Никто не знает Сашу (страница 8)
Он сидел в темноте в полулотосе с прямой спиной, следя за дыханием, водил лучом внимания по телу. Он почти расправился с этой тревогой, и вдруг темнота гримёрки осветилась голубым. Свет айфона, Алина:
«Привет, хорошо. Я пока на работе»
«Слушай, вчера всё было более-менее. Не лучшая площадка, но я понимаю, что другой не было»
Он хотел написать «Прости, я был резок», но Алина прислала:
«В Поволжске проблема. Администрация узнала, что мы берём деньги за билеты. Оказывается, Ремизов не сказал. Короче, они говорят – отменяйте»
«Блин»
Чёртов Ремизов, подумал Саша. Всегда он так. Где-нибудь да накосячит.
«Там тётка заведующая противная. И она взъелась, что Ремизов без её ведома сделал платный вход. Теперь ни в какую»
«Ох. А сколько уже продано»
«Шестьдесят. Отменять не вариант. Я решаю»
«Перенести?»
«Куда? Там нет ничего, а Реку мы не потянем по аренде. 50 к. Ремизова тереблю. Не думай про это. Думай пока про концерт»
«Легко сказать. Когда такие новости.»
«Ну извини.»
Звукач должен был прийти за два часа до концерта, но уже опаздывал на час. Саша хотел отчекаться сам, но, конечно, его не пустили к пульту, хотя у него были свои провода, и он знал, как выставить себе базовые настройки. Потом ввалился парень лет двадцати пяти, двинулся шальной походкой в пультовую, Саше потащился за ним. Парень был замедленный и явно обкуренный. Под шапкой прятались дреды, под очками – выпуклые глаза-льдинки, которые то бегали, то зависали в одной точке. Явно привык просыпаться в полдень, подумал Саша, соскребать смол с бутылок. Он двигался словно под водой, понимал Сашины фразы со второго раза, но протянул кабели, усадил его на барном стуле на чёрной клавише, соль бемоль. Охранник и бармен лыбились и наблюдали: один стоял за барной стойкой, другой – перед, облокотившись:
– Милая моя…
– …солнышко лесное, а-ха-ха-ха!
Звукач настраивал звук, не выключив фоновую музыку.
– А можно фон убрать?
– А это с бара приходит.
– Мужики, а можно выключить музыку?
– Можно…
– …но не нужно, а-ха-ха!
Они окончательно превратились в хихикающих школьников, последняя парта, жвачка в волосы, жёваная бумага.
– Слушайте, мешает. Мы договаривались с Серёжей…
– Да ща выключим, не кипишуй.
Музыку выключили. Звукач попросил поиграть. Саша заиграл «Дождись». Парочка за баром зашлась беззвучным смехом. Звукач попросил что-нибудь погромче. Саша тронул струны, перебирая варианты, а потом дал погромче. Он запел «Паруса». Он запел так, будто не было клуба, запел, вспоминая. Они застыли. В «Парусах» не было припева – вся песня была как сплошной припев, размашистое лезвие. Бармен замолчал сразу, охранник ещё тянул его за рукав, как сынок мамку, а потом сбежал курить, хлопнул дверью.
Всё началось, когда она запостила «Паруса».
Когда он проходил Випассану в Непале, и они уже были разведены. После того, как он так глупо сбежал четыре месяца назад. Она выложила «Паруса».
– Отлично, слушай. Тебе в мониторе норм?
Подошедший бармен благодарил и спрашивал, где найти песни. Пока они достраивали звук до звонких летящих нитей, которые так любил Саша, начали подходить первые зрители. Бармен сказал, что арт-директор не может приехать, Саша помедитировал в гримёрке. И начался концерт.
10. Жанна. Белолипецк, 26 лет, караоке «Джентел Клаб», с подругой
Ты прикинь! Он остался. Витёк мой. Ну слушать этого приезжего. С гитарой. Вообще. Лизка, я в шоке. Вообще. Да в смысле, начинаю? В смысле, из-за херни? Витьку кто дороже, я или этот охламон с гитарой? Мы вообще пришли в наше караоке попеть! Это тут этот чёрт залётный нарисовался со своим концертом. Испортил мне мой вечер с Витьком! Лиза, ты же видела!
Короче. Приехали с Витьком сюда. Караоке, чё-как, попеть, лясим-трясим. Лепса поорать. Пришли. А тут это чудо. Завывает. Ну это же невозможно. Всё такое, ны-ны-ны, ны-ны-ны, мрачняк какой-то, у меня этого в жизни полно, у меня праздник сегодня, я не хочу этого слушать, зачем во мне это шевелить. Ну, я к официанту, говорю, чё за херня, это надолго, а он говорит, концерт на полтора часа с антрактом, только начался. Ну ёп твою мать! Почему в мой выходной – такая херня? Почему он в другой день не приехал? Клуши его эти, штук двадцать. Звезда, ага. Костра только не хватает. Ты пальто его видела? А-ха-ха-ха!
Ну тут ты. Рассказала мне про этого. Который к тебе подкатил: «Послюнявь немного»! А-ха-ха-ха! Ой, Лизка, хорош, уже устала смеяться. Я и там ржала. Мешала, видите ли, его клушам. А зачем они в караоке припёрлись? Я потому, может, и ржала, что скучно. Скучно мне, Лизка. Не люблю я, когда скучно. Я зачем сюда пришла? Ради вот этих ны-ны-ны? А это чудо ещё рот свой открыло. Это песня для особых гостей, ну ты слышала. И «Мурку» начинает. Мы чё, зэки что ли? Я понимаю, у меня, там, дядя сидел… Ну ты видела, как я на Витька зыркнула.
Ну а чё, Лиз? Твою бабу унижают тут со сцены при всех. А ты молчать будешь? Вот я ему и зыркнула. Я, знаешь ли, не из этих. Я – зыркнула. Ты если мужик – иди скажи, чё как. Разъясни, как общаться. Ты же знаешь Витька. Помнишь Костёр с челюстью ходил? А охранника в «Ельне»? Кровищи! Я думала, Витю закроют тогда. Ну и сейчас думаю, всё. Щас песни попоём нормально. И я спою с ним и «Угнала», и Лепса, и отдохнём по-человечески. Ты же видела, Витёк как мой взгляд увидел, сразу встал. Сразу. Я не из этих. Я зыркнула.
Это же для меня тоже проверка. Постоит он за бабу свою или стерпит. Если ему типа важно, если, типа, не равнодушен, он сразу втащит, или на словах опустит, ну мне, типа, важно – я ему кто – нет никто и звать никак, или я ему, там, дорога, ну отношения у нас.
Ну и ты видела. Он к нему подошёл, сказал что-то. Я тоже подумала – щас тот ответит, он же не может перед всеми своими клушами просто обосраться. Думаю, щас ответит, чтобы типа лицо не потерять. И сразу выхватит от Вити. По лицу, ага. Потеряет лицо, а-ха-ха-ха! Слетит ебало нахуй! А-ха-ха-ха! Ой, Лизка, ржачная ты… «Послюняв его», а-ха-ха-ха! Если бы не ты, вечер был бы потерян. И я тебя, подруга…
Ну и ты видела. Он заиграл. Эти свои трынди-хуинди! Я думала, Витя щас со сцены его скинет, охранники напряглись.
А Витя встал. И стоит. Не дышит. Слушает. Слушает. Не «Угнала» нашу, не Лепса, а эту дерьмо заунывное. А тот там распекается перед ним. И так и эдак надрачивает моему Витьку. И всё про тёлок. Ты такая, я тебе дал всё, паруса-хуиса, ну ты слышала. Всё. Витёк слушает. Наверняка, про свою шмару думает… Да не параною я!
Я его вчера запалила, он в смартфоне свою курицу бывшую, Марусю эту, смотрел, страницу её. Я так и знала. Что Витёк тоскует о ней, блядь. Меня аж затрясло. Но я виду-то не подала. Я его знаю, так только хуже будет. Я решила сюда сводить его. У нас тут – всё было. Ещё до того, как переименовали – мы сюда сколько раз. Ну романти́к, песни там. Ну и хотелось поугарать, да, ну, понимаешь, чтобы наше вспомнить, как бы повторить, да. Приём такой, типа, психологический.
А тут этот… Я к нему встала, ну ты видела, и такая на глазах у этих клуш. Ну ты видела. И он мне знаешь, что сказал.
Подожди, говорит. Дай, говорит, послушать. Душевно. Душевно, блядь! В смысле – душевно? Я говорю, Вить, ты чё. Вить, ты чё. Я говорю, Вить. Ты чё. Ты за кого вообще. За женщину свою, типа, или за этого мудака. Я специально громко так, чтобы все слышали. А он как огрызнётся – сядь, говорит. Я прихуела. Я просто в ахуе, Лиз. Я ахуела. Я просто приняла форму члена, как говорит мамаша твоя. Этот чмошник всё испортил.
Понимаешь, я, хер знает, как, но он специально такие песни спел, он в нём всё это разбередил. Да в смысле, гоню? В смысле, Лиз?! Он остался слушать его! Ты меня извини, я такие вещи жопой чую. Я этому гитаристу расцарапала бы харю. Лиз-а-а-а. Ну, что не реви? Я же его это. Салфетку дай. Да, и такую, и влажную. Спасибо, давай ещё возьмём. Ещё по одному. Ещё по одному давай.
11. Саша Даль. Концерт в Белолипецке, «Джентел Клаб»
…она была полноватая плечистая брюнетка, с правильным, но широким лицом мартышки, с большой, но плоской задницей. Грубоватая, хохочущая, с дырой алого рта, в обтягивающем красном платье, которое выставляло в выгодном свете только мощные ноги. С ней была подруга – полнее, шире, с коротким высветленным ёжиком. Она постоянно шептала плечистой мартышке какие-то шутки, а та хохотала, нагло, громко. Она хохотала в самых тихих и неожиданных местах, и песни развалились на шум. В зале было человек тридцать, но эти четверо были здесь по ошибке. По-настоящему Сашу беспокоили два парня за тем же столиком. Скалящийся дылда в олимпийке, вылитый Картошка из «На игле», он сидел прямо и недоумённо оглядывался по сторонам. А второй навалился на стол массивным телом, обтянутый рубашкой цветом стального сейфа.
У него была толстая шея, бритая голова с легендарной чёлкой, узкая полоска лба, белёсые брови налезали на маленькие, совсем неглупые глазки. И что-то в них зарождалось – мрачное, нехорошее, и шрам на верхней губе. А ещё он держал плечистую брюнетку за руку, точнее, она ловила его руку, тянула за красную шею, он отвечал неохотно.
Сашины зрительницы, до этого разбросанные по лабиринту столиков и тёмных углов, стали подтаскивать стулья поближе. Всем помогал худой паренёк, поблёскивал очками в полутьме. Пареньку было лет двадцать, да хоть все тридцать, он явно не мог противопоставить Быку и Картошке ничего, кроме коротких яростных взглядов, всё шептал тонкими губами, когда не видели, двигал хрупким кадыком. Ещё был тучный мужчина лет шестидесяти, с чёрно-седой бородой и путаницей волос на прямой пробор, точно у дьякона. Он вообще не замечал компанию за столиком, или делал вид, что не замечал. Дьякон старался помочь девушкам со стульями, но паренёк отбивался размашистыми жестами – мужчина хромал, опираясь на чёрную трость. Они постепенно выложили полукруг из стульев у сцены. А Саша замыкал его голосом, что спотыкался из-за хохота брюнетки, кальяна, хмыканья Картошки и утробных кряканий Быка. Про Быка было непонятно, доволен он происходящим или раздражён, или вообще кряканья эти носили чисто физиологический характер. Но что-то в нём зрело. Охранник и бармен посматривали на происходящее и оживлялись на звуках хохота. Рядом с ними за баром сидела девушка, чокер на шее, то ли официантка, то ли зрительница, не разглядеть.
Дешёвая шлюха.
Он был для них танцором, он исполнял танго, дешёвая шлюха. Сначала он пытался просто танцевать, будто продавал только танец. Он спел несколько новых, за столом смеялись, песни гибли. Он танцевал, а танго гибло. Каждое па, каждая песня, дешёвая шлюха.
Тогда он спел «Южную». Ёжик передразнила мотив неожиданно точно, ошиблась в третьей ноте. Брюнетка засмеялась. Повисла тишина. Он спел «Че Гевару». Брюнетка крикнула «А вот ничо была». Он спел им «Пса». Посреди бриджа брюнетка громко сказала: «Бля, какая тоска». Все – очкастый, дьякон, девушки – зааплодировали, стараясь заглушить Брюнетку. Брюнетка с подругой тоже захлопали. Его поклонницы захлопали громче. Мартышка оглушительно свистнула, заложив мизинцы в широкий рот. Несколько девушек оглянулись.
– Ой смотри, бошками вертят, что мешаем вам?! – это Брюнетка, в пьяном пылу.
– Вообще-то да, – нервная девушка в первом ряду. Привыкла так говорить родителям, хлопнув дверью.
– Ты смотри чё, Лиз! Возникает. – Брюнетка.
– А давай тоже споём, Жан? Мы ж попеть пришли? – Ёжик.
И они затянули «Рюмку водки». Ещё не в полный голос. Бармен и официантка заулыбались. Картошка хихикал, подталкивая Быка. Бык крякнул, явно удовлетворённо. Охранник с интересом причмокнул губами и сложил руки на груди, поглядывая на Быка. А у Саши кончилась песня.
Они смотрели на него. У него оставалось половина сэт-листа. Он опять решил не делать антракт. Он не знал, как сходить со сцены. Нельзя было не заметить, подождать, пока само перегорит. Не сработает. Шлюха.