Подобных классификаций в сети было множество. К каждой прилагались примеры – фотографии реальных девушек. Мужчины спорили на форумах, почему в том или ином посте «пятерка» красивее «шестерки». Илья не любил ориентироваться на иллюстрации, потому что они устаревали – и даже красотки-«восьмерки» и «девятки» из постов 2015 года теперь, в 2020-м, выглядели колхозно. Илья вообще скептически относился к классификациям в интернете: у него была собственная, которую он считал самой объективной и щадящей. В ней не бывало женщин-«единиц» и «десяток», потому что, по его мнению, они не встречались в природе. «Единица», если и могла существовать, должна была быть глубоко больным человеком, неспособным вступать в отношения, и оценивать ее неэтично. Со страшным физическим уродством, увечьем, представить которое трудно, даже худшим, чем потеря руки или ноги. Были люди, которые даже без них считались красивыми. Илья читал блог популярной инфлюэнсерки, которая лишилась ноги и ей поставили бионический протез. Она походила на женщину-киборга из видеоигры и выглядела очень необычно и привлекательно. А «десяткой» может быть только та единственная, которую любишь.

«Двойка» – бомжиха с гнилыми зубами и пропитым лицом. «Тройка» – прыщавая или с лишним весом. «Четверка» – когда нет ни того ни другого, но черты лица некрасивые, а одежда и прическа – безвкусные. Большинство Илья оценивал на пять-семь баллов: они просто выглядели нормальными, люди как люди. «Пятерки» – замученные жизнью и работой серые мыши, «шестерки» – обычные прохожие, которых забываешь, едва увидев, «семерки» – яркие, выделяющиеся из толпы. «Восьмерки» – просто красивые люди с подтянутыми телами, «девятки» – топовые модели и актрисы. Если у девушки было красивое лицо, но немного выпирал живот, Илья смело относил ее к «пятеркам». Если фигура идеальная, но страшное лицо – то к «четверкам», потому что лицо важнее фигуры. Илья лицом был не урод, хоть подбородок ему и достался недостаточно выдающийся, из-за чего он комплексовал. Подбородок – основа всего. Он должен быть квадратным. На мужских форумах мощная челюсть любовно называлась «челюхой». Если у женщины «челюха» – она некрасивая. Если «челюха» у парня – он на лаврах.

Илья считал, что красота не субъективна. Красивых людей все считают красивыми. Всем нужен красивый партнер. Илья был никому не нужен. Раньше он то и дело разглядывал себя в заляпанном зеркале при свете тусклой лампочки в прихожей. Ощупывал маленький подбородок, водил рукой по редким русым волосам, становился боком, сгибал руки, чтобы посмотреть, достаточно ли мыши. Тонкие слабые плечи, хилый впалый живот (в детстве Илья был достаточно упитанным, но во время пубертата резко похудел). Он невысоко оценивал свои шансы. Ему никто не сказал бы правды, да и спросить было некого. Но правда была так очевидна и беспощадна, что по итогу он шептал: «Все кончено. Я конченый».

Рост в мужчине – не главное, но если он ниже среднего, не поможет даже лицо. В военкомате намерили сто шестьдесят девять сантиметров. Сам Илья до этого считал, что его рост сто семьдесят два, и когда ехидная тетка в халате озвучила цифру, он долго не мог примириться с ней. Даже ходил целый год в зал, но потом случилось мрачное озарение: качалка может добавить очки привлекательности только красивому парню, а ему, некрасивому, от мышц будет ни холодно ни жарко. И он смирился.

А когда Илье исполнилось двадцать лет, появились залысины, которые стремительно увеличивались. Он чувствовал себя закинутым на антресоль хламом, который оттуда больше не достанут. Вроде прохудившегося дешевого пиджака деда, который ему давно мал, или дырявого футбольного мяча, который дед обещал «залатать», но умер.

Илья мечтал о высоком, о науке, но в аспирантуру вместо него взяли тупую бабу по блату. Он страшно кипятился, а потом смирился и с тем, что никогда не станет математиком. Илья знал: все, чего он реально мог добиться в науке, – стать посредственным доцентом провинциального вуза в потертом костюме и со смехотворной зарплатой. Илья выбрал профессию ремесленника, но чувствовал себя не на своем месте. Это Никита безмерно счастлив быть айтишником и реализовался по полной – он тимлид в крупной компании. И родители у него обеспеченные, поддержали, купили квартиру.

Никита веселый, общительный малый. До альфача, конечно, недотягивает при всех данных – он всегда был слишком мягким и тактичным. Эти черты не нравятся девушкам. Но живется ему куда легче, чем Илье. Рядом с Никитой Илье все время хочется прибедняться. Так было всегда – еще когда Илья провожал взглядом гордость школы Никиту Носкова, вальяжно плывущего по коридору: классический синий костюм в полоску, кожаный портфель – ну прямо не старшеклассник, а дипломат. Сам Илья тогда носил серые брюки с дешевым синтетическим блеском (слишком длинные, собирающиеся в гармошку снизу), раздолбанные, некогда белые кроссы и затасканный спортивный рюкзак. Илья был отличником, но этого оказалось недостаточно, чтобы ему, как Никите, пообещали большое будущее. Никита культурно ел с ножичком, а Илья накалывал котлету на вилку и жадно кусал. Илья проливал кофе, крошил бутерброд, все у него вечно валилось, а у Никиты ничего не валилось. У Ильи был почерк как забор, а у Никиты каллиграфический. Никита сам гладил себе рубашки, а Илья ходил «как из жопы». Никита всегда выигрывал в шахматы. Илья не переставая сравнивал себя с другом и привык во всем быть хуже. Смирился с очередным фактом. Кажется, это называется «выученная беспомощность». Но Илья злился больше на себя, чем на него.

Инцидент с катком, положивший начало их дружбе, которую они сами прозвали «чулочно-носочный комбинат», произошел в 2008 году, в переломный год после бабушкиной кончины. Илье было тринадцать лет, Никите – пятнадцать.

Илья каждый Новый год ждал чуда. Ему нравилось, как преображался к празднику родной город, даже если речь шла о паре гирлянд на улице Ленина. Много ему и не нужно было. Домашняя суета тоже умиротворяла его: эти уютные запахи и звуки. Бубнеж «Голубого огонька», постукивание ножа о деревянную доску (бабушка ласково говорила «досочка»), нарезка ингредиентов для оливье (женщины в его семье готовили салат с яблоком). Разучивание стишка для Деда Мороза и примерка костюма гномика, сшитого бабушкой к утреннику, вселяли надежду на лучшее. После того как она ушла, все прекратилось. Он понял: ждать чуда бессмысленно.

Неприкаянный Илья слонялся по улице в компании одноклассников. Он таскался за ними всюду бесшумной тенью. Ребята пошли в кафе, украшенное новогодними синими лампочками, – и он за ними, хотя не было денег и на стаканчик кофе. Просто сидел в дальнем углу и слушал, как парни обсуждают внешность девчонок (обязательный критерий – «сиськи») в их же присутствии. Те краснели, но гордились, если удостаивались высокой оценки. «Прошмандовки», – думал Илья, глядя, как девочки хихикают и шутливо лупят главного альфача Корсакова по кличке Глеб-твою-мать. После кафе кто-то предложил двинуть на каток. Все гурьбой ломанулись с мест так, что стулья разом заскрипели. Илья инстинктивно пошарил по карманам куртки и обнаружил пятьдесят рублей. Это ли не новогоднее чудо? Хорошо, что он не нашел их раньше и не потратил на кофе с пирожным. Теперь оставалось только молиться, чтобы полтинника хватило на час проката!

Илья весь издергался, пока шел к стадиону. На всякий случай он сунул руку в карман и крепко схватил купюру. Корсаков с девочками ушли далеко вперед, Илья плелся позади, но слышал их смех. Дегенерат Овечкин, отстающий в учебе, но превосходящий всех в плане мускулов, пихнул его под бок и вытащил из внутреннего кармана смятую страничку с обнаженной грудастой леди, вырванную из эротического журнала. Илья было протянул к ней руки, но Овечкин выхватил страничку у него из-под носа и прикрикнул:

– Лапы убери! Я так, показываю. А то ты таких и во сне, наверное, не видел, задрот!

Илья показал ему фак, когда тот повернулся спиной.

У ворот стадиона собралась небольшая очередь. Илья стоял и накручивал себя: что будет, если пятидесяти рублей ему не хватит. Одолжить не у кого – эти уроды не дадут. Но пятидесяти рублей в итоге хватило, даже осталась сдача на мороженое. Ему выдали раздолбанные вонючие коньки тридцать девятого размера: нога выросла, а сам он еще нет.

Илья зашнуровал ботинки и попытался встать. Держась за бортики, как-то дошел до входа на каток и на входе же и упал – под звонкий хохот девочек, Корсакова и Овечкина.

– Оп! Шлепнулся, – прокомментировал Овечкин.

– Как подстреленный! Пушкин на дуэли! – блеснул эрудицией Корсаков перед девчонками. А менее банальный факт из жизни Пушкина знаешь, придурок?

– Я тогда Дантес! Пау, пау! – Это голос кого-то из корсаковских шестерок.

– Чулочников, вставай. Тут не пляж, сейчас не лето! – Это девочки говорят.

– Чулок – корова на льду в натуре! – басит Овечкин. Он не слишком изящен в метафорах.

Знаменитое «бей или беги». Правда, когда беспомощно лежишь на льду с туго зашнурованными утюгами на ногах, сложно дать в морду выскочке Корсакову или сорваться с места. Поэтому ты просто валяешься, будто примерз, и молча проглатываешь издевательства.

Илья сделал очередную попытку встать, что вызвало новые взрывы хохота у Корсакова и Овечкина.

– Чулок, так и хочется через тебя перешагнуть. И ты тогда не вырастешь! У тебя есть три секунды, чтобы испугаться и встать. Считаю: раз…

Лезвие овечкинского конька блеснуло у Ильи над головой. Все, сейчас ему точно горло перережут. Илья зажмурился.

И тут раздался голос:

– Че столпились тут на входе? Че ржете?

Илья думал, что хуже уже быть не может. Но, видимо, хуже может становиться до бесконечности. Потому что голос принадлежал проклятущему Никитосу – предмету то ли тайного обожания, то ли ненависти Ильи. Глаза бы его не видели. Впрочем, у него и так закрыты глаза: он не может их разлепить от ужаса.

– Не понял вообще. Человек в первый раз в жизни встал на коньки, а вы ржете? А вы че, Евгении Плющенко, что ли? Овечкин, много шайб забил?

Белобрысый Никита ловко подъехал к Илье, – коньки у него были не убитые прокатные, а свои, навороченные хоккейные. Он протянул ему руку.

– Валите все отсюда, пока я не разозлился! Когда что-то с первого раза не получается, это нормально! Он пару раз покатается и будет лучше вас. Все, разошлись.

Кажется, опасность миновала. Илья открыл глаза. Одноклассники покорно разъезжались по углам катка. Не сильно пристыженные, скорее раздосадованные, что им обломали кайф. Корсаков, наверное, и вовсе лопнул от злости, ведь внимание девчонок теперь переключилось на Никиту. Они восторженно пялились, пока Никита учил Илью кататься, и каждая мечтала оказаться на месте Ильи.

– Ну и друзья у тебя. Не друзья, а говно! – сказал Никита.

Илье показалось, что Никита предлагал ему альтернативу в виде себя. С тех пор он охладел к тупым одноклассникам и робко прилепился к новому другу, а тот и не был против. Да, с женщинами не ладилось, зато Илья умел дружить и ради этого белобрысого придурка был готов пусть не на все, но на многое. Как оказалось, до сих пор готов.

Илья 06:01

Вот же ирония судьбы: ты не дал Овечкину перешагнуть через меня, но я все равно так и не вырос, лол

Илья вбивает в поиске «Анна Мальцева». Ему открывается список лиц с одинаковыми именами. Юных, взрослых, пожилых. Из МГУ, из СПбГУ, из Вышки. Илья не знает, какой вуз она окончила, но сужает поиск до родного города и наконец находит нужный профиль.

Ее ранее лоснящееся лицо на аватарке выглядит совершенно матовым, мраморным. Она сильно изменилась, похудела. Вышла замуж и сменила фамилию на Зайцеву, а старая в скобочках. Аня Мальцева-Зайцева живет теперь в Питере. Есть муж, тоже программист, правда не слишком успешный – работает в какой-то мелкой шараге, и вместо Мальдив они ездят в Турцию. Аня держит на руках малышку с челкой и в белом платьице. У самой аккуратные локоны, белая рубашка и синие джинсы по фигуре, на ногах – лакированные черные лодочки. У мужа тоже белая рубашка и синие джинсы. Обычная семья. Обычная женщина. С виду счастливая – как и все в интернете.