Апрель на Русском Севере – первый весенний месяц, а не второй, как в других краях. Снега на центральных улицах Пскова почти не осталось, а вот галок и ворон на ветвях деревьев заметно прибавилось. Некоторые даже облюбовали виселицу. А ведь на ней новые повешенные. Вчера висело трое мужиков и девушка. Помнится, у меня даже горло перехватило. Почудилось, что Наташа. Нет, другая! Правда, от этого не легче. А сегодня, гляжу, четверо парней комсомольского возраста висят. Изуродованы так, что сразу видно, в подвалах гестапо побывали.

Лютует фашистский зверь. После провала блицкрига, разгрома под Москвой и неудач под Ленинградом, пыла и гонора у фрицев поубавилось, а вот злоба зашкаливает. Ну так и ненависть наша тоже не убывает. Настоящего дела у меня пока в Плескау нет, но ведь и вольную охоту никто не отменял. Правда, Красный Вервольф действует аккуратно. Убивать фрицев в городе нельзя. За каждого паршивого солдатенка по десять мирных жителей казнят, а вот в загородных лесочках, с соблюдением всех ритуалов, можно и нужно. Пусть боятся, твари! Болтают, что даже отправку на фронт здешняя немчура воспринимает теперь, как награду.

– А вот на лихой, барин! – послышался голос местного «лихача».

Я оглянулся. «Лихая» оказалась тощей – кожа до кости – кобылой неопределенной масти, запряженная в пролетку, которая явно пылилась в каретном сарае с дореволюционных времен. Не удивительно. Всех справных лошадей реквизировали сначала на нужды Красной Армии, потом – Вермахта. Такси в Нью-Париже, как именует Псков мой князек, и до войны было редкостью, а сейчас – тем более. Гужевой транспорт единственное доступное гражданским средство передвижения, граничащее с роскошью.

Взобравшись в пролетку, я назвал извозчику адрес, и мы покатили по заслякощенной мостовой. Из-под копыт и колес летели брызги. Некоторые прохожие, из моих новых знакомых, снимали шляпы, раскланиваясь со мною. Я отвечал тем же. Ведь теперь я не герр Волкофф, переводчик покойного ныне графа – любителя изящных искусств – а месье Горчакофф – приживала князя Сухомлинского, потомок канцлера Российской империи, солдат Иностранного легиона, храбро сражавшийся под Нанкином.

Расплатившись с «лихачом», я соскочил с пролетки, прошел пару лишних кварталов и только потом повернул в сторону дома, где в своей прежней ипостаси снимал комнату у тетки Марфы. На крылечке меня встретил Митька. Он строгал ножичком палочку и не обратил на подошедшего хлыща никакого внимания. Ага! Стало быть на хазе все пучком. Лазарь Иванович у себя и никакого шухера не предвидится. Брезгливо соскоблив с подошв лакированных штиблет псковскую грязь, я поднялся в дом.

Из прежних жильцов у Марфы остался только Лазарь Иванович. Даже Злата с сынишкой съехали. Так вышло, что моя боевая подруга оказалась в числе девиц, приглашенных Сухомлинским на одну из своих великосветских вечеринок для услаждения господ офицеров. И вот один из них, некто поручик Серебряков, на второй день знакомства, перевез Злату, вместе с Фимой, на свою квартиру. Уж не знаю, любовь у них там или что. Поручик этот донельзя скользкий тип и сдается мне, что именно он возглавляет негласную контрразведку Радиховского.

Митька кашлянул как бы невзначай. Я скосил взгляд, не прекращая обстукивать подошвы о крыльцо. Простуду весеннюю словил или, может, на что-то намекнуть хочет?

Глава 2

Митька судорожно сглотнул и стрельнул глазами куда-то вниз. Продолжая строгать свой прутик. В лице не изменился, руки разве что слегка задрожали. Я посмотрел туда же, куда и он. Ага… Из-под крыльца торчит край смятой сигаретной пачки.

Засада, значит. Фрицы пожаловали? Курили-то на крыльце недешевые «Уолдорф Асторию». Такие курят или немецкие офицеры, или кто-то, кто может себе позволить выложить три сотни рублей за пачку на черном рынке.

Я невозмутимо поднялся по ступенькам крыльца и вошел в дом. Тишина. Посуда на кухне не брякает, не слышно даже кумушек сплетничающих. А так-то белый день вроде.

И дверь в комнату Лазаря Ивановича приоткрыта. Непорядок. Не любит Часовщик незапертых дверей. Не стал подкрадываться. Вальяжно шагая поскрипывающими штиблетами, прошелся по коридору. «Лили Марлен» насвистывая. Толкнул дверь и остановился на пороге, быстро оглядывая диспозицию.

Фрицев в комнате не оказалось. Да и вообще здесь находилось всего двое. Не считая жильца. Неизвестный мне белобрысый громила, который торчал в простенке между буфетом и кушеткой, держа меня на мушке. И сидящий на кушетке щеголь в полувоенной одежде, начищенных – уж не Рубином ли? – сапогах, с усиками, словно приклеенными к верхней губе. Поручик Серебряков, легок на помине. Только что его ведь вспоминал. Ну что ж, я не ошибся в своих предположениях. Видать, в контрразведке у Врангеля или Колчака служил, гнида.

Лазаря Ивановича эти двое привязали к стулу. Он сидел с прямой спиной и выкрученными руками. Из носа стекает подсохшая струйка крови, на скуле наливается свежий кровоподтек.

Выдох-вдох, дядя Саша. Рано еще хвататься за заточку, все покамест живы.

На лице Серебрякова промелькнуло сначала брезгливое недовольство, потом он подозрительно прищурился.

– Ба, знакомые все лица! – нехорошо ощерившись, воскликнул он. – Василий Порфиревич, какими судьбами?

– Нехорошо это, господин поручик, избивать пожилого человека, – с укором произнес я.

В коридоре послышались тяжелые шаги. Еще один громила, значит. Походку остальных жителей этого дома я уже знал.

– А какое нам с вами дело до этого плебея? – осведомился белогвардеец. – Он пытался отрицать знакомство с вами. Пришлось Юхану немного его поучить.

Значит, громилу кличут Юханом. Финн. Ну что ж, это вполне ожидаемо.

– Развяжите старика, – сказал я, капризно дернув рукой. – Часы я ему в починку отдавал неделю назад. Он клялся, что сегодня готовы будут.

– Часы, значит… – глаза Серебрякова стали похожи на узкие щелочки. Он перевел взгляд на Лазаря. – Так что же ты, гнида, сказал, что не знаешь никого?

Лазарь угрюмо зыркнул в сторону поручика так, что стало понятно, что мысленно он уже представил, как этот хлыщ с усиками болтается на виселице в центре города.

– Так что, готовы часы-то? – поручик ткнул Лазаря кулаком в плечо. – Или ты нагреть решил моего хорошего друга Василия Порфирьевича, как в ваших бандитских кругах принято?

– Бандитских? – удивленно приподнял бровь я. – Позвольте, но о чем вы говорите? Мне Лазаря Ивановича рекомендовали как исключительно хорошего часовых дел мастера и честного человека!

– Готовы ваши часики, – разлепив губы, произнес Лазарь Иванович. – Если эти… господа… меня развяжут, я их сию же секунду вам верну.

Серебряков несколько секунд сверлил меня взглядом, потом нехотя кивнул. Долговязый Юхан, засунул револьвер за пояс, и принялся развязывать руки Лазаря Ивановича. При этом своих оловянных глаз громила с меня не сводил. Я вынул из нагрудного кармана носовой платочек и протянул его старику, чтобы тот отер кровь. Поручик хмыкнул. Его, видать, позабавило такое проявление заботы по отношению к плебею. А я тем временем рассматривал самого Серебрякова. Лет ему тоже было немало. Во всяком случае – не двадцать пять, но судя по выправке, контрразведчик поддерживал форму регулярными физическими упражнениями. Решив, что стоять в его присутствии не обязан, не спрашивая разрешения, я уселся на табурет. Громила угрюмо на меня покосился, но так как со стороны его босса возражений не последовало, промолчал.

Лазарь Иванович тяжело поднялся со стула, размял затекшие ладони и направился к буфету, слегка покачнувшись. Невозмутимо выдвинул верхний ящик и вытянул оттуда блестящие серебряные часики на цепочке.

– Пружину нужно было подтянуть, – сказал он. – Часы вашего деда еще всех нас переживут.

– Прекрасно, просто прекрасно! – почти пропел я с легкомысленностью, которой, ясное дело, в этой весьма напряженной ситуации даже и не пахло.

Лазарь был тертый калач, и в мою игру моментально включился. А вот Серебряков, слушая наше «щебетание» начинал уже тихо закипать.

– Так! Хватит разыгрывать тут передо мной комедию! – рявкнул он. – Мне известно все о ваших делишках, которые вы ловко – должен признать это – проворачиваете на немецких складах.

– Это поклеп и провокация! – театрально-оскорбленным голосом воскликнул я. Чтобы даже кретин догадался, что я фальшивлю. А Серебряков все-таки не совсем кретин. Он или выследил, или вычислил банду Лазаря. Про меня он, похоже, был не в курсе. Так вот я сейчас ему намеренно дал понять, что тоже имею к этому отношение. Он тут явно не с целью закон и порядок устанавливать. Вербануть собрался, сучок. Вот пусть меня и вербует.

– А ты хорош, Василий Порфирьевич, – усмехнулся он. – Я думал, что ты хлыщонок ветренный, у которого только бабы в голове. А вот гляди-ка…

– Деньги, знаете ли, всем нужны, – пожал плечами я. – Не все же мне у моего дяди столоваться, если вы понимаете, о чем я…

– Знаете, в восемнадцатом году, в Киеве, мне приходилось иметь дело с людьми вашего сорта, – Серебряков громко выдвинул стул на середину комнаты, сел напротив меня и закинул ногу на ногу. – Но тогда я был молод и наивен. И потому попросту пускал этих ловкачей в расход. Сейчас – сорок второй, мне на двадцать с лишком лет больше, да и оккупация нынче другая. Так что я не намерен, как выражаются большевики, разбазаривать ценные кадры. Вы продолжите вашу деятельность, но под моим присмотром. Разумеется, в распределении доходов я тоже намерен участвовать.

– А не много ли вы на себя берете, поручик? – спросил я, приподнимая бровь.

– Немного, – криво усмехнулся Серебряков, покачивая носком сапога. – Особенно если учесть, что достаточно одного доноса, и от всей вашей шайки останется мокрое, дурно пахнущее место.

– Фи, поручик, ну что вы сразу угрожаете? – я сморщил нос. – Мы же с вами цивилизованные люди. И сможем наладить… так сказать… взаимовыгодное сотрудничество. Верно, Лазарь Иванович?

Часовщик кивнул.

– Взаимовыгодное сотрудничество, – кривляясь, передразнил меня Серебряков. – Экий вы все-таки скользкий тип, Василий Порфирьевич. Если вы плохо понимаете по-русски, может вам на каком другом языке объяснить? Я теперь буду вами командовать, ясно? А ты и твоя шайка плебеев – прыгать по команде, как дрессированные собачки. И если я хоть на секунду заподозрю что-то…

– Все я понял, понял! – я примирительно поднял перед собой руки ладонями вперед. – Банкуйте, господин Серебряков.

Тот поднялся. Щелкнул каблуками.

– А чтобы у вас не возник соблазн увильнуть от ответственности, – сказал он самодовольно. – Я вам оставлю Юхана. Малый он неплохой, но начисто лишен воображения, поэтому при любом непонятном ему повороте событий действует решительно и жестко.

Он шагнул к выходу. И у самой двери оглянулся.

– А с вами, Василий Порфирьевич, я не прощаюсь. Вы ведь будете сегодня на вечере у своего дяди?

И вышел. А финн остался.

– Э-э, – протянул Лазарь Иванович. – Васенька, не будешь ли любезен… Там, в буфете, настойка… Накапай старику…

Покосившись на неподвижного, как истукан, Юхана, я подошел к буфету, извлек рюмку и бутылку. Вынул пробку, наполнил рюмку и протянул ее Лазарю Ивановичу. Скрипнула дверь. В комнату заглянул Митяй.

Увидев его, финн оскалился в широкой белозубой улыбке и сграбастал парня за шкирку.

– Ити сюта, петури… – сказал он и тряхнул Митяя, как тряпичную куклу.

– Эй, это нечестно! – вскрикнул Митяй. – Я же все рассказал…

– Расскасал наам, расскашешь и труким, так? – финн весело подмигнул Лазарю. Тот застыл с каменным выражением лица.

Финн, громыхая ножищами, выволок Митьку из комнаты и поволок к выходу. Тот заверещал что-то, но тут же захлебнулся. Твою мать.