– Хорошо, – прогудела машина. – Я заправлюсь углём и соберу лагерь.

Вмятина открыл свой внушительный рюкзак, перепачканный сажей – он был доверху набит каменным углём, – раскрыл топку в своём тулове и принялся горстями забрасывать в неё топливо.

– Ты гениален, – пробормотала Нисса, заворожённая этим зрелищем, и закусила губу. Но взяла себя в руки и продолжила: – Так вот. Я ищу знания не только в книгах, Ганс, и уж тем более не в устаревших фолиантах. В столице я вступила в местную Ятрейю и устроилась работать в хютерианскую лечебницу для нищих. Вот где лучшая коллекция интересных мне экземпляров! Я ж патоморбистка. А степень магуса я получала, не отрываясь от дела – важнее ведь не твой статус, а результат.

Бернар уже пожалел о вопросе про магический схолум и попробовал сменить тему:

– А почему ты отказалась от всего этого и пошла в первопроходцы? Ты же мастерица столичной Ятрейи! К таким весь бомонд ходит и серебро горстями носит. Наверняка по два рихта в день получится брать.

– Я и не отказывалась. Я в Магну из столицы по делу одному приехала, а тут твоя гильдия предложила этот заказ. Мне очень нужны полтысячи рихтов именно сейчас. Я хочу в одно предприятие вложиться.

– Предприятие? – Бернар заинтересованно придвинулся поближе. Он старался не подать виду, что только что заметил чёрную собачью морду, высунувшуюся из-под ели неподалёку. – Я жажду подробностей!

И Нисса принялась рассказывать. Её зелёные глаза заблестели, голос стал громче. Гнома загибала пальцы на левой руке, перечисляя страшные болезни, одолевающие акерецких бюргеров:

– Смотри. По столице часто гуляют поветрия: скарлатина, желтуха синюшная, эффлювиа вульгариа или даже кровавая немочь. А моровая язва? Редко, но бывает. И вот все магнаты, обермейстеры, вельможи и прочая знать готовы золотом платить за чумного патоморбиста, что действительно может спасти от миазмов.

– Только вспоминают они об этом поздновато, – кивнул Бернар со знанием дела.

– Именно что поздновато! А поветрия толком не изучены, ими как бы бедняки страдают, да? И знаешь, кто ещё?

– Люди?

– Нет. То есть да! Но люди почти вымерли, это неинтересно. Ой, прости!

– Нет-нет, ты права, – печально признал Бернар. – Папа ведь от хвори и умер. Твои столичные коллеги, кстати, не помогли, ничего толком не поняли. Он несколько лет страдал. Вспышки ярости непонятные, мигрень страшная. Они сказали, что это чисто людское, что-то в голове… Камень, что ли?

– В столице почти нет патоморбистов из людей, – заметил Ганс. – Одни гномы да эльфы. Они часто такими отговорками прикрывают свою некомпетентность.

– Да, может быть, – кивнула Нисса. – Но людей, увы, слишком мало, чтобы их изучать. А вот кого много – так это орков! Ну, гоблинов городских.

– Подожди, а разве у них не свои собственные болячки?.. – удивился Бернар.

– Вот! Именно! – воскликнула Нисса, восторженно жестикулируя, будто они её свадьбу обсуждали. – Какие-то миазмы с орков на нас, реттов, не переносятся, а какие-то – да. И никто не знает, какие, как, почему! Они живут в трущобах, в грязи, лапы свои не моют вовсе – там цветёт и благоухает любая патоморбия, понимаешь? Если мы докажем, что кровавая немочь идёт от орков, если мы докажем, что научились с ней бороться, нам знаешь сколько сам Акертинг заплатит? Лишь бы мы выгнали немочь из города.

– Ого, какое предприятие, – поражался Бернар, то и дело поглядывая за Ниссино плечо. Теперь псов было двое. Они таились в тенях, выжидали, следили. Хорошо, что соляной круг их не пускал.

– Я так и кудесницей Ятрейи стану! Ха! Самой молодой за семьсот лет!

– Так, а пятьсот рихтов-то тебе зачем?

– Мы с коллегами задумали гешефт: с каждого по шестьсот серебряных – и он в доле. Я не успеваю накопить, а потом шанса не будет. Мы устроим в столице первую лечебницу для орков!

На этих словах Ганс аж поперхнулся тием.

– Откуда у этих грюнхаутов деньги на лечение возьмутся? Они же чернь, совсем нищие…

– Она будет бесплатной! – Глаза гномы горели священным эрудицким пламенем.

– Валетудинарий? – удивился фон Аскенгласс.

– Вале… Это что за заклинание? – переспросил Бернар.

– Не все незнакомые тебе слова связаны с магией, – проворчал Ганс. – Многие бесплатные лечебницы были основаны людскими кайзерами в качестве жертвы Хютеру – они и назывались валетудинариями. Но в них никогда не пускали грюнхаутов! Неужели Хютер теперь и зеленокожих спасает?

Взгляд Ниссы тут же охладел. Она посмотрела на руку с набитым символом покровителя и ответила:

– Дело не в Хютере. Хотя, быть может, и в нём. Защищай слабых… Ты можешь смотреть на орков свысока и даже ненавидеть – твоё дело. Но подцепи от них какую патоморбию – сам же долго не протянешь.

– Не протяну? Пустые домыслы, – возразил эрудит. – Как-то людской род прожил без вашей помощи четыре эпохи. Ещё посмотрим, кто вымрет первым.

– Знаешь, Ганс, – вступил Бернар, почувствовавший, как накаляется спор, – я думаю, эти валедитура… Что? Ну и название! Зачем ты вообще его вспомнил? Короче, бесплатные лечебницы, бесплатные лекари – они всем нужны. Все порой хворают. Так как платить, если ты сам болен, а семьи нет? А если у тебя дети – кто их прокормит? Это не выдумки. Со мной так и было, например. Уверен: дело Ниссы и Хютеру угодно, и многим другим богам.

– К тому же, ты меня извини, – решила Нисса всё-таки подбросить угля в топку диспута, – но поветрия от орков в первую очередь на ваш род садятся. Вспомни моровую язву Гномьей эпохи, как она две трети людей в Акерплатце выкосила! А начиналось с гоблинов, с грюнхаутов, как ты их называешь, и тех погибло куда меньше. Ты просто не сталкивался с патоморбией как следует – вот тебе и кажется, что это не про тебя.

Повисла гнетущая тишина, в которой лишь костёр осмеливался потрескивать да псы вдалеке завывали. Ганс угрюмо нахохлился, будто мокрый воробей, и уставился на огонь, не желая, видимо, признавать очевидное. Вдруг раздался хруст! Все вздрогнули, оборачиваясь ко Вмятине – тот заводил пружины Зубила массивным часовым ключом. Хр-р-румк! Хр-р-румк!

– Все палатки собраны, кроме палатки Ганса. Не понимаю, как она сделана, – заметил автоматон. – Пора выдвигаться.

– Да, конечно, извини, – кивнул Бернар, собирая тисовые плошки и быстро протирая их снегом. С тоской он смотрел на остатки похлёбки, что предстояло выбросить.

– Завтрак был прекрасен, – похвалила его Нисса, протягивая свою недоеденную порцию. – Я правда объелась.

Бернар печально принял тисовую миску. Тоже выбросить придётся.

– Я сталкивался с людской патоморбией, – вдруг выдал Ганс таким мрачным тоном и с таким скорбным видом, что только Вмятина на него не отвлёкся. – Это не всегда хвори, о которых вы думаете. У нас всё куда сложнее. Собственно, этой ночью мне снилась матушка, которую я не знал.

– Она рано умерла? – осторожно спросил Чкт-Пфчхи.

– Ещё при родах. От редкой патоморбии по имени Ганс Глабер, – невесело усмехнулся эрудит.

– Соболезную… Подожди, а почему тебе не снились змеи и этот младенец ревущий? – задался вопросом Бернар.

– Дух матушки меня бережёт, не иначе. Я всегда чувствовал её присутствие… А кормилица болтала, что её жизнь забрал Грюнриттер. Слышали когда-нибудь историю про Грюнриттера?

Сначала Ганс сам испугался собственных слов, ведь он ещё никому не рассказывал эту историю. Да и кому рассказывать, если он многие годы общался лишь с молчаливыми фолиантами? И что сейчас его дёрнуло? Но к чёрту, была не была!

– Итак, Грюнриттер. – Ганс прокашлялся и продолжил вкрадчивым загадочным голосом, от которого у Бернара мурашки побежали по спине: – Один старый дворянин не мог иметь детей. Однажды вечером в его доме попросил ночлега Грюнриттер. Старик принял его и накормил чем только мог, хотя и сам нуждался. Грюнриттер остался доволен и спросил, нет ли у хозяина какой печали. Старик возьми да пожалуйся на свой недуг.

Услышав печаль дворянина, Грюнриттер сказал, что может ему помочь, но взамен потребует кое-что.

– Когда-нибудь – может быть, такой день никогда не придёт – я попрошу тебя отдать мне то, что ты больше всего ценишь в жизни. До этого дня прими это как подарок, – прохрипел Ганс, изображая голос беса.

Старик решил, что ему ничего не жалко, лишь бы у него появилось дитя, и согласился. Вскоре у него родилась дочь. А когда настало время выдавать её замуж, явился Грюнриттер и сказал, что пора и старику выполнить своё обещание. Тогда-то бедняга и понял, что больше всего в жизни ценит свою дочь.

Конечно же, старик не захотел отдавать свою кровинушку Грюнриттеру. Он попросил три дня, чтобы с ней проститься, а за это время быстро выдал дочь за соседа-дворянина, который давно добивался её внимания. Пусть нелюбим, зато хоть из людей.

Когда Грюнриттер пришёл через три дня, невеста уже принесла брачную клятву. Бес страшно разозлился и пригрозил, что всё равно получит своё.

В первую брачную ночь лёг такой густой туман, что новобрачный дворянин заплутал в собственном саду. Но жених к невесте всё равно пришёл – правда, он странно молчал, его член был холодным как лёд, и иногда невесте казалось, что левая нога у него не человеческая, а козлиная, с зелёной шерстью.

Наутро сосед-дворянин проснулся в своей постели рядом с невестой, и ни он сам, ни она не помнили ничего странного. Кровь же на простыне говорила о том, что бракосочетание прошло удачно. Вот только при родах несчастная сгорела как свечка, а душу её навсегда забрали под холм – в борг Грюнриттера.

Последние слова Ганс театрально провыл, подняв руки вверх и тряся пальцами – изображая призрака.

– Ну и сказочки у тебя! – Бернар поёжился. – Нам и так здесь не по себе. Холодный член, етить твою!

– Может, сказки, а может, и нет. Что ж. Пойду палатку свою собирать.

Ганс и раньше много думал о том, что во сне его навещала мать. Сны эти были такими детальными, такими отчётливыми, что у маленького фон Аскенгласса никогда не возникало сомнений, что она приходила к нему живьём. Но как ему удалось запомнить её, будучи новорождённым младенцем? И другая странность: скрипка. Матушкин гувернёр, бесёнок со спутанной шерстью и ушами-лопухами, учил его играть только во сне – но этого оказалось достаточно, чтобы Ганс заиграл наяву. И символ Истэбенэль, миниатюрную астролябию, ему тоже дала мать – и вот прибор вполне осязаемый. В юношестве Ганс часто задавал Карлу все эти вопросы, но ворон легко уводил разговор в сторону.

– Получается, ты сын этого… Грюнриттера? – Бернар внимательно осмотрел Ганса, как будто пытался разглядеть у него на голове рога. – Во дела! И каково тебе жить бесом?

– Как если б я был обыкновенным людом… только бесом при этом, – мрачно ответил Ганс после долгой паузы.

Сам эрудит толком не знал, как относиться к своему происхождению. Конечно, знак, который оставило на нём потустороннее родство, не так-то просто было разглядеть, и встречные не бежали от него как от прокажëнного.

Но всё же стремление проникнуть в суть своего происхождения привело юношу к занятиям бесовщиной, а потому ему было трудно открываться и заводить друзей: он постоянно ждал косых взглядов. Вот и сейчас эрудиту стало несколько не по себе, он решил промолчать, занимаясь делом.

– Я готов выдвигаться, – заметил Вмятина, недвижно наблюдавший за Гансом и всем лагерем заодно. – Чем быстрее отправимся в путь, тем быстрее выполним задачу.

– О, пока ты не занят ничем, – обратился к нему Бернар, продолжая держать Ниссину плошку с остатками завтрака. – Вмятина, скажи, а у тебя есть родители?

– Я бездействую из-за вашей задержки. У автоматона нет родителей. – Он отвечал ровным голосом, как будто обсуждал рубку дров или прочистку печной трубы.

– Да, но… Ну кто-то ведь тебя сделал?

– Нильс, кюнстмейстер Гильдии кузнецов Ппфара.

– Та-а-ак, – протянул Бернар. – И в каких ты с ним отношениях?