У Демида отлегло от сердца. Но через мгновение сердце опять принялось тарабанить по ребрам. В люке показался Корсин. На лице оператора блуждала отстраненная, неприятная улыбка.

– Дай пройти, Демид.

– Да, конечно, мой дорогой.

Демид отступил, а потом толкнул Корсина и зажал в кулаках его толстовку. Выдернул опешившего оператора на палубу из батискафа, будто пробку – из бутылки. Декоративная молния толстовки жалобно застучала, теряя зубчик за зубчиком.

– Какого хера там стряслось, а, Корсин? Только отвечай быстро, а то от желания перекусить тебя сводит челюсти!

Губы Корсина разлепились, и он хмыкнул.

– Малец страшно переволновался, но вот он, погляди, живой и здоровый.

– Он видел кровь! Я слышал! Мы все слышали! А потом он умолк!

Лицо Корсина стало абсолютно безмятежным.

– Я его и пальцем не тронул, если ты об этом.

Капитан наблюдал за ними из-под полуприкрытых век, с неприятной улыбкой вуайериста, выследившего жертву. Осознав это, Демид остановился. Сегодня он не порадует ни чужого демона, ни своего. Демид оттолкнул Корсина и подал бледному Василю руку.

– Я видел кровь на шее Корсина, но мне, по-моему, показалось. – Лицо парня горело от стыда. – И фоток ровно половина от запланированных. Простите меня, Демид Степанович.

– Ничего, еще пошлешь маме фотографии на больные коленки. Будет их с горчичниками лепить.

Говоря это, Демид внимательно разглядывал Корсина. Шея оператора была абсолютно чистой, с созвездием из четырех родинок. А еще кожа имела подозрительный красноватый оттенок, словно ее недавно тщательно скребли или терли.

Между тем находка «Пикара» набирала восторженно галдевших поклонников. И тому была причина. Лучи солнца, касавшиеся кожи неизвестной, порождали странный визуальный эффект. Прикрытые груди, предплечья и плотный живот светились радужным перламутром. Только волосы висели темной грязной паклей, лишенные очарования глубины.

– Господи боже! – воскликнул Свиридов. – Она так прекрасна, что мне стыдно буквально за всё в своей жизни! Даже за волосы в ушах!

Демид недоверчиво посмотрел на женщину. Вилий Акимов и Данил Нечаев, два дюжих моряка (второй торопливо запихивал йо-йо в карман штанов), уже сняли ее с манипуляторов «Пикара» и переложили на палубу. Демиду хватило одного взгляда, чтобы всё стало ясно.

– Думаю, за свою жизнь ей не в пример стыднее твоего, Гордей.

– Что ты такое несешь, Демид! Говорить так – словно чайку словами убивать!

– Да? Ну так ощути себя чайкой, болван.

«Черт, опять ты берешь на себя слишком много, – укорил себя Демид. Он присел на корточки перед женщиной. – И вряд ли омлет из этих разбитых яиц придется хоть кому-нибудь по вкусу».

Его не интересовал волшебный, рыбный блеск мертвой кожи. Он разглядывал тонкие белые полосы, складывавшиеся в волнистые асимметричные узоры. Но поверит ли ему хоть кто-нибудь?

– Видите это? – Демид показал на живот и левую щеку неизвестной. – Такие шрамы носили сумасшедшие в том гребаном культе, где все скопом утопили себя. Память-то еще не отшибло?

Акимов скрестил на груди руки, являя собой непоколебимость буквально во всём.

– Так это ж было лет десять тому назад, – буркнул он.

– Да, здоровяк, всё верно. И потому она не могла так хорошо сохраниться. Вдобавок те придурки утопили себя где-то в проливе Лаперуза, а мы, извольте напомнить, топчем Балтику. Не по дну же она сюда приперлась, да?

Повинуясь некоему порыву, Демид коснулся щеки женщины. Оттянул холодную кожу, будто заглядывал в свежий порез. Плоть раздвинулась, демонстрируя спиралевидный, в чем-то даже кулинарный узор. Порезы были глубокими, так и не зажившими до конца, словно эти раны неизвестная получила за часы до кончины.

От экипажа, яростно сверкая глазами, отлепился Корсин.

– Не смей ее касаться, ты, говно золотое!

Ничего не понимая, Демид сперва ощутил, как растянулся на палубе, а потом – как его голову пытаются сорвать с шеи, будто цветок со стебелька. Наконец сообразил, что к чему. Попытался вклинить подбородок между пальцами оператора и своей шеей. Захрипел от натуги и удушья.

– А ведь я знал… знал, что ты… к-козел какой-то! Так и будете столбами стоять?! Снимите его!

Никто не шелохнулся.

Все с отвисшими челюстями смотрели, как прекрасная женщина-смерть из глубин Балтийского моря буквально тает на глазах.

Сперва ее конечности огрубели, покрываясь твердым желтым жиром. Он пузырился и застывал восковыми волдырями на внутренних локтевых сгибах и других нежных участках. Потом неожиданно развернулся процесс стремительного омыливания, точно вода и время наконец-то очнулись и решили по-быстрому прибрать тело. Живот женщины вздулся, как от чудовищного переедания, и вдруг прохудился. Дохнуло черной, капающей гнилью. Теперь плоть расползалась и растягивалась. Обнажились ребра. Они были тонкими и острыми, почти рыбьими.

– Ты впустил в ее рану воздух, кретин! – истерически провизжал Корсин. – Фарфор Кан-Хуга! Фарфор Кан-Хуга! Йиг-Хоттураг не прощает такого! Не прощает таких червей!

Он попытался выцарапать Демиду глаза и почти преуспел в этом, но его оттащил кто-то из мотористов. Кажется, Колотько. Демид, тяжело дыша, мотнул головой. Неторопливо поднялся и вперился взглядом в Корсина, которого всё еще держали. Сжимая кулаки, шагнул вперед. В оскале сверкнуло золото.

На этот раз Исаченко вмешался.

– Корсин Вебер, у тебя есть хоть какое-нибудь объяснение своему дьявольскому поведению?

Демид остановился, недовольно поглядывая на капитана.

– Конечно. Сейчас покажу, – просипел Корсин, стряхивая с себя руки Колотько. – Да вот же оно. У ваших ножек.

К оторопи окружающих, оператор плюхнулся животом на останки женщины. Толстовка тут же до самой спины пропиталась зловонной кашицей. Корсин быстро заработал руками, разбрызгивая вокруг себя темную слякоть. В следующую секунду его лицо озарилось каким-то болезненным восторгом, а сам он вскочил, прижимая к груди статуэтку.

Оглянувшись, он рванул вдоль фальшборта туда, где было меньше всего людей. Василь тоже стартанул, напоминая второго участника какого-то дикого забега. Парень врезался Корсину плечом в живот и на ходу перехватил статуэтку, точно мяч.

Корсин грохнулся, размазывая по палубе жирные разноцветные останки. Совершенно неожиданно разрыдался, топоча ногами. Плечи оператора донного робота отбивали некий такт, пока голова каталась по плечам, исторгая горестные вопли.

– Господи, заприте его, пока он не навредил кому-нибудь, – с отвращением распорядился Исаченко. Посмотрел на Демида. – А тебе нравится всегда быть правым, да, золотозубый?

– Только не в таких случаях, Валер. В пень такие случаи, ей-богу.

Корсина поволокли прочь. Василь же сосредоточенно глазел на статуэтку, прочищая пальцем изгибы, складывавшиеся в некое отвратительное существо, словно бы выточенное в зеленоватом яйце. Руки сами чуть подкидывали добычу, словно наслаждаясь ее весом.

– Давай находку, парень, – сказал Демид.

– Я пока подержу ее у себя, ладно? – неожиданно вырвалось у Василя.

– Извини, приятель, но эта вещица не твой член, чтобы ты имел на нее столько прав. Давай сюда, пока я не рассвирепел.

Забрав статуэтку, Демид почувствовался себя довольно странно. Как будто в нем открылась жажда неясного и сокрытого, если не сказать кошмарного. Яйцо ощущалось скользким и живым, словно его покрывали десятки крошечных, извивающихся змеек. Изнемогая от отвращения, Демид передал статуэтку Исаченко. Глаза капитана задумчиво сузились, когда он ее взял.

Демид тряхнул головой, запоминая странное ощущение, и пролаял:

– Кто сегодня на палубе? Не стойте столбами и соберите эту лужу в какое-нибудь ведро, пока она окончательно не испарилась! И пусть ведро будет с плотной крышкой! Черт возьми, что за ленивцы! Вы бы еще срать здесь сели!

Началась привычная суета.

6.

Корсин внимательно смотрел на свою правую ладонь и улыбался. Всё было хорошо, а вскорости будет еще лучше. Хоть содеянное на корме и привлекло к нему лишнее внимание, день выдался поистине великолепный.

После беседы с судовыми офицерами и осмотра Зиновьевым (противный старикашка вколол ему что-то) Корсин немного вздремнул. Потом честно отработал остатки смены, поужинал и вернулся к себе. Экипаж сторонился его, как прокаженного. Но что взять с дураков, у которых в голове один песок, а не волны?

Вечером, когда на «Святом Гийоме» зажглись судовые огни, Корсин покинул свою каюту. Он делил ее с тремя мотористами, но не делил с ними того, что прятал под матрасом. Сейчас в руке оператора донного робота лежал нож – достаточно острый и злой, чтобы передать привет чьим-нибудь детишкам.

Время близилось к девяти, все работы давно остановились. Большая часть экипажа наверняка набилась в кают-компанию, накачиваясь легким пивом. Корсина переполняла уверенность, что он угадал и тему сегодняшних посиделок: «Корсин-мудак и его визгливая ария отдавленных яиц». Возможно, кто-то даже нарисовал плакатик, оповещающий о теме вечера.

Корсин наконец покинул туалетную кабинку. Он перемещался по судну от одного туалета до другого, точно крыса, бегущая по трубам. На второй палубе с любовью посмотрел на волны. Темное и громадное, будто живая капля, море ждало, когда он полностью изменится.

У двери капитанского кабинета копошился Василь. Он напоминал человека, который позабыл, что сон давно закончился и пора вставать. Примерно раз в пять секунд парень дергал дверную ручку и ковырял ногтем замок.

– Никого нет дома, малец, – сказал Корсин.

Глаза Василя распахнулись. Куда шире, чем следовало для страха. А вот для страха и стыда – в самый раз.

– Я просто хотел посмотреть на ту вещицу. Ну, которая со дна.

– Нет-нет, малец, не прикидывайся. Ты хотел вломиться в кабинет и спереть то, что тебе совсем не полагается.

– Это не так. Зачем вы придумываете?

Пожав плечами, Корсин подошел ближе:

– Так или не так, но ты пойман с поличным, малец. И только добрый дядя Корсин Вебер может решить твою судьбу. Как Цезарь в Колизее.

Василь отступил. В его глазах промелькнуло нечто похожее на упрямство.

– Тебе никто не поверит, Корсин. Только не после того, что ты отчебучил на корме.

– Да ну! – Изобразив удивление, Корсин засунул пальцы в рукав почищенной и просушенной толстовки. Вынул оттуда нож, держа его за краешек. Никакого агрессивного хвата. – А вот мне кажется, что поверят. Ведь у тебя нож. Ах ты ж, мать твою, нож! А еще ты в «Пикаре» постоянно твердил о крови, которую якобы видел на мне. И что ты теперь скажешь, пострел?

Лицо Василя залила синеватая бледность.

– Попробуешь очернить меня, – произнес Корсин, – и я расскажу, как ты ковырялся в двери, словно у себя в носу, а потом приду к тебе ночью и настрогаю из тебя посылок для любимой матушки. Усек?

– Да, усек, – прошептал Василь.

– Ну так беги и сиди тихо, будто обмочившаяся мышка.

Василь развернулся, но не побежал, а поплелся. Шагал так, словно его только что вынули из морозилки. Корсин был уверен, что парень ничего не расскажет. Лик Йиг-Хоттурага уже завладел мыслями и телом Василя, хотя тот и не осознавал этого.

Корсин наклонился к дверной ручке и поддел кончиком ножа облицовочную панель. Та легко скользнула вбок. Затем Корсин отжал ригель замка. Этот небольшой трюк он заготовил как раз на такой случай.

К облегчению Корсина, капитан оставил статуэтку на столе, а не запер в сейфе. Вероятно, изучал ее, вертел в руках, позволяя разуму узреть чуть больше. В свое время Корсин пытался поведать Исаченко об океане, истинном и бездонном, но капитан был чертовски осторожен. Особенно там, где он не мог возвышаться над остальными хотя бы на полголовы.

Внутри Корсин случайно опрокинул стул и настороженно застыл. Какое-то время прислушивался к тому, что происходит в коридоре, готовый пустить в ход нож.

Ничего.