– Второй день только, как переправа заработала, – пояснял Дубкову пожилой паромщик. – Лёд сошёл, а вода-то, она вона как быстро поднимается. За ночь чуть ли не на аршин её прибыло. Снега в эту зиму ох и много было, хорошие дожди хлынут, и река вообще из берегов выйдет. Не знай, как оно пойдёт, вот немного поработаем, пока можно, а там, небось, опять на пару недель встанем, течение-то страсть какое сильное весной становится, с верховьев чего только им не несёт. Так что, считай, повезло вам – успеете Оку проскочить.

– Мы-то успеем, а сколько очередников на берегу стоят ждут. – Макарович кивнул за спину. – Неужто так и до мая все простоят?

– А чего делать? – налегая на рулевое весло, вопросил паромщик. – Ока – река длинная, попробуй ты её объедь. Всё равно переправляться нужно, а тут вот у Белёва для этого самое удобное место, течение после больших изгибов здесь чуть-чуть потише. За прошлый сезон раза два только лишь канат рвался, не то что у других. И у нас ведь на берегах ворот лошадки тянут, вращают его, натягивая канат на барабан, а кое-где его всё так же по старинке, как и раньше, вручную тягают.

Пристань на левом берегу затопило, и съезжали с парома по накинутым бревенчатым мосткам в воде.

– Тпру-у, не бои-ись, родимые! – успокаивал лошадей шедший впереди Никита.

– В сторону! А ну сдай назад! – кричал на берегу управляющий посадкой мордатый мужик. – Дай людям съехать, коли затор будет, никто не переправится! Смелей, смелей, не боись, служивые! – Он махнул рукой, разглядев погоны у Никиты и Макаровича. – Тут настил хороший, не гляди что в воде, заводи лошадей на подъём!

– Хоть бы ограду какую выставили, – проворчал Никита, выводя из воды лошадей. – Вбок чуть сдашь – и того.

– А ты не зевай, небось, не болван без глаз, сам куды идёшь, глядеть должон! – буркнул мужик и, разглядев сидевшего в пролётке Егорова, зажал рукой рот. – В сторону, в сторону! – гаркнул он, оттесняя приказчика купца. – Дай государевым людям проехать! Наше почтение, господин барин! – Он стянул с головы шапку и поклонился.

Одна за другой обе пролётки поднялись на возвышенный берег и покатили по дороге.

– Генерал, что ли? – посмотрев им вслед, произнёс огорошенный мужик. – В шляпе с перьями, важный, пуговицы золотом блестят, но не в карете. Странно как-то.

– Захар Лукич, пропускай уже, ну чего застыл! – Приказчик тронул его за плечо. – А то сейчас опять кто-нибудь из государевых оттеснит. Чего зря, что ли, тройную цену за переправу дали?

– Наум, слышишь меня?! Запускаю? – Встрепенувшись, тот помахал паромщику.

– Запускай, Лукич! – отозвался тот. – Только две повозки, как и договаривались, не больше!

– Но-о, пошла! – Приказчик запрыгнул в повозку, а его кучер, схватив поводья, повёл коней по подтопленным сходням к парому.

Ехать по плохой дороге в ночь не рискнули и, заночевав в Белёве, отправились в сторону Козельска утром. У усадьбы заляпанные грязью пролётки оказались уже под вечер. Передать словами восторг близких было невозможно!

– А я ведь как чувствовала, – прижавшись к Алексею и утирая слёзы, прошептала Катарина. – Со вчерашнего дня места себе не нахожу. Велела кухаркам побольше наготовить, а зачем – и сама не пойму.

– Ну-у и не говори! То и дело на улицу выскакивала, – подтвердила счастливая Милица. – Ночью спать не пошла, всё при свечах сидела вышивала.

– Вот и мне не спалось, – улыбнувшись, заметил Алексей. – Вроде бы и усталость, во сне бы забыться, да всё никак, чем ближе к дому, тем больше душа мается.

– Папенька, а ты мне гостинцы и подарки привёз? – Четырёхлетний Лёша дёрнул его за полу шинели.

– Конечно, сынок, всем привёз, – подхватив малыша на руки, подтвердил тот. – Пойдёмте в дом, родные, там мы с дядей Серёжей всех вас одарим.

– Сначала мыться, – остановила Йована. – Вы вон какие с дороги грязные, все с головы до ног заляпаны. В баню пока зайдите, она хоть и не топленая, но тёплую воду всегда для малышни и постирушек греем. А мы пока на стол соберём.

После ужина засиделись за чаем дотемна, рассказать было о чём.

– Сами боевые действия, Олег Николаевич, совсем недолгие были, – прихлёбывая из кружки, отвечал на вопрос Кулгунина Алексей. – Едва ли полгода весь поход наш продолжался. Считай, в мае мы под стенами Дербентской крепости были, а уже в декабре обратным маршем из-под Аракса к Кизляру пошли. Если бы не императорский приказ, небось, сейчас бы к Решту или к Тебризу выходили, а уж пла́товская конница под Тегераном бы рейдовала.

– Да-а, странно всё это, – покачав головой, произнёс тот. – Столько войск отправили, припасов, оружия, и так вот одним росчерком пера – «отменить». В правлениях уездов и в наместничестве чиновники мечутся, говорят, переустройство всей власти на земле грядёт, а какое – пока вообще непонятно. Треть наместников уже в опале, остальные по себе высочайшее решение ждут. Январским указом Павел Петрович екатерининскую Жалованную грамоту дворянству^[1] отменил, теперь, выходит, нас, так же как и простолюдинов, даже и сечь можно.

– Ну ты уж не сгущай краски, Олег Николаевич, – произнёс Алексей. – Телесные наказания дворянству только лишь за убийство, за разбои, тяжёлые служебные преступления, за разврат и пьянство на службе положены. Неужто сам не видел, какой бардак в армии творится, а уж тем паче в столичных, гвардейских частях и в больших штабах? Вон Сергей Владимирович подтвердит, небось, вдоволь по своей квартирмейстерской линии на это насмотрелся. В войсках злоупотребления, воровство, взяточничество, в строевых полках огромный некомплект личного состава, требования уставов выполняются кое-как, да и уставы-то все старинные, ещё с петровских времён. Дисциплина и боевая подготовка в армии чрезвычайно низкая, артиллерия, передовая при Елизавете Петровне, сейчас вновь уступает иностранной, особенно французской, одних калибров только в ней с десяток можно насчитать. Вся эта дурь у нас, как обычно, геройством солдат и офицеров да гением полководцев только лишь сглаживается. Но порядок-то ведь всё одно нужно наводить. Впереди большие войны, и необходимость реформ в армии для меня совершенно очевидна. Лишь бы перегибов вот только не было, а то у нас, как обычно, любят ломать через колено, и хорошее и плохое – всё под раздачу попадает.

– Вот то-то и оно! – воскликнул Кулгунин. – Нельзя у нас в России сплеча рубить! А уж тем более срубать тот столб, на котором вся власть держится! Тут недавно слух из столицы долетел, что при коронации государь Манифест о трёхдневной барщине издал, и теперь ты крепостного даже не моги больше указанного времени к труду приставлять, а ещё и в воскресенье обязательный выходной ему должен предоставить. Хлебная повинность отменяется, продажа крепостных сильно ограничивается, а за жестокое обращение с ними можно и вовсе под суд загреметь. И самое главное… – И Кулгунин, понизив голос, прошептал: – Крестьян допустили к личной присяге императору. Представляете! – Он обвёл взглядом сидевших за столом. – Этим ведь нас, дворян, на которых вся власть в стране держится, с подлым сословием враз уравняли!

– Тихо-тихо, Олег Николаевич, ну что ты, право слово, так раздухарился. – Алексей поднял руку, успокаивая его. – Барщина у нас с самого начала в поместьях отменена, давно ведь по совету сведущих людей мы на оброк перешли. Землю в аренду рачительным хозяевам даём. Крестьян не продаём, о разлучении семей уж и тем более речи нет. Вспомни вообще, когда у нас тут крестьян секли? Сами же говорите: штраф, порицание, перевод на время на более тяжёлый труд – вот и все наказания. Так-то это у нас что же получается, всё и так давно по этому манифесту выполняется? И чего же тогда волноваться?

– Ну не скажите, Алексей Петрович, личная воля помещика и государев манифест – дело разное, – не согласился тот. – Эдак мы скоро вообще можем до отмены самой крепости докатиться. И как же жить тогда? Как же сама сословность, на которой всё у нас зиждется? Весь государственный уклад ведь тогда сломается? Крестьянам жаловаться на своих помещиков даже разрешили, прошения наверх подавать! Плевать они на нас скоро начнут, эдак мы до пугачёвского бунта докатимся! Снова усадьбы по всей стране запылают!

– Тихо-тихо вам, спорщики! – воскликнула Анна. – Коля, ну успокойся ты уже! Аж покраснел!

– Мужчины, ну что вы, право слово! – вторила ей Катарина. – Неужто нельзя о чём-нибудь добром и нейтральном поговорить? Вечно вас то к политике, то к войне тянет. Уж лучше бы о своих заводах, о плотинах и мастерских беседовали.

– Да наговоримся ещё, – усмехнувшись, заметил Алексей. – По моим подсчётам, полк только-только вот готовится на тракт из Воронежа выходить. Месяца полтора у нас есть с Сергеем погостить, а уж потом вдогонку за егерями припустимся. Подлейте-ка ещё чайку лучше да расскажите, чем нас детки порадовали?

Глава 4. Хозяйские хлопоты

– Половодье пройдёт, большая вода схлынет, и будем затвор закрывать. – Чуканов показал на плотину. – Так-то всё уже готово, Алексей Петрович, посмотрим на половине напора, как колесо будет работать, а потом ещё уровень поднимем, и тогда уж оно в полную мощь заработает.

– А малую плотину на низинной речушке не успели сладить? – поинтересовался Егоров. – Я смотрю, на ней вовсю топорами стучат.

– Да нет, тут другое, – виновато проговорил мастер. – Когда лёд выпускали, чуть-чуть не рассчитали, ну и порушили маненько ворота. Но два дня – и всё поправим, даже не сумлевайтесь. Главное, что колесо с валом не свернуло, повезло, что оно подливное, нижнебойное. Теперь уже на будущее осторожнее станем. Лучше уж побольше в половодье стравливать, чем потом чинить.

– От ветряков-то хоть какой-нибудь толк есть? – решил узнать, как обстоят дела, у главного механика поместья, Бочарова Степана, Алексей.

– А как же, конечно, – подтвердил тот. – С осени оба запустили. На большом цеху семь станков от них сейчас работают. В малом – четыре. В основном пока только лишь одни ружейные стволы обрабатываем, для дальнейшей сборки их готовим. Так что работают у нас сейчас машины для сверления стволов, для шустовки и обтачивания, ещё для нарезки в них каналов и для выделки казённика. Но как только водяное колесо на плотине закрутится, тут же привода и ко всем остальным станкам подключим. Тогда уж в полную силу сможем трудиться. Пока же на ветряках это никак не получится. Пойдёмте, сами поглядите, Алексей Петрович, как оно там внутри, все станы, доставленные к заводу, уже на свои места у нас встали, каждый отладили и вал к нему подвели.

В огромном здании было довольно сумрачно, солнце проникало сюда через верхние, установленные на высоте человека окна. Только у немногих работающих станков было чуть посветлее, два, а то и три установленных рядом с ними масляных фонаря давали хорошее световое пятно.

– Темновато здесь, – проговорил Алексей, оглядываясь. – Я как-то по-другому себе внутри представлял. Может, крышу сделать со съёмной частью, а на зиму застеклить?

– Это вы, Алексей Петрович, на казённом заводе не бывали али на частной железоделательной мануфактуре, – усмехнувшись, произнёс Бочаров. – Вот уж где темно. На стенах всюду пыль и сажа с полпальца толщиной, в оконца еле свет снаружи проникает, только и надёжа на масляные лампы. Стекло-то ведь, оно дорогое, да и шибко хрупкое, рамы от стука и грохота сильно дрожат, вечно трескаются. Здесь-то не пожалели, остеклили хорошо всюду по сторонам, ничего, и подсветка ещё под каждый станок будет. А потолок стеклить, ну не знаю. – Механик неодобрительно покачал головой. – Хрупкая уж больно конструкция получится, а тут снег зимой валит. Да и как ни делай прочным основание под станы, всё одно тряска-то от них на стены будет, а ещё и большой молот заработает. Давайте пока уж всё так, как есть, оставим?

Всюду прикрытые с боков коробами внутри здания шли металлические валы. Некоторые из них и сейчас крутились, передавая своё вращение через ремни шкивов^[2] валам работающих станков. Слышался скрежет, скрип и характерный шум металлообработки.