Шукрия понятия не имела, кем этот слизняк работал до катастрофы. Но он явно стоял в иерархии «Прометея» ниже, чем она, а теперь он отдает ей приказы. Вот и как с таким смириться?

Работа самого Милютина была предельно проста. Почему-то именно его высшие выбрали, чтобы передавать задания для Лабиринта. Он приходил на биржу и набирал тех, кто согласен и способен выполнить работу. Согласны обычно были все – сытых на этом уровне давно уже не осталось. Так что конкуренция сводилась в основном к навыкам.

– Сегодня три задания, – объявил Милютин. – Два для разнорабочих, одно для тех, у кого есть инженерное образование.

О, а вот это уже хорошо! Задания для разнорабочих появлялись каждый день, но Шукрия почти никогда их не получала. Для таких требовались физическая сила и выносливость, а Шукрия даже через очередь соискателей протолкаться не могла! Инженерное образование – другое дело, оно было далеко не у всех, сегодня и вовсе только пять человек набралось.

Задания посложнее оплачивались чуть лучше, это радовало. Иногда они были даже несложными и интересными: наладить новую систему электричества, тестировать программу, придуманную на втором уровне. Но это не гарантировано, как повезет. Сегодня вот не повезло.

Милютин рассказал, в чем суть задания, только одному из инженеров, он всегда так делал. Шукрия внимательно наблюдала за реакцией будущего коллеги и уже по тому, как он скривился, поняла: дело дрянь. Но отказываться нельзя, запасов и накоплений нет, а к смерти, несмотря на растущую тоску, она пока была не готова. Шукрия просто поплелась за группой и скоро сама убедилась, насколько все паршиво.

Им предстояло очистить и починить канализационные фильтры. К счастью, канализация была не бытовая, а техническая – та, что подавала отработанную воду с ферм маленьким кафе и производствам Лабиринта. Из плюсов тут – труба пошире, не совсем уж убийственная вонь, чуть меньше дерьма как такового. Но все равно паршиво, конечно… Ноги тонут в иле, застилающем дно. Те самые фильтры забиты жуткой смесью из нечистот, разросшихся водорослей и плотной, похожей на глину почвы. Это нужно убрать, упаковать в специальные бочки, распрямить решетку, наладить работу датчиков, лопастей, механизмов уборки крупного мусора…

Когда-то давно эту работу выполняли сервисные дроны, а если в трубу требовалось войти людям, воду спускали, все просушивали теплым воздухом, потом только запускали мастеров. Но где они сейчас, времена, когда кто-то помнил о протоколах безопасности?

Для выполнения задания им даже выдали защитные костюмы и кислородные маски – удивительная щедрость со стороны высших! Маски помогли, костюмы – нет. То ли дефективные были, то ли слишком старые. Одежда Шукрии пропиталась грязной ледяной водой почти сразу, ботинки забились илом, и все пять часов ей пришлось работать уже в таком состоянии.

Ей не первый раз доставалось подобное задание, она знала, что Милютин обычно передает общую оплату старшему, а уже тот распределяет между остальными. Порой случалось так, что ей платили куда меньше, чем остальным. Потому что женщина, потому что слабая. Держи свою подачку и не ной! Что ты сделаешь? Кто вступится за тебя? Шукрии приходилось изо всех сил сдерживать слезы и униженно благодарить даже за это ничтожное вознаграждение. Спасибо, добрый господин, что не заставили платить за право работать с вами… Это тебе не четвертый уровень, где среди господ ходила как раз она.

Но на этот раз повезло: заплатили столько же, сколько и всем. Пожалуй, она, похудевшая до состояния обтянутого кожей скелета, промокшая, грязная, выглядела слишком жалко, чтобы ее обманывать. Радости она не почувствовала, она слишком устала, чтобы чувствовать хоть что-то.

Она позволила себе редкое удовольствие – двадцать минут в общей бане. Грязь, кажется, полностью не смылась, но стало немного легче. После этого Шукрия направилась не домой, а в бар. Пила больше, чем ела. Понимала, что это неправильно, и ничего не могла с собой поделать. Ей нужно было сбежать из этого мира, хоть как-то сбежать, пусть даже рискуя быть ограбленной – на изнасилование уже никто не позарится, побрезгует.

Кое-что у нее получилось, хотя для этого потребовалось куда больше выпивки, чем раньше. Плевать… Зато память наконец отключается и призрак Сабира оставляет ее в покое.

Шукрия не помнила, как добралась до дома, но и не удивилась, когда на следующий день проснулась в своей постели. Она не первый раз пользовалась таким способом «расслабления», ее тело было приучено брести домой и совершать привычные действия, когда мозг отключен. Она и вовсе могла бы поверить, что обошлось без пьянки, если бы ей не было так плохо. Голова гудела, воспаленная носоглотка мстила за часы, проведенные в ледяной воде, по всему телу разлилась слабость… и боль.

Боль – это странно. Шукрия могла объяснить головокружение, тошноту и простуду, но не острую боль, поселившуюся где-то в ее теле. Где – она не понимала, еще недостаточно проснулась для этого. Да и какая разница? Должно быть, вчера потянула мышцы, они и болят. Ничего сделать с этим она все равно не сможет, денег на врача не хватит, придется ждать, пока само заживет. Как обычно.

Она решила, что утро пройдет привычно, так у нее получится быстрее преодолеть отвратное самочувствие. Она заставила себя игнорировать боль. Она потянулась, чуть прогнула спину, улыбнулась, вытянула руки вперед, обнимая грядущий день. А потом Шукрия открыла глаза – и закричала. Что ж, теперь она знала, откуда пришла боль…

С левой рукой все было в порядке. На правой руке вместо пальцев остались обрубки, еще пульсирующие свежей кровью.

* * *

Овуор Окомо не стал возмущаться, он даже удивления не почувствовал. Он сразу понял, как это произошло – и кто виноват. Не Кети, нет, и даже не беженец. Виноват в сложившейся ситуации был исключительно Овуор.

Роль руководителя предполагает ответственность за происходящее, так что вину он бы взял на себя, даже если бы ошибку допустила Кети. Однако она в данном случае как раз действовала верно, она сразу предупредила, что возможности переносного сканера ограничены. Нужно было заставить беженцев пройти полное обследование с помощью оборудования челнока, а Овуор отказался от этого.

Он мог бы оправдаться, сказать, что это отняло бы слишком много времени… Но он не любил врать, особенно самому себе. Он пошел на поводу у беженцев по совершенно другой причине.

Нужно было признать: он сломался. Не сейчас, а в тот страшный день, когда ему пришлось приговорить в смерти сотни, тысячи ни в чем не повинных людей. Он понимал, что так спасает сотни тысяч жизней. Но когда речь заходит о человеческих судьбах, простая математика уже не работает. Овуор постарался сделать так, чтобы те люди не узнали свой приговор до последнего, чтобы они были освобождены хотя бы от ужаса обреченных.

Но они все равно узнали. Они кричали, плакали, пытались убежать… Матери протягивали ему детей, умоляя пощадить хотя бы кого-то, а он не мог, просто не мог. Он смотрел на их смерть – и смотрел на человеческие тела, грудами наваленные на мобильные платформы. Действовать иначе не получалось, зараженные биоматериалы подлежали утилизации. Сухой язык протоколов прикрывал историю ужаса и страданий.

Официально он не был ни в чем виноват, его не то что оправдали – его даже не обвиняли. Но сам он изменился навсегда, хотя и не сумел вовремя это признать. Ему следовало уже тогда прервать карьеру, просить об отставке, а он не смог. Он был военным всю жизнь – и готовился оставаться военным до конца. Он просто не знал, что еще делать с собственной судьбой.

Он решил, что экспедиция в Сектор Фобос станет для него искуплением. Как глупо, наивно… эгоистично. Овуор считал, что сумеет вести себя профессионально, а в итоге поддавался собственной памяти снова и снова.

Теперь это довело до большой беды. Он забыл, что эти беженцы – совсем другие люди, не те, кого он убил когда-то… Как такое можно забыть? Овуор и сам не знал. Но наказать себя можно и позже, сейчас на борту оказался человек с бомбой внутри, и с этим нужно что-то делать.

Обычно такие люди сразу выдают себя болезненным видом – или обилием маскировочных средств, призванных этот вид скрыть. Однако на «Слепом Прометее» все выглядели плохо, диверсант легко затерялся среди таких же изможденных, измученных людей.

То, что Кети не нашла взрывное устройство при общем осмотре, могло означать лишь одно: это не спонтанное решение вооружить кого-то, это давно подготовленная террористическая операция. Вероятнее всего, спланирована она была против четвертого уровня, а потом, когда появились чужаки, цель просто изменили.

При таких операциях бомба не вшивается под кожу. Она маскируется под один из органов, часто обтягивается биологической оболочкой, чтобы обмануть сканирующее оборудование. Человеку позволяют восстановиться, раны заживают, порой еще и шрамы удаляются, чтобы обнаружить оружие внутри стало сложнее. Прожить в таком состоянии можно года два-три…

И по всем этим причинам возможно два варианта развития событий. Первый – мужчина, который летит на «Виа Феррату», вообще не знает, что у него внутри. Его убедили, что он болен, уговорили на операцию. Он был под наркозом, он понятия не имеет, что с ним сделали, да и не будет знать до самой смерти. Бомбу же активируют удаленным сигналом.

Второй вариант – он прекрасно знает о том, что перевозит внутри себя. На такое обычно соглашаются фанатики любого толка, которым плевать на жизни, чужие и свою собственную. В этом случае под кожей в непосредственном доступе у диверсанта есть взрыватель.

Но какой бы вариант ни оказался правдой, стоит за всем этим не тот, в ком находится взрывное устройство. Организатор остался на «Слепом Прометее», в безопасности, он может решиться на диверсию в любой момент. Если носитель бомбы не знает о своем грузе, все не так уж плохо: Рино уже заблокировал все сигналы, активировать устройство не удастся, а на «Виа Феррате» его легко обезвредят.

Все гораздо хуже, если этот мужчина действительно фанатик. Тогда у него есть приказ… Но какой? Провести разведку, передать организатору данные, чтобы тот определился, нужно ли атаковать чужаков? Или сразу устроить взрыв, зная, что при помещении на карантин носителя обследуют еще раз? Это не уничтожит «Виа Феррату» окончательно, однако приведет ко многим смертям и сделает станцию уязвимой перед возможными аномалиями Сектора Фобос.

Овуор не мог этого допустить. Он виноват – но он и исправит ситуацию.

– Какие возможны решения? – тихо спросила Кети.

Они трое заперлись в крохотной кабине пилота, делая вид, что у них сеанс связи со станцией. Беженцы не стали задавать вопросов, но косились на них все равно с подозрением. Овуора это больше не волновало, он и так допустил слишком много ошибок, руководствуясь сентиментальностью.

– Полное отключение мозговых функций, – задумчиво отозвался Рино. – Или смерть.

Оба сценария они могли обеспечить на борту челнока, не долетая до станции. Смерть в космосе – это всегда легко: достаточно столкнуть диверсанта в открытый люк. Спасти сложнее, но тоже возможно, в лазарете есть камера для медицинской комы. Там как раз можно проделать все быстро: одного укола хватит, чтобы мужчина отключился мгновенно, ну а потом камера не даст ему очнуться.

Благоразумнее было все-таки убить. Диверсант сидел прямо возле люка, это не гарантировало, что все пройдет гладко, однако шансы серьезно повышало. И все равно Овуор не решился поступить правильно… Хотя правильно ли это? Если они его убьют, они не узнают, кто его послал, и угроза как таковая никуда не денется!

Успокоив этим свою совесть, он велел своим подчиненным:

– Закройтесь в кабине после того, как я уйду. Это защитит вас в любом случае.

Кети тут же скользнула в кресло второго пилота и пристегнула ремень безопасности. Рино мрачно покосился на вице-адмирала:

– Вы уверены в этом?