Я уже знаю, что обо мне говорят СМИ. Как я превратился из великого гонщика в пьяницу и шлюху. В целом, не так уж они и ошибаются. Хотя «шлюха» – это слишком жестко. Я не беру плату за секс. И выпить люблю – много. Но я не пьяница.

Не стоило читать статью. Я это знаю, но мазохист внутри уже заставляет переворачивать страницы.

Открыв нужную, просматриваю текст. Все то же дерьмо.

Почему Сильва больше не участвует в гонках? Физически он здоров. Психологические проблемы? Фобия из-за аварии? Поэтому ли он топит отчаяние в алкоголе? Какая жалость – наблюдать такое падение всеобщего любимчика и некогда великого пилота.

Разочарование и ярость сдавливают грудь.

К черту. Я не обязан видеть это дерьмо.

То, что я не могу участвовать в гонках, не значит, что я по ним скучаю. Мне это не нужно. Мне достаточно выпивки и секса. Это все, что мне сейчас необходимо. И всегда будет.

Ложь.

Я лжец и трус. И именно потому я сижу в комнате ожидания, чтобы встретиться с психотерапевтом.

Может, мне нельзя помочь.

Я бросаю журнал на стол и поднимаюсь на ноги, готовый уйти, когда двери открываются. Передо мной предстает лучший вариант для времяпрепровождения, о котором я только что думал.

Взглядом я пробегаюсь по стройным ногам, обтянутым юбкой-карандашом, которую я бы с радостью задрал, чтобы увидеть, без сомнений, изумительную киску. Грудь прикрывает бледно-розовая блузка. Размер, конечно, фантастический… На ее плечах лежат шелковистые светлые волосы. Волосы, в которые я бы с наслаждением запустил руки, трахая эти ярко-красные губы, кончая от зрелища размазывающейся по моему члену алой помады.

Член пульсирует в джинсах.

– Мистер Сильва, – она делает шаг вперед. – Я доктор Харрис. Но, прошу, зовите меня Индия.

Доктор Харрис?

Эта задери-свою-юбку-повыше-и-дай-мне-трахнуть-тебя-сейчас-же женщина – мой психотерапевт.

Просто зашибись. Я не могу трахать своего психотерапевта.

Пытаюсь унять пожар внутри, но улыбаюсь ей лучшей улыбкой – она всегда заставляет женские трусики упасть на пол.

– А вы можете называть меня Леандро.

– Леандро. Хорошо.

Я ясно вижу, как ее щеки покраснели. Так же вспыхивают все женщины, что хотят меня.

Прекрати. Она твой психотерапевт.

Пока еще нет. Это только первый сеанс, чтобы понять, подходим ли мы друг другу.

Можем и не подойти.

Кого я обманываю? Она мне определенно нравится. Ну, она будет мне нравиться до тех пор, пока я не кончу, после чего никогда не захочу повторных встреч.

Действительно ли стоит терять возможность получить помощь от блестящего психотерапевта из-за прихоти, когда я могу сделать это позже с какой-нибудь другой девицей?

– Прошу прощения, что немного опоздала на нашу встречу.

– Никаких проблем, – я следую за ней в кабинет.

Обычный кабинет психотерапевта, интерьер выдержан в нейтральных, успокаивающих тонах. Не то чтобы я бывал в кабинетах психотерапевтов прежде.

– Прошу, садитесь, – она указывает на удобно выглядящее кресло, сама садится в такое же, расположенное напротив, всего в нескольких футах от меня, и разделяет нас лишь кофейный столик. – Могу предложить вам чай, кофе или воду, прежде чем мы начнем?

– Нет, все в порядке. Спасибо, – говорю, пока глазами изучаю ее ноги, которые она только что скрестила.

Она прочищает горло, невольно отвлекая меня и заставляя перевести взгляд выше, к ее глазам.

Потянувшись вперед, она извлекает журнал из манильской папки и кладет его себе на колени.

– Итак, это ознакомительный сеанс. Он поможет нам узнать больше друг о друге и понять, какого рода помощь вам нужна. В конце вы сможете решить, подходим ли мы друг другу, и смогу ли я, на ваш взгляд, помочь.

Мы определенно подходим друг другу. Она голая, я в ней.

Кажется, мы бы сошлись идеально.

– Я буду делать записи, если это не доставит неудобств. Некоторые психотерапевты предпочитают записывать сеансы на кассеты, но мне удобнее ручка и бумага.

– Нормально. Без разницы, – я слегка улыбаюсь ей, стараясь не казаться придурком, каким я являюсь на самом деле.

Она отвечает на улыбку, и наши взгляды встречаются.

Моему члену определенно нравится, как она выражает эмоции.

Она отводит взгляд.

– Итак, давайте начнем с причины, по которой вы здесь.

Сказать ей, почему я здесь.

Я здесь, потому что моя гребаная жизнь пошла под откос. Из-за одной аварии.

Не хочу перед кем-либо звучать ноющим говнюком, но знаю, что лучше признаться в своем дерьме этой женщине.

– Произошла авария, – мой голос ровный. Она кивает и начинает записывать. – На трассе. Я пилот, гонщик.

– Привела ли эта авария к серьезным травмам? – ее взгляд встречается с моим. Она смотрит на меня так, словно не знает обо мне ничего. Я думал, весь мир уже в курсе. Но, может, не она. Понимание этого немного расслабляет, откуда-то берется желание рассказать этой женщине все.

О сильнейших страхах. Сожалениях. О ненависти к себе из-за собственной немощности.

– Да, – я делаю глубокий вдох. – Обе ноги были сломаны. Запястья были раздроблены. Множественные переломы ребер. Но все эти травмы – ничто по сравнению с… – я злобно усмехаюсь. – Худшим были… взрывной перелом нижних позвонков и субдуральная гематома, – я пальцем стучу по голове в месте, где находится скрытый отросшими волосами шрам. – Когда я был на операционном столе с открытой черепушкой, мое сердце перестало биться, – еще один глубокий вдох. – Технически, я был мертв около минуты.

– И что вы чувствуете, осознавая, что были мертвы какое-то время?

– Не знаю, – слегка пожимаю плечом, будто это ничего не значит. Но это очень важно. – Но я знаю, чего я не ощущаю.

– Чего же?

– Жизни. Я не чувствую себя живым. Я знаю, что это должно бы заставить меня чувствовать себя более живым, чем когда-либо. Но это не так.

– Почему?

– Потому что я не могу участвовать в гонках. Без гонок я ничто.

– Вы уверены в том, что это правда?

– Если бы не было ею, я не оказался бы здесь.

Ее глаза отрываются от меня, она смотрит на написанные ею слова.

– Вы не участвовали в гонках со дня аварии?

– Нет.

– Физически вы способны водить машину? Травмы не препятствуют этому?

– Нет, не препятствуют. Я проходил реабилитацию год, делая все возможное для того, чтобы вернуться в машину, – и теперь не могу, потому что я чертов трус.

– Значит, вернуться к гонкам вам мешает не тело. А ваш разум.

– Черт, я бы не был здесь, если бы это было не так, – я не хотел ругаться или огрызаться, но ничего не мог с собой поделать. Извиняться я тоже не стал, потому что козел.

Мы смотрим друг на друга. В ее взгляде твердость.

– Что насчет поездок в роли пассажира?

– Справляюсь, – едва.

– Та же степень паники, что при попытке водить?

– Нет. Немного легче. Не так плохо.

– Вы страдаете от панических атак?

Я хмурюсь.

– Только когда пытаюсь вести машину, – бормочу тихо.

Мне нелегко признать, что у меня есть панические атаки.

Она снова делает записи. Скрежет ручки по бумаге сводит меня с ума. Это и ее чертовы ноги, ее грудь, вздымающаяся при каждом вдохе.

Я больше не хочу говорить. Я просто хочу ее трахнуть и не думать о своих чертовых проблемах. Похоронить себя в ее теле так глубоко, чтобы я мог думать лишь о ней, видеть и чувствовать только ее.

– Теперь, когда вы не участвуете в гонках, как вы проводите свое время?

Я жестко рассмеялся.

– Вам радужную или реальную версию?

– Правду. Я хочу, чтобы вы всегда говорили мне только правду. Если вам кажется, что прямо сейчас вы не можете ею поделиться, это нормально. Но никакой лжи. Я не смогу помочь, если вы будете мне лгать.

– Ладно, – я выдыхаю. – Как я провожу свои дни? Сожалею о прошлом, тоскую по жизни до аварии и лечу похмелье. Затем иду в бар, напиваюсь, цепляю женщину. Веду ее в отель, к ней домой, в переулок, в туалет бара – плевать – и трахаю ее. Абсолютно то же самое я делаю на следующий день, и через день, и в любой другой после.

Это первый раз, когда я перед кем-то откровенно говорю о своей жизни.

И она даже не вздрогнула. Полагаю, она должна была слышать много разного дерьма.

– Все еще думаете, что можете мне помочь? – смотрю на нее с вызовом.

– Да, – она отвечает мне уверенным взглядом. – Вы пьете, чтобы заглушить чувства. Уверена, мне не нужно говорить, что это плохая идея. Алкоголь – у вас зависимость?

– Сразу к делу? – смеюсь я, но смех получается глухим.

Я так давно не смеялся по-настоящему, что уже забыл эти звуки.

Она перестает скрещивать ноги. И мое внимание мгновенно переносится на них. У нее великолепные ноги. И на ней чулки. Интересно, есть ли под этой юбкой пояс с резинками?

– Прошу прощения, если это задевает вас, но так я работаю. Я могу задать вопрос и заставить почувствовать дискомфорт. Вам не нужно отвечать, но, если все же ответите, это поможет мне оказать помощь вам.

– Нет, я не зависим.

– Уверены?

– Уверен. Я не пьяница.

– Что вы чувствуете, если думаете о том, чтобы не пить?

Я задумываюсь на мгновение.

– Ничего не чувствую, – сомневаюсь, что что-то сможет заставить меня чувствовать.

– И все же я бы рекомендовала обратиться к кому-нибудь по поводу употребления алкоголя. Я знаю чудесную группу, которая справляется с состоянием…

– Я не алкоголик, – огрызаюсь я. – У меня есть проблемы, но алкоголизм к ним не относится.

Она смотрит на меня с осторожностью.

– Ладно. Оставим это… пока, – она кладет ручку на журнал на коленях и смотрит на меня.

Ее красные губы медленно размыкаются, и я могу думать только о том, как размазываю эту помаду поцелуем.

– Наше время почти подошло к концу. Первый сеанс всегда короткий. В следующий раз у нас для разговоров будет целый час.

Я знаю, что бы я предпочел делать с ней шестьдесят минут, и, пожалуй, разговоров там было бы минут на пять.

Но она лучшая, а мне нужно вернуться в строй.

– Есть ли что-то, о чем вы хотели бы поговорить, прежде чем закончится наш сеанс? Мысли или чувства, о которых мне следует знать?

Я хочу трахнуть тебя.

– Нет. А вообще… есть, – я чешу нос. – Мне нужно вернуться на трассу к январю, самое крайнее к середине января, чтобы я смог подготовиться к старту Гран-при в марте.

Она кладет журнал и ручку на стол и бросает взгляд на настенный календарь, на котором значится нынешний месяц – ноябрь.

– У нас три месяца. В крайнем случае, три с половиной.

– Невозможно? – Часть меня, поддающаяся слабости, хочет, чтобы она ответила утвердительно, тогда бы моей трусости было оправдание. Я борюсь с этим.

– Нет. Мне нравятся трудные задачи, – ее губы складываются в мягкую улыбку, заставляя улыбнуться и меня. – Но это означает интенсивное лечение. Нам придется встречаться по крайней мере три раза в неделю. Вы готовы к этому?

Я разгибаю пальцы, которые сжимались в кулаки.

– Готов.

– Хорошо, – она соединяет ладони, беззвучно хлопая, и поднимается с кресла. – Моя секретарша Сэйди свяжется с вами завтра, чтобы занести в расписание приемы.

– Хорошо.

– Тогда увидимся через несколько дней, Леандро, и сможем начать ваше возвращение на гоночную трассу.

Я следую за ней до двери, рассматривая ее качающуюся во время ходьбы попку. Но направляемся мы в другую сторону.

– Выходить отсюда, – поясняет она. – Мои пациенты всегда выходят не через ту дверь, через которую вошли, потому что следующий человек уже может ожидать встречи. Большинство людей предпочитают анонимность, которую, как я понимаю, предпочли бы и вы.

Она придерживает для меня дверь открытой, предлагая выйти.

Я поворачиваюсь к ней лицом.

– Это не может просочиться в прессу, – говорю я ей.