– …третьи, лишенные и золота, и силы дадут то, что есть истинная ценность, – голос жреца наполнял храм. И от него, что от вина, голова шла кругом. Ноги и руки делались мягкими, непослушными. – Свое сердце возложат они на алтарь.

– Я не хочу, – жалобно произнес лойр Шаннар.

Твою…

…это не баб по дивану валять.

– Надо, – жрец был ласков. Он протянул руку и коснулся лица лойра, провел по белой его щеке, то ли утешая, то ли снимая невидимую пыль. – И сердце твое накормит голодных, даст покой беспокойным…

– Какое полезное, однако… – Ричард решился.

Он быстрым шагом подошел к лойру и, заглянув в застывшее лицо его, понял: уговаривать бессмысленно. Да и времени на уговоры особо нет.

Ричард перехватил рукоять сабли, примерился и с немалым удовольствием опустил на светлую макушку. Лойр Шаннар пошатнулся.

И рухнул на грязные камни.

– Негоже брать то, что предназначено богам, – заметил жрец с упреком.

– У него свои боги…

– Он просто забыл истинных…

А шелест под крышей стал громче.

Уходить надобно.

– Они давно ушли… и тебе пора…

…ритуалы изгнания духов Ричард помнил распрекрасно, однако крепко подозревал, что жалких его силенок не хватит.

– А его я заберу, – он, не спуская с мертвеца взгляда, опустился на одно колено, кое-как поднял лойра, закинув его на плечо.

Жрец улыбался.

Мягко. Понимающе.

Он не пытался остановить Ричарда. Просто смотрел.

Держал и нож.

И чашу.

И… когда до двери осталось пара шагов, храм вдруг вывернулся, и Ричард вновь оказался у алтаря.

– Оставь, что принадлежит богам, – сказал жрец.

– В бездну, – отозвался Ричард, испытывая преогромное желание выразиться куда более витиевато. Останавливала память.

Оказаться в этом месте без силы… ему и одного урока хватило.

– Я не позволю тебе убить невинного человека.

– Невинных нет. А этот… он убил меня, – жрец поднял руки и на ладонях его проступила кровь.

– Не он, – Ричард положил тело.

Бежать?

Один раз не получилось, значит, и второй не выйдет. А долго с этакой тяжестью на горбу он не пробегает. Остается что?

Договариваться.

– Его тогда и на свете не было-то… и его родителей тоже. Все, что случилось, было давно.

– Я не знаю времени.

Да… договариваться у него никогда не получалось.

– Чего ты хочешь? Мести?

Мертвец смотрел.

И смотрел.

И думал?

Или…

– И я не ошибаюсь. Я помню эту кровь. Но я не желаю мести.

– Тогда… – Ричард облизал пересохшие губы. – Тогда чего ты желаешь?

– Свободы.

Упокоения.

Он ведь верил. И продолжал верить, взывать к богам, которые оказались бессильны защитить верного своего слугу в храме. А может, просто не захотели. Может, им и прежде мелкие человеческие игры были лишь забавой…

– И как я…

– …не вздумай соглашаться, дурень! – голос Альера донесся откуда-то издалека. Даже не сам голос, но эхо его.

– …возьми, – жрец протянул что-то. – Возьми и… прости их, если сможешь. У меня не получилось…

…это оказалось сердцем.

Красным.

Мясистым.

Тяжелым.

Оно вяло дернулось в руках Ричарда, а в следующий миг забилось ровно и спокойно.

В груди Ричарда.

Уже не Ричарда.

…у него было другое имя, но он его не помнил, впрочем, это отсутствие памяти не вызывало беспокойства. В конце концов, было важно не имя, а…

…место.

Храм Всех Богов, один из древнейших в Империи, славных и историей своей, и чудесами, что случались в стенах его с завидным постоянством. Их присутствие здесь ощущалось явственно, наполняя душу трепетом и восторгом, которым он делился с богами.

И был любим.

Как ему казалось.

Сам Император, почтивший их захолустный городок визитом, удостоил его высочайшей милости – лично преподнес черный жертвенный клинок…

…это случилось за полгода до мятежа.

…бунтовали частенько, но большей частью в вовсе уж далеких провинциях. Мятежи вспыхивали. И захлебывались кровь. Храмы получали новых рабов, а верные дети императора – праздничные шествия.

Заговоры тоже случались, на то она и Империя.

И потому никто сперва не встревожился, разве что удивился – как подобное вовсе возможно, чтобы сразу несколько провинций вздумало объявить Империи войну?

Неужто и вправду надеются, что Император пощадит?

Ждали…

…войск ждали.

…и еще известий о том, что войска эти вошли в Ишмар, залив улицы мятежного города кровью… и что Император лично судил заговорщиков… и…

…ничего не происходило.

Тишина.

Тревожная, как ему почудилось. И вялое недовольство богов, а еще странные слухи, что сами эти Боги вовсе не милосердны, но напротив, жестоки, если требуют себе кровавых жертв. И что сам уклад Империи несправедлив…

…храм не опустел вовсе, нет, но прихожан вдруг стало меньше.

А новости доходили одна другой чуднее. И вот уже не три провинции, а едва ль не половина выступила против Императора, объединенная человеком, который нагло называл себя сыном новых Богов.

Он говорил с народом.

Обещал рабам свободу. А низшим – власть. Он призывал свергнуть тех, на ком стояла Империя, и чернь, дурея от вседозволенности, пила его речи, как пьяница – горькое вино. И точно также шалела. Горели библиотеки. Рушились храмы, из тех, которые новые и не успевшие устояться в силе своей. Пылали усадьбы.

Умирали те, кто еще недавно казался всемогущим.

…а храм совсем опустел.

И однажды старый раб, живший при нем не один десяток лет, поймал молоденького жреца за рукав.

– Дурное затевается, – сказал он, глядя выцветшими глазами. – Уходил бы ты, ашше…

…он не внял предупреждению. Да и что дурного может случиться в храме?

…пришли в день Вдовы, когда храм украшали алыми покровами, а в алтарные вазы ставили букеты красных гиацинтов. Он сам срезал цветы в храмовом саду, внезапно осиротевшем, ведь женщины, которые еще недавно гордились службой своей, ныне опасались переступать порог храма.

Пусть так.

Все еще изменится. А Боги милосердны и простят отступников.

Он сам зажег огни в стеклянных фонарях, и наполнил лампы драгоценной ароматной смолой. Вознес молитву. И удивился, когда храм стал заполняться народом.

…не было женщин.

И детей, но их и без того в храм допускали редко.

Не было стариков и старух…

…и кажется, именно тогда он осознал, что служба эта будет последней. И голос его, наполнявший храм вином благочестия, предательски дрогнул. А сердце забилось чаще. И надежда… надежда ведь была: разве допустят Боги, чтобы ему причинили вред?

Да, он слышал о прочих храмах.

И о жрецах, что были растерзаны яростной толпой. Но это все происходило где-то далеко, а здесь…

…он вел службу, вглядываясь в лица пришедших, пытаясь отыскать в них хотя бы тень былого благоговейного ужаса, но не видел ничего.

– Хватит, – сказал молодой Харвар, который прежде приходил ко службе с отцом и дядьями, с матушкой и ее двумя сестрами, с сестрой и кузинами.

Харвар был порывист.

И не сдержан.

И набожностью особой не отличался, всякий раз тяготясь храмовой службой, видом своим показывая, что время это провел бы с куда большею пользой. Ныне же он, одетый просто – куда подевалась его любовь к золоту и каменьям – выступил вперед. Он перемахнул низкое ограждение, скорее символ, чем и вправду преграду, оказавшись у алтарного камня.

– Твои боги требуют жертву? – спросил он, дыхнув в лицо перегаром. – Что ж, мы ее принесем! И эту жертву они запомнят…

Народ, собравшийся в храме, загудел, но гул этот был каким-то… неуверенным.

– Вы только посмотрите на этого уродца… он напялил на себя красные шелка, когда вы… ваши дети…

Он слушал безумную эту речь, в которой не было и слова правды.

Голодали?

Быть может, где-то там, на окраинах Империи, в провинциях, что были еще дики, народ и голодал, но не здесь… и бедняков не было… работа?

Все трудятся в поте лица…

– …он лил кровь вас и ваших детей, чтобы кормить ею чудовищ! – его толкнули и, не удержавшись на ногах, он ударился переносицей о край алтаря.

Что-то хрустнуло.

И по лицу потекло влажное, горячее.

Кровь?

Он мазнул рукой и растерянный – как стало возможным подобное – посмотрел на людей. А те – на него. И на лицах их застыл суеверный страх.

Боги же…

Боги молчали.

– Видите? Эти статуи мертвы… – ему отвесили еще одну затрещину, не столько болезненную, сколько обидную. – Иначе разве допустили бы они подобное?

Его толкнули и пнули по ноге, заставив скривиться от боли.

– Вы поклонялись призракам! – Харвар ткнул пальцами под ребра жреца и тот захлебнулся воздухом, захрипел, когда рука вцепилась в горло.

И чьи-то руки – Харвар был слишком трусоват, чтобы прийти один – подхватили его. Подняли, позволяя разглядеть прочим.

Кто-то содрал алые шелковые одеяния.

Кто-то вспорол одежду.

Он пытался освободиться, но что он мог? Не воин, не маг… обыкновенный человек, которого слышали боги… Раньше слышали, а теперь словно бы оглохли.

– Танцуй, – его, голого и жалкого, с раскровавленным носом, кинули на алтарь. – Танцуй, святоша, и останешься жив!

Кто-то засвистел.

Захлопал.

А он вдруг осознал, что сегодня Боги будут смотреть. О нет, они запомнят все и каждому воздадут по делам его, но… помогать?

– Нет, – его голос прозвучал тихо, но храм привычно подхватил брошенное слово, донеся до каждого из прихожан.

– Танцуй, – по ногам ударили плетью, и боль обожгла.

– Нет, – он выпрямился и осмотрелся. – Вы приходили сюда за утешением… и за надеждой… вы приносили дары, взыская их милости, но что изменилось?

– Все изменилось, – ответил Харвар. – Ушло твое время… ваше время…

Толпа загомонила.

– Вы знаете меня. И вы знаете его… не ты ли, Ушвар, приходил ко мне, когда он со дружками разгромил твою таверну… а ты… забыл об обиде дочери? И…

– Заткнись, – теперь Харвар ударил по спине, по плечам. – Заткнись, сученыш…

Он бил и что-то говорил, и кровь летела на алтарь, уходя в камень. А он ощущал тяжелое давлеющее внимание богов.

Его стянули.

Вздернули.

И кто-то содрал боевой цеп, чтобы обрушить его на ноги. Боль была оглушающей, всеобъемлющей, и он не сумел сдержать крика. А Харвар скомандовал:

– Теперь руки…

…мука длилась и длилась. Харвар, успокоившись, вдруг озаботился тем, что враг его умрет слишком быстро. И в рот жреца полилась вода, щедро сдобренная силой.

– Вот так-то лучше, – его похлопали по щекам. – Что? Где ваши боги? Неужели они допустят подобное? Если уж не придут к нему на помощь, то на вас им подавно плевать…

…в алом тумане боли он слышал, как подходят люди.

Смотрят.

Плюют… кто-то отворачивается, но таких немного… прочие рвут, крутят… раздирают на части тело, в котором жизнь держится едва ли не чудом. Но это не то чудо, за которое он станет благодарить богов…

…милосердия.

Бесполезно взывать о нем.

…справедливость?

Им воздастся… всем им… они еще не понимают, что ступили на опасный путь мятежа, в котором сами же сгорят… и он увидит… он уже видит, благо, открыты врата времени.

…колосья под серпом Жнеца… они ложились под копыта тяжелой конницы, что пыталась подавить мятеж… щепки, тонувшие в кровавом круговороте… сгоравшие в огнях последней войны… и уходившие медленно от голода и застарелых проклятий.

…они будут вспоминать тот, иной мир, от которого отказались.

И оплакивать его над могилами собственных детей, не понимая, за что судьба оказалась так жестока. А те, кто выживут, застанут становление нового государства, и отнюдь не цветами и лозунгами будут кормить его, но вновь же кровью… кровь – единственно достойная пища для великих свершений.