– Ладно! – ответила Инна без обиды.

Я проводил её до автобусной остановки, а потом побрёл домой, надеясь, что на этом события сегодняшнего дня и закончатся.

Однако возле подъезда, рядом с пустой лавочкой, меня ждал некто маленький.

Я подумал: вдруг опять плюшевый парень? Но нет, это был кто-то другой. Тоже метр с кепкой, но не худой.

Ребёнок в старой маске клоуна с облезлым носом и улыбкой до ушей. Одет он был в кофту с капюшоном, свисавшую аж до колен. Штаны и ботинки тоже были ему не по размеру.

«Этот пацан вырядился в одежду кого-то из взрослых или у нынешних детей такая мода?» – думал я, проходя мимо.

– Эй, приятель! Не торопись! – пропищал ребёнок в клоунской маске. – Перед тобой открывается удивительный мир, полный тайн и чудес!

– Ты тут рекламу раздаёшь или что? – спросил я.

– Ну вот! Тебе уже интересно! – обрадовался мальчишка, раскинув короткие ручонки.

– Не особо! Ты уж извини. – Я подошёл к двери с домофоном, вынул магнитный ключ и уже хотел приложить его к замку, как вдруг этот мелкий клоун начал хамить:

– Куда же подевалось твоё любопытство, олух? Разве ты не любишь совать нос в чужие дела?

Я обернулся и ответил тем же:

– А ты не обнаглел, случаем? Маску нацепил, и можно старшим грубить? Или рожи своей стесняешься?

Я пытался рассмотреть глаза пацана в дырках маски, но их было не видно.

– Красоты не стесняются! Можешь посмотреть, если так интересно! – ответил коротышка, и это был уже не детский голос, а хриплый, почти стариковский.

Он скинул капюшон и сорвал маску. Это оказался не ребёнок, а карлик. И его лицо было настолько уродливое, что он не походил на человека! Скорее уж на хищную рыбу.

Кожа в свете фонаря казалась ярко-розовой. Глаза жёлтые и выпуклые. Зубы как у пираньи.

– Да кто ты такой?! – вскрикнул я.

– А-а-а! И это тебе надо знать? – говорил человек-рыба, топая башмаками. – Хочешь, чтобы я сказал тебе своё имя? И что ты мне отдашь за этот секрет? Ухо? Глазик? А может, язык?

Он подступал ко мне всё ближе и ближе.

– Да пошёл ты! – ответил я, ударил ключом по замку и нырнул за железную дверь.

Этот карлик напугал меня не на шутку. Сердце нервно билось, горло пересохло.

А тот уродец скрёбся в дверь и гоготал. Давился смехом, прокашливался и снова гоготал:

– Ха-ха-ха! Ну куда ты? Ты же хотел узнать, кто я такой? Хочешь знать моё имя? Ну! Хочешь знать моё имя?!

Оливий
Записки бездомного по прозвищу Тихий

На двери подвала висел здоровый квадратный замок. Но в щели под дверью торчал узелок верёвочки. Потянув за него, я вытащил ключ. Каким надо быть простаком, чтобы прятать его рядом с дверью?

Хотя сторож мог быть и добряком, он понимал, как тяжело бездомным холодными ночами, и специально прятал ключи так, чтобы их нашли. Или же он просто глуп. В любом случае, я был ему благодарен.

Для кого подвал, а для меня хоромы! Там, внизу, были тёплые трубы, деревянные поддоны, на которые я постелил одну из своих курток. Был там и свет – лампа на двух проводах. Как раз то, что мне нужно!

Я раскрыл свой брезентовый рюкзак, куда помещалось всё моё имущество. Раскрутил патрон лампочки, оголил провода и подключил к ним свой кипятильник. Он у меня не с вилкой, а с двумя прищепками, как раз для таких целей.

Совсем немного возни, и я вскипятил воду в маленькой кастрюльке. Достал из рюкзака гранёный стакан и заварочные пакетики, уже бывавшие в кипятке и высушенные. Напиток получился бледноватый, но согревал не хуже крепкого чая.

Кастрюлю с остатками кипятка я накрыл тряпкой и положил сверху чёрствый ломоть хлеба, чтобы тот стал мягче. И ещё у меня было немного колбасы. Такой вышел ужин.

Я утолил голод, согрелся и был так доволен, что почти счастлив. Насколько может быть счастлив одинокий и бездомный человек, у которого к тому же больное колено.

Однако тем вечером вовсе не оно меня растревожило, а то, что я увидел, когда допил чай. В мутном стеклянном донышке моргнул знакомый жёлтый глаз, а в гранях заиграли отблески малиновой кожи.

Я уже видел этого коротышку. Он являлся мне, когда я лежал в тяжёлой горячке, во время которой мерещатся черти. Как раз за чёрта я его и принимал. Этот коротышка не похож на человека. Ну, две руки, две ноги, тело бочонком. Но голова! Совсем другая анатомия. Рыбий череп, обтянутый розовой кожей, зубы острые, как бритва, и глаза расположены криво: один задран до лба, другой почти на щеке. Одет он был и сам как нищий.

Малиновый коротышка приходил ко мне в знойном бреду, глядел на меня через дно стакана и не то посмеивался надо мной, не то был у него такой нервный кашель.

Коротышка со мной разговаривал, составлял мне компанию, пока я лежал в беспамятстве. Думал, если ко мне приходит малиновый чёрт, значит, мне скоро хана.

Какая бы жизнь у меня ни была, умирать не хотелось, поэтому я выкарабкался, поправил здоровье, как мог. А этот коротышка опять пришёл. Значит, не в болезни дело, а в том, что я кукарекнулся.

Так я и спросил своего нынешнего гостя: что со мной делается? Неужели двинулся рассудком? Я видел его уже прямо перед собой.

Трудно было разобрать, что отразилось на его лице: то ли улыбается, то ли просто скалит зубы.

– Дело не в твоём уме, – голос коротышки звучал как скрип старых пружин. – Это всё твой стакан. Ты меня через него увидел – вот я и здесь. Он для меня как дверца.

– Как это? – я рассмотрел сверкающие грани. Стакан и стакан, ничего в нём волшебного.

Коротышка сел рядом на поддон, а я от него отодвинулся.

– Был карьер, там добывали песок, – рассказывал он. – Людям говорили, что копать в том месте нельзя. Но кого бы они слушали? Черпанули ковшом, слой песка обвалился, а там кости в саванах, гнилые гробы и груды черепов. Это было древнее кладбище. Вот о чём их предупреждали. Добычу остановили всего на один день, а потом рассудили так: любой песок и любая глина – это чей-то прах. Так что же, не копать теперь? И продолжили работать. Тот песок пошёл на нужные вещи. Из него делали стекло для стаканов, графинов, ёлочных игрушек и линз для дверных глазков. В бликах и отражениях этого стекла можно увидеть иной мир, который населяют мёртвые и никогда не жившие. Такие, как я!

– Да кто же ты такой? – я ещё отодвинулся от коротышки.

– Я мастер разных экспериментов, всегда искал способы стереть грань между нашим и вашим миром, – кряхтел мой жуткий гость. – Открывать новые двери – моя работа. А это особое стекло – как раз то, что нужно. Я нарочно отражался в его бликах, стоял у дверей с глазками, ждал, когда меня заметят. Кто меня увидел, тот и пригласил к себе. Вот мы теперь и связаны. Оливий меня зовут.

Я не стал жать его руку, а только сказал, что имя какое-то древнее. Сам называться не стал. Коротышка спросил, как меня угораздило стать бездомным. Я ответил, что уже забыл. Это была правда. Первое, что помню из своей жизни, – как жил в переходе вместе с другими такими же детьми. Мы сидели на расстеленных одеялах и просили милостыню. Нас называли беспризорниками. Мы всего боялись: злых людей, милицию. Боялись оказаться в интернате или в спецшколе. Говорили, там хуже, чем на улице.

Но открывать душу коротышке я не стал. Он был моим мучителем. Когда я лежал беспомощный, он оттягивал мне веки, осматривал глаза, тянул за губы, заглядывал в рот. Изучал меня, словно я кукла. Это осталось в моей памяти.

Когда он уполз под трубу, я разбил стакан о стену, несмотря на то, что другого у меня не было.

«Найду себе где-нибудь кружку и больше не увижу этого беса», – подумал я, прижавшись спиной к тёплой трубе.

* * *

Мне снова не удалось ни к кому напроситься, и опять пришлось самому искать ночлег. Знал я одно место за старой фабрикой. Там в одном подвальном окне были выбиты стеклоблоки. Я туда еле влез со своим больным коленом, а как буду выбираться утром, и не представлял. Слишком узкая лазейка. Но это было дело следующего утра, главное – сейчас отдохнуть и хоть немного отогреться.

В сыром подвале стояла темнота. Здесь не было ламп и электричества, только уличный свет, лившийся через стеклоблоки сплошным потоком.

Я не заметил во тьме и ударился ногой о мягкую кучу тряпок. Колено стрельнуло жгучей болью. Проклятая нога!

Тяжело дыша, я опустился на пол и разглядел, что это не куча тряпок, а человеческое тело. Женщина! Или девочка. В темноте не разобрать.

– Ты посмотри! Посмотри, какая красота! – это был скрипучий голос коротышки.

Оливий… я запомнил его имя… Он пришёл из глубины подвала. У него в руке болталась закопчённая лампа, и в ней трепыхался огонёк. И откуда малиновый коротышка там взялся?

Он подошёл, поставил лампу между мной и телом. От запаха гари и керосина стало нечем дышать.

– Ты смотри! Лицо изрезано! Красиво? – Оливий, прыская смехом, повернул тело лицом вверх.

Девушка. Совсем молодая, худенькая. Из дыр в куртке торчал пух, окрашенный кровью.

– Какая погань это сделала с человеком? – не удержался я. – Ты?

– Я?! – возмущённо гаркнул малиновый карлик. – Твои братья это сделали! Грязные бомжи! Это всё такие, как ты!

Он поднял её белую, еще не окоченевшую руку и помахал мне:

– А знаешь! Я могу её оживить. Наверняка всё получится. Она оживёт и станет мне дочерью. Но это всего лишь тело, а мне нужна душа… Где бы мне взять душу?

Я не стал ему ничего подсказывать. Ох, замучил меня этот коротышка хуже моей подагры. Я кое-как выбрался из подвала и пошёл по морозу искать другое место.

На душе было неспокойно. Я думал про убитую девушку. Кто с ней так жестоко? Правда, что ли, такие же бездомные, как я? Или врал бес?

Он смотрел на её раны и говорил: «Красиво!» Чего же там красивого?

Ночь я провёл в помещении, где стоят банкоматы. Спал у батареи. А утром меня оттуда прогнали пинками, наградили «комплиментами»: «Живой, а воняешь так, будто давно протух!»

Ударили в спину и бросили меня в сугроб. Такова была плата за ночлежку в отделении банка. Я знал, на что шёл.

К слову, в бане я был совсем недавно… Да, мы, бездомные, тоже иногда моемся. Но зимой одежду не постираешь, переодеться не во что, да и сушить негде. Вот и таскаешь с собой вонищу. Сам-то давно принюхался, а люди шарахаются.

* * *

От храмов нищих не гонят, но прихожане обычно деньги дают с неохотой. За целый день только на батон хлеба наберёшь. Я побираюсь у столовки автовокзала. Там можно получить по горбу от охранников, но иной раз люди дадут денег, булочку купят, а бывает, целым обедом накормят.

Там я встретил своего знакомого Тёму. Сразу не узнал его: он густо зарос. Тёма всё время болел. Удивительно, что жив до сих пор.

Мне от него кое-что было надо. Я уже примелькался, где только мог, меня отовсюду гнали, и каждый раз приходилось искать ночлег. И ещё я не хотел спать один, ведь где бы ни заснул, везде меня доставал жуткий острозубый карлик. Из-за него я стал бояться темноты.

– У меня такое место, что ты ахнешь! – пообещал Тёма. – Ты мне с деньгами помоги, а я тебя к себе пущу.

Я купил ему поесть. Он взял с меня обещание никому не рассказывать про это место, привёл к старой котельной и показал люк в земле. Под ним оказалось просторное «жилище». Там были настелены матрасы, одеяла и даже имелись подушки. На стенах лампы. Трубы огненные – можно еду согреть.

Тёма напевал песни, которые часто крутили на вокзале. Слов он не помнил и додумывал свои. Я лежал на матрасе, листал книжку, которую нашёл в мусорном баке. Читать я когда-то сам выучился. В той книге кто-то кого-то любил, страдал… Ничего из этого понятным для меня не было.

– Туши свет, спать будем! – велел Тёма.

Я бросил книжку и погасил лампы, быстро уснул. И так же резко проснулся. Мой товарищ дёргал меня за ногу. Он не мог произнести ни слова, но, казалось, своими хрипами умолял помочь.