Платон, настроение царя нюхом чуявший, тут же хвост прижал, заюлил:

– Эм-м-м… ничего, государь.

– Вот как узнаешь, так и придешь. А до той поры чтобы на девушку не клеветал. Понял ли?

Боярин понял, промолчал и вышел, пятясь и кланяясь.

Да что это за Устинья такая, что ее уже и царь защищает?! А?!

* * *

– Разговор у меня к тебе есть, Божедар.

– Слушаю, волхв.

Божедар отвечал, как и до2лжно, сидел ровно, смотрел спокойно. Велигнев надеялся – не откажет.

Понятно, волхв он сильный, старый, умелый, да вот беда – не все волхвам на земле подвластно. Сила им хоть и дана, а только делами людскими сами люди управлять и должны.

А еще на всякую силу другая найдется.

Даже самый умелый волхв иногда с людьми не справится, не выходят волхвы супротив войска. А надобно.

Тут-то такие, как Божедар, и пригождаются. Не волхв он и не будет никогда, ни сам, ни дети его, а вот кровь в нем есть, и способности есть, только другие чуточку.

Богатырь он.

Просто никто о том не знает.

В сказках о таких людях нередко сказывается, а иногда и написано верное. Вот вам сказка о Вольге Всеславьевиче^[5].

Что верное, а что просто сказ для ребятишек маленьких?

Растут такие люди куда как быстрее, и силу им Род дает куда как больше человеческой, и зверей-птиц они понимают иногда. И оборачиваться могут, только не так, как у иноземцев, проклятьем по полнолуниям, а второй облик у них такой, а то и третий, четвертый, десятый – человеческой волей управляемый. Всякое бывает, разные у всех силы.

Только Вольга в былинах остался, а Божедар – здесь и сейчас есть. И не имя это, конечно, прозвище, кто ж имя-то постороннему человеку скажет?

И своя дружина у Божедара есть. Правда, называется сейчас не так, да оно и неважно, рыбу можно хоть как назвать, плавать не перестанет.

– Беда у нас, богатырь. Снова иноземцы на Россу войной пойти хотят. А не войной, так подлость какую придумают.

Богатырь и не удивился, считай, вся история Россы про то, как приходили к ним иноземцы, да тут и оставались, земельку удобрять, траву кровушкой поить. Чай, не первый поход, не последний.

– Могут они. А от меня что требуется?

– На Ладогу пойдешь, рощу священную там сохранить надобно. А еще – провижу, первый удар там будет. Какой – не знаю, а только чую, натянулось там полотно, вот-вот лопнет.

Божедар только плечами пожал.

– Хорошо. Сходим с парнями, потешим душеньку.

Велигнев улыбнулся довольно:

– Должен буду, Божедар.

Понятно, не о деньгах речь. И не о долгах.

Долг у богатыря – родину защищать. Кровь его о том поет, для того и рожден.

Долг у волхва – свои земли оберегать, свой народ. Судьба такая.

Деньги?

Когда захотят они, на серебре есть-пить смогут, с серебра умываться, а только им не того надобно. Божедар головой тряхнул, улыбнулся:

– Хорошо бы…

Есть свои беды и у богатырей. У волхвов семьи не всегда есть, далеко не всегда. Суть волхва – служение, а кто рядом с ним встать сможет? Такой же одержимый? Не до семьи им будет. А кто-то еще выдержит его силу, его знание, его власть?

Нет, нечасто у волхвов семьи бывают, чаще случается, что детей от них приживают, да и воспитывают, потом уж отцу привозят. А когда семья есть, считай, волхву сложно. Женщины тоже… когда детей рожают, служение свое приостанавливают. Как Беркутовы, как та же Агафья – пока волчица щенят кормит, на охоту волк ходит, и иначе никак. Так уж от века заведено.

Вот и с волхвами на волков похоже.

А с богатырями разговор другой.

Им и семьи заводить можно, и детей, только рождаются те часто без силы богатырской. А чтобы богатыря выносить… тут тоже помощь волхва нужна. Распознать, помочь, поддержать, иначе первый крик богатыря последним вздохом для матери его обернется. Сила-то богатырская, неуправляемая, а младенец же, а то и вовсе плод во чреве, повернется неудачно, тут и беда будет. Вот чтобы не случилось такого, волхв нужен, сильный да умелый, чтобы знал, где придержать, где отпустить, где заговорить.

Божедар женат давно и прочно и супругу свою любит. Двое детей есть уж у них, сын и дочь, и любит их всех Божедар без памяти, а только дети его обычные люди, не передалась им мощь богатырская. Не знал мужчина, получится или нет, а сына хотел бы, которому силу свою отдать сможет, дружину передать, который дело его продолжить сможет.

Богатыря.

И мог бы… только помощь волхва его жене потребуется.

Велигнев головой тряхнул. Что он – не знает о том? Давненько знает.

– Как гроза пройдет, приводи супругу. Сам позову, помогу, чем смогу.

– Благодарствую, Велигнев.

– Не за что.

И верно – не за что. О какой тут благодарности речь? Обязаны волхвы угрозу зрить и предупреждать.

Обязаны богатыри защищать землю росскую.

Даже не обязаны. Для того на свет рождены, не мыслят себе иной-то жизни. Но люди ведь, не зверье дикое, и веселья им хочется, и радости, и счастья простого, человеческого… вот и договорились. Один другому поможет, и никому от того плохо не будет. Оно и так бывает.

Знал Велигнев – соберет Божедар дружину свою и пойдет к Ладоге.

И Добряне он весточку уж отправил, и Агафья предупредит о том.

А еще провидел он, что беда там будет великая и не вся дружина вернется.

Насчет Божедара не видел, темно было впереди. Вроде как развилка, и не от самого Божедара то зависит.

И молчал.

Точно знал, когда вернется богатырь – он ему чем сможет поможет.

А когда нет…

Семье его отслужит. Его просьба, ему и ответ держать.

И молчать.

Тяжко?

То-то и оно. Страшная это ноша, а только не передашь никому, не отринешь, не откинешь в сторону, ровно камень. Нести надобно.

Будем нести.

* * *

– Непотребство!

– Утихни, Макарий. – Борис сдвинул брови, пришлось патриарху губы поджать да за посох крепче взяться.

– Все одно, безлепие то, государь! И царевич туда отправился!

– Фёдор? Так что с того?

– Государь, пост сейчас!

Борис в окно посмотрел.

Там, за рамами медными, за стеклами цветными, небо синело. Яркое-яркое. Чистое-чистое.

И так Борису вдруг прокатиться захотелось!

Вот чтобы как в детстве! Чтобы он, и конь, и полет над снегом, и вкус мороза и зимы на губах, и чтобы остановиться где да в снегу покататься, просто так, от восторга жизни, и сосульку с крыши сломать, и подгрызать ее, с ума сходя от восторга…

И стоит тут чучело это черное, последнюю радость у людей отобрать готовое…

– Иди-ка ты отсюда, Макарий!

– Государь!

– Али невнятно я сказал? Иди! Тебе же лучше, когда люди грешить будут. Покаются, потом серебро в храм понесут! Не морочь мне голову! Молод Федька, вот и хочется ему немного радости! Не смей его грызть!

И так царь выглядел, что Макарий даже и спорить не насмелился. Развернулся, да и вон пошел.

Эх, государь, государь!

Нет в тебе истинной богобоязненности! Нету…

* * *

А Борис, который Бога бояться и не собирался – чего отца-то бояться? родного, любимого, любящего? враг он тебе, что ли? – в свои покои отправился, да приказал не беспокоить.

А сам…

Ох, не только царица потайные ходы знала.

Борис тоже в стороне не оставался. Переодеться в платье простое, кинуть монетку конюху верному, да и – на свободу!

Одному!

Без свиты, без людей лишних, без венца царского!

Риск?

А ежели себе такое не позволять, так и с ума сойдешь, пожалуй. Сколько можно-то? На троне сидеть, на бояр глядеть, указы умные читать-писать, о государстве думать… сил уже нет! И сил, и терпения… свободы хочется! Хоть глоток! Хоть щепоточку!

Царь? Обязан?!

А что – не человек он, что ли?

Никому-то дома сидеть не хотелось в святочную неделю.

* * *

Гулянья!

Как же это весело, как радостно!

У Фёдора и то складки на лбу разгладились. Кругом шум, гам, смех, суета веселая. Налево посмотришь – с горки катаются.

Направо – карусель веселая.

Прямо – ряды торговые, люди смеются, народ заманивают, кто сбитнем, кто калачом, кто петушком на палочке.

В сторонку отойдешь – там костры горят, вдруг кто замерз, погреться захочет? А вот и скоморохи, ходят, кукол своих показывают, с медведем ученым пляшут… тот квелый, скучный, а все ж старается…

Впрочем, Фёдора мало то интересовало. А вот Устинья…

Долго искать не пришлось, на горке оказались все Заболоцкие.

И старшие, и младшие. Старшие, правда, быстро накатались, да и погулять отправились. Боярыня аж цвела, мужа под руку держала, улыбалась.

Хорошо!

Давно он ее вниманием не баловал! Все дела домашние да заботы хозяйственные, а что она – не женщина? Ей ведь не так много надобно, слово ласковое да улыбку добрую. Боярыня и дочек из внимания выпустила.

А ими Илья занимался.

Садились они все на саночки – Марья, за ней Илья, потом Аксинья и Устинья – и летели с горы под визг веселый. Марья от души веселилась. Уж и не думала она, что так-то у нее будет!

В очередной раз перевернулись саночки, молодежь в снег полетела, захохотала, Илья невесту перехватил, в щеку поцеловал.

– Всегда тебя любить буду, Илюшенька.

Гадом надо быть последним, чтобы на такое не ответить.

– И я тебя, Марьюшка. И деток наших будущих, и доченьку.

Устя только хихикнула, глядя на братца с невестой.

Ишь ты… целуются они! Прямо в снегу. Аксинью, которая что-то плохое сказать хотела, она ногой пнула в валеночке, не больно попала, но увесисто. И то сказать, нашла сестренка время, чтобы жало свое выпустить! Думать надо и язык прикусывать! А то оторвут!

– Помолчи!

Сестра зашипела, что та гадюка, но Устя ей кулак показала.

– За косу оттаскаю! Не смей им радость портить! Пошли, я тебе сбитня куплю!

Аксинья и не спросила, откуда деньги у сестры. За ней пошла. А потом…

– Ой…

Фёдора она б и не увидела, и не заметила. Чего в нем для Аксиньи интересного? А вот Михайлу…

Устя обоих заметила.

Куда б удрать? Поздно, увы. Вот они, стоят, не подвинешь! Устя низко кланяться не стала – видно же, царевич сюда гулять пришел, – а голову склонила, улыбнулась лукаво.

– Фёдор Иванович, рада встрече.

Царевич так и расцвел. Михайла, правда, скривился чуток, ровно лимон укусил, но на него уже Аксинья смотрела. Не бросать же, не сводить свои труды на нет?

– Как снежок? Мы покататься хотели!

– Хороший снежок. Мы сейчас с сестрицей чего горяченького выпьем, да и покатаемся! – Устя улыбалась весело. А ей и правда хорошо было. Даже Фёдор настроения не портил… Пусть его! Пусть у него хоть такая радость будет! Другой-то она ему давать не собирается.

– А сопроводить вас можно, боярышни? Чтобы не обидел никто?

Михайла на Устю откровенно любовался.

Ох, хороша!

В тулупчике теплом, в шапочке беленькой, заячьей, в платке цветастом. Улыбается, разрумянилась, веселая, счастливая… Сестра ей и в подметки не годится. И понимает это, едва от злости не шипит. Хотя встала б рядом и улыбалась – куда как симпатичнее показалась бы!

Фёдор тем временем Устинье руку предложил, на санки кивнул.

Устинья кивнула, да и пошла. Время сейчас такое… пусть его. Откажешь – скандал точно будет, настроение у всех испортится. А так и родители не возразят – Устя ни на секунду не забывала про отцовские мечтания, ни Илья, ни Аксинья…

Ох, морочит ей голову этот гад зеленоглазый!

Устя Михайлу с радостью бы под лед спустила, да вот беда – нельзя покамест. А хочется, никакого зла на негодяя не хватает! Но пока о том разве что помечтать можно, недолго.

И были санки.