернуться, мелочь, ключи, и то, что было в кармане сейчас, не глядя – выкинул. Всплеск. А мне уже кричат, белый Солярис 228…
Таксист сказал, все не поместятся. А толстый Жора предложил взять кого-нить на колени. Например, Веронику. А Вероника говорила, давайте вызовем ещё, она замёрзла. А Василий говорил, давайте как-нибудь влезем, а если оштрафуют, он лично заплатит, а толстый Жора предлагал ехать на Думскую, а Олег кричал, Думская уже не та. А таксист нервничал и говорил, я сейчас уеду, а Жора говорил таксисту, никуда ты не уедешь, и они чуть не подрались.
И Василий кричал, хватит-хватит, а Олег кричал, у нас есть победитель таксистов, а Даль улыбался и сажал Юлю, то есть, Аню на заднее, и Вероника села рядом, а Василий спереди, а Жора заказал себе другое. А Даль сказал, поехали уже к Василию, и взял тихонько Аню за руку.
И пока мы ехали в такси, Даль сказал, что его может укачать на заднем. А Василий совал ему жвачку с переднего сидения. А Вероника тоже порывалась дать леденец, но вынуждена была отпихивать пьяного Олега, который кричал, что лучшее средство от тошноты, это поцелуй. И Даль сказал, лучше – выпить, и улыбнулся Юле, то есть, Ане, и она улыбалась в ответ, и вдруг они поцеловались с Аней, то есть, Юлей, то есть, как её звали, но точно не с Вероникой. И все примолкли, и только пело радио «Ну и что же здесь кри-ми-наль-ного-о-о-о-о-о!!!». И Вероника хотела отвернуться, но рядом был Олег, и Вероника смотрела в телефон, и её укачало. И потом такси два раза останавливалось, чтобы Олег и Вероника вышли поблевать, так удивительно одновременно. А Даль целовался с Аней, и губы были мягкие-мягкие, и чёлка, и каре, и в кармане…
…орали на пару с таксистом, «то-о-олько! Рюмка! водки! на столе!» и таксист всё смеялся, а Василий совал ему джоинт, а Олег кричал, что Василий – Тарантино, и они в «Доказательство смерти».
И дул ветер с канала, и он стоял спиной к ней, закрывая её как летучая мышь – полами пальто, пока она притаилась в каменной выемке за спиной. И тихое журчание, и прямо под ногами извивалась струйка, и вот-вот должна была задеть кеды. А он смотрел на это с такой щемящей нежностью, и вспомнил, как держал волосы бывшей жене, когда она пришла пьяная, такая пьяная, что уснула в такси, и она перепутала подъезд и стояла, покачиваясь, у дома напротив, и он кое-как нашёл её и повёл – тяжёлую, ретивую, пьянющую – обтерев собой и ей все стены в подъезде, и она всё шипела ему – я в гавно-о-о! ма-а-алы-ы-ш-ш!…Я хочу гря-я-я-з-з-и! – и пыталась стянуть с него штаны, и потом он держал ей волосы в туалете, и прилаживал – шатающуюся от стенки к стенке – к отверстию унитаза, и она снова пыталась его раздеть, но неожиданно уснула, и я отнёс её в постель, такую родную, тёплую, нелепую, как сейчас эта струйка под ногами, что уже намочила кеду, вот чёрт! А Олег целуется с Вероникой на фоне канала, куда они на пару блевали минуту назад, а в кармане так пусто, пусто…