И вдруг какой-то нечеловеческий, глубокий голос, исходящий то ли с самых небес, то ли из подземных глубин, пророкотал:

– О да, Георгий. Ты очень неплохо держался!

– Кто здесь? – Ничего менее идиотского мне в голову не пришло.

– А есть ли разница? Он позволил мне предложить тебе еще поработать, и этого – довольно, – ответил голос.

– «Он»? Кто – он? Где ты? – Я почти на ощупь добрался до ближайшей сосны, уперся спиной в сырой ствол дерева и выставил перед собой этот дурацкий черенок то ли от граблей, то ли от вил. – А ну – покажись!

– Он… Тот, кому ты кричал. Тот, кого ты спрашивал, – откликнулся мой собеседник. – Тот, на кого ты злишься.

Почему-то я ни разу не подумал о том, что сбрендил. Слишком часто в последние пару лет я имел дело с пограничным состоянием психики, мне было с чем сравнивать, это точно. Голос казался реальным, настолько же реальным, как шум ветра или грозовые раскаты.

И как вот эта невероятная шаровая молния, которая, прокатившись по ветвям сосен, медленно подлетела и замерла перед самым кончиком моего идиотского, нелепого оружия. Сплетенный из электрических разрядов шар искрил и переливался странным многоцветьем на расстоянии вытянутой руки, и это было самое удивительное, что я видел за свою не такую уж и длинную жизнь.

– Так что насчет того, чтобы снова поработать? – Голос звучал не из сверкающего болида, нет. Отовсюду! Или – прямо в моем мозгу? – Мне ты подходишь гораздо лучше, чем остальные варианты. Определенно – ты умеешь держаться до конца, и это может помочь.

– Сделка с дьяволом? – не удержался я. – Не пойдет. Я играю за другую команду.

– А-ха-ха-ха! Смельчак, да? Молодец, молодец… Я предлагаю тебе здоровое тело. Новую жизнь. Новый мир. Новые возможности. А ты пообещай мне, что будешь делать то, что умеешь лучше всего и держаться до последнего. А еще – я потребую от тебя одну-единственную услугу взамен… Сразу после перехода.

– «Перехода»? Какого… А впрочем… – В конце концов, даже если я сбрендил, то какая теперь разница? Возвращаться в палату? Ну нет! – Но я не собираюсь делать подлости, слышишь?

Жить хотелось страшно. А замершая перед моим лицом шаровая молния служила прямым доказательством: творится нечто невообразимое, мистическое, запредельное. Если мне и могло помочь хоть что-то, то это было именно то, что здесь и прямо сейчас происходит! И плевать, что я всегда представлял себе встречу с высшими силами несколько по-другому…

– Даже перед лицом смерти хорохоришься и морализируешь? Молодец, молодец… Подлость ты не совершишь. Ты совершишь величайшую милость, даруешь страдающему существу свободу! Соглашайся! Считай – тебя заметили, заметили, как ты держался!

– Да!

– Что? – обрадованно удивился голос.

– ДА!

– Третий раз переспрашивать не буду. Помни – одна услуга! Ты обещал!

Шаровая молния рванулась мне в самое лицо, и я попробовал отшатнуться и ударился затылком о ствол дерева… А потом все заполонил яркий-яркий свет.

* * *

Я открыл глаза и выдохнул. По-прежнему громыхала гроза, но дождь слегка поутих. Болел затылок – похоже, я сильно приложился о сосну! А больше… Больше ничего не болело! И я не слышал своего сердца! Это было очень странно: его грохочущий ритм сопровождал меня уже последние три или четыре месяца, а теперь – я не слышал! С испугу даже приложил два пальца к сонной артерии и различил четкий, мерный стук: тах, тах, тах… Шестьдесят, может быть – семьдесят ударов в минуту. Фантастика!

А еще – фантастикой было наличие бороды. Бороду я вообще-то носил. Но в больнице с меня ее нещадно сбрили: всякие маски и трубки надевать было несподручно. А тут – борода! Ну, пусть не борода – щетина, но…

– Ты обещал! – грянул голос. – Иди ко мне, Георгий! Иди!

Я ведь так и не выпустил этот черенок, так что оперся на него, встал и… И ноги мои держали меня! О Господи! О, какое счастье: мои ноги были крепкими и сильными, голова не кружилась, и я, хотя и был слаб, но больше не умирал! Шаг за шагом, ускоряясь, я двинулся на голос, который звал меня из дремучей чащи, оттуда, где виднелись сполохи лесного пожара.

– Иди сюда. Иди и выполни обещанное!

Я шагнул из-под лесного покрова на широкую обугленную поляну. Там и тут еще вздымались в небо языки пламени, шипела зола под струями дождя… А в центре… Такой сильной волны восторга и ужаса я не испытывал, кажется, с тех самых пор, как на крохотной парусной яхте с друзьями попал в лютый шторм на Черном море. Стихия, мощь, ярость и величие – вот что олицетворяло собой существо, которое предстало передо мной.

Великолепный белый дракон восседал на поляне, и его чудовищные, невероятные глаза смотрели мне в самую душу.

– Иди и убей меня, Георгий, – сказал тот самый голос. – Освободи меня прежде, чем сюда доберутся другие.

Он взмахнул крыльями – и я увидел огромную рваную рану на боку дракона. В глазах его читалось страдание и мольба, и это было так сильно и так искренне, что я, повинуясь странному импульсу, шагнул вперед, сжимая в руках этот свой идиотский черенок.

– Делай что должно, – кивнул дракон. – И будь что будет.

И я ударил так сильно, как только был способен, и раздался рев боли и торжества. А потом меня с ног до головы окатило чем-то горячим, и в голове как будто взорвалась сверхновая, и погасла, и тьма поглотила меня.

Глава 2. Гнев

Я открыл глаза, увидел белый потолок и длинные прямоугольные светильники, вдохнул пропахший медикаментами воздух и одними губами выругался. Похоже, по блату начали морфин мне давать, теперь вот драконы мерещатся. А я уже почти поверил, что получится помереть с высоко поднятой головой, при попытке к бегству, а не прикованным к постели овощем.

Бессилие – вот что всегда вызывало во мне лютую ярость. Бессилие и невозможность никак изменить ситуацию. Я почти поверил в то, что в моей жизни – пусть и перед самой смертью – произошло нечто из ряда вон выходящее! Что все было не зря, что… Что чудеса случаются? И вот – опять. Беленый потолок, дрожащий свет люминесцентных ламп. Все тщетно, да? Пусть чудо и было настоящим кошмаром… Интересно, а побег мой мне тоже привиделся или только страшный голос, шаровая молния и дракон? Понятия не имею, как работает морфин, скорее всего – именно так.

Решил глянуть на окно: ночью от порыва ветра и удара треснуло одно из стекол, это я очень хорошо помнил. Если есть трещина – значит, бежать я точно пытался! По крайней мере, это значило бы, что я не раскис и не сдался, как и просили мои ребятки. Так что я рывком сел, повернулся к окну и… Я сел рывком!!!

– Однако, здравствуйте! – только и смог проговорить я и прислушался к своим ощущениям.

Босыми ногами я чувствовал холодный пол. Задницей – продавленные пружины кровати. Во рту присутствовало ощущение, как будто там кто-то сдох, в голове гудело, тело ломило. Но я сидел и пялился на оконную раму, на дубраву за окном и… И откуда там дубрава? Сосновый же был лес! И почему календарь на стене – на латинице? И что за бред такой: «24 iyunya – Rozhdestvo Ioanna Predtechi, den' tezoimenitstva Gosudarya Vserossijskogo». И не продолжается ли действие морфина?

Определенно, я находился вовсе не в той палате, из которой убежал. И точно – не в том же РНПЦ. Это была больничка, да. Но – никаких трубок, никаких катетеров и капельниц из меня не торчало… Только браслет наручника на левом запястье обнаружился, на довольно длинной цепочке, которая приковывала меня к кроватной спинке. Однако, здравствуйте. Это что, у нас теперь принудительная медицина? За побег меня определили в тюремный медпункт или как он там называется? Или мне это всё мерещится?

– НЕ МЕРЕЩИТСЯ! НЕ НАДЕЙСЯ! – сказал тот самый голос, и я аж подпрыгнул на кровати.

В этом казенном помещении совершенно точно никого не было! Только я! Я?

Наконец мне пришло в голову осмотреть себя. А голос… Разберемся! Слуховые галлюцинации – не самое худшее, с чем мне приходилось жить. Руки и ноги были в доступности, так что я принялся разглядывать свои конечности и осмотром остался доволен. Худощавые, жилистые, мускулистые руки и ноги – какие у меня были лет в двадцать пять или двадцать семь. Не Аполлон и не Геркулес, да, но до того, как слег и совсем потерял контакт с организмом – со спортом был на «ты». Бег, турнички, брусья, плавание, постоянная физическая активность… Не от хорошей жизни, а потому что не мог по-другому: казалось – остановлюсь, и болезнь меня доконает. Мне удавалось убегать от немощи целых десять лет после того, как поставили диагноз. Такой же, как у отца. Но «корона» меня догнала и притормозила. И потому последние три года – десять тысяч ме-е-едленных шагов в день, двадцать отжиманий за подход, стариковская гимнастика и пара асан из йоги – это был мой максимум, после которого я чувствовал себя как выжатый лимон. Ну, и работа, да. Уроки. Уроки я проводил от и до, а потом вообще никак себя не чувствовал. Медленно умирал.

А тут – руки и ноги были в порядке. Здоровые, крепкие. И это мне не мерещилось: я лег на спину, покрутил велосипед в пижамных штанах – и остался доволен! Задрал пижамную рубаху и ткнул себя в пресс – ух, прямо как в универе и в первые годы после армии! И что, что я тощий? Зато кубики есть! И вообще – никакой не тощий, а хлесткий! Тощий я был… до всей этой чертовщины.

– Больной! Вы очнулись? – с незнакомым акцентом спросила молодая крепкотелая женщина в белом халате, заглядывая в палату. – Чего вы безобразничаете? Я сейчас опричников позову, лежите смирно!

Однако, снова здравствуйте! Во-первых, у нее на шее болтался бейджик, на котором было написано «Lidiya Gorshkova, medicinskaya sestra vysshej kategorii», а во-вторых… А во-вторых – почему она милицию-полицию опричниками зовет? Ну, и в-третьих, я ухватил себя за бороду и снова едва не выругался: ну каким таким чудным образом выросла у меня борода?

– Я не буяню, – сказал я, выдернул из этой бороды волос и поморщился от комариного укуса боли. – Трах-тибидох-тибидох. И ничего мне не мерещится, и ничего я крышей не поехал.

Волос был медно-рыжий. Мой. Значит, я – это я. Почему-то выведение этой аксиомы показалось очень-очень важным аспектом. Зеркало бы еще найти…

– Лидочка, я смотрю – господин Пепеляев пришел в себя? – раздался хриплый голос, который при этом определенно принадлежал даме. – Мы побеседуем? Закройте дверь в палату, снаружи. И никого не пускайте! Не переживайте, ваш пациент – человек благоразумный и ответственный, мы с ним найдем общий язык.

Пепеляев – это я. Но почему – «господин»? Что это еще за новости? У нас в Беларуси так обращаться вообще-то не очень принято. Обходились идиотским «мужчина!», «женщина!» или «извините, пожалуйста…» В официальные моменты по имени-отчеству величали. А тут – господин? Ну, может, тетенька слегка с прибабахом? С этими «опричниками» всех мастей такое бывает… С другой стороны – а с кем не бывает?

Я сфокусировал взгляд на входе в палату.

Дверь – обычная, деревянная. Рамы – тоже. А вот дамочка, которая вошла… Очень необычная. Лет пятидесяти, коротко стриженная, волосы выкрашены в ярко-алый цвет, фигура – поджарая, походка – энергичная. Лицо… Бывалое! Взгляд – прищуренный, разлет тщательно подведенных бровей – ироничный и скептический, макияж – кричащий, но ввиду возраста – такое прощается. Сразу видно: прошла Крым, Рим и все что угодно. Встречал таких и в школе: прожженные, матерые учителки, которые и матом покрыть могут, и научат как положено, лучше любой молоденькой дуры, лепечущей про гуманизм и инклюзивность, но ни бельмеса не смыслящей в своем предмете.