«Шерли» лениво тащилась сквозь город, от одного тёмного пятна до другого, с неохотой выползая под свет фонарей. Не то чтобы Морган сознательно тянул время или ждал обещанного провожатого… Просто домой ему возвращаться не хотелось. Отец уже больше недели не заговаривал ни о каких поручениях – то ли берёг после нападения, то ли не доверял. Разговоры за ужином совершенно не клеились, если бы не безупречная стряпня Донны и сюрпризы погоды, то приходилось бы чопорно молчать.

«Замкнутый круг».

Моргану не нравилось выполнять полупросьбы-полуприказы отца, но без них становилось совсем тошно.

Он безупречно загнал машину под навес, замкнул сигнализацию над калиткой. И в холле, и в гостиной было пусто. Наверху дробно, нервно рассыпалась «Ода радости»; пахло дорогими сигарами, которые отец доставал только к приходу гостей. Морган заглянул на кухню, стащил у Донны кусок мясного рулета и, жуя на ходу, пошёл переодеваться. Долго медитировал над выдвинутым ящиком, но в итоге достал не домашний костюм, а джинсы, майку с черепами – подарок Кэндл – и мышасто-серую флисовку с капюшоном.

Карман почти сразу потяжелел.

Без особенного удивления Морган сунул руку и обнаружил там часы Уилки. Картинка под крышкой осталась прежней, а вот время сдвинулось почти на час, к четверти десятого.

– Шасс-Маре, – пробормотал он. – Шасс-Маре…

Слово плавилось на языке морской ледышкой.

Ужин прошёл тихо – отец уехал играть в преферанс с кем-то из коллег. Этель, пользуясь моментом, пригласила Донну за стол и завела с ней долгий разговор о комнатных цветах. Где-то между монстерами и диффенбахиями Морган покончил со стейком, благоразумно прикрыл недоеденную зелёную фасоль бумажной салфеткой и отправился на кухню за минералкой.

Но не дошёл.

В полутёмном коридоре, в самом конце, под аркой в холл вспыхнула искра – золотисто-малиновая, тёплая.

У Моргана ёкнуло сердце.

Искра плавно опустилась вниз, а затем взмыла к потолку, наливаясь всеми оттенками синего и зелёного, вновь полыхнула золотым – и юркнула под арку.

Морган кинулся следом.

Искра поддразнила его – зависла на несколько секунд над дверью, а затем шмыгнула в щель.

Он сунул ноги в кроссовки, не расшнуровывая, сдёрнул с вешалки парку, шарф и выскочил на улицу. Морозный воздух хлынул со всех сторон, обнял, сдавил грудь; Морган чертыхнулся под нос, пытаясь на ходу попасть в рукава, и подбежал к калитке.

Искра, насмешливо переливаясь пурпурно-синим, парила метрах в пятнадцати вниз по дороге, в полумраке между белёсыми фонарями. Света хватало на то, чтобы выхватить кусок занесённого снегом сада за можжевеловой изгородью и чучело с тыквенной головой, торчащее среди клумб ещё с Хэллоуина. Цветные отблески бродили в провалах глазниц, словно туда были вставлены стекляшки.

– А машину взять нельзя?

Искра возмущённо позеленела и полетела вниз по улице.

Морган ринулся следом, оскальзываясь на заледенелой брусчатке и на бегу заматывая горло шарфом. Где-то далеко позади возмущённо пищала распахнутая калитка, и мигала сигнализация в холле.

Ночной город разительно отличался от дневного – или искра вела иными путями. После третьего поворота Морган выскочил в абсолютно незнакомый парк. Ни одного лиственного дерева, сплошь хвойники, приземистые, искривлённые, будто какой-то великан взял огромное стекло, прижал им заросли сверху, да так и оставил на несколько лет. На поляне в центре сиротливо ютились развалины детской площадки; на подвесных качелях сидел кто-то тёмный и маленький. Морган хотел рассмотреть поближе, но искра нервно мигнула, метнулась наперерез и замельтешила перед глазами, меняясь с зелёного на фиолетовый и обратно.

– Намёк понял, – отмахнулся он. Искра отпрянула и нетерпеливо заплясала над дорожкой. – Далеко ещё идти? Я, гм… всего лишь человек и уже задыхаюсь. Сложно столько бежать.

Искра задумчиво мигнула, а затем плавно скользнула вперёд, мерцая то алым, то лимонно-жёлтым. Двигалась она по-прежнему достаточно быстро, но время от времени теперь замедлялась, позволяя Моргану перейти на шаг и немного отдохнуть. Они обогнули холм, прошлись по задворкам торгового центра, покружили по жилым кварталам и внезапно вынырнули в центре города. Фонари здесь горели цветные – некоторые голубоватые, другие белёсые, третьи старинные, желтоватые. Витрины кондитерских и ювелирных бросали яркие отсветы на вытертую брусчатку тротуара; из окон кофеен и пабов клубами вырвалось тепло – и музыка, почти физически ощутимая в густом от мороза воздухе.

Искра качнулась по широкой дуге, от стены к стене, и юркнула к тёмной лестнице между шляпным магазином и закрытой уже посудной лавкой.

В конце долгого, петляющего спуска была небольшая площадка. От неё разбегались в стороны две дорожки, в заснеженный палисадник и в жилой квартал. А лестница упиралась прямо в бледно-синюю металлическую дверь, над которой болталась старинная резная вывеска с двухмачтовым парусником. Крупные чёрные буквы гласили: «Шасс-Маре», а внизу, под кораблём, змеилась изящная надпись, сплошь в завитках: «Охотник за приливами».

Морган одёрнул перекосившуюся парку, немного пригладил спутавшиеся волосы и, обжигаясь от холода, потянул ручку двери на себя.

Внутри пахло морем.

Никаких алкогольных ароматов, кофе или выпечки – только вот это, особенное, неуловимое, как если выходишь ночью на палубу из каюты, из безвкусного кондиционированного воздуха – и захлёбываешься первым глотком…

Пол мягко качнулся. Морган инстинктивно ухватился за стену и уже спустя несколько секунд понял, что ему не померещилось – доски и впрямь слегка ходили под ногами. С потолка по левой стене весьма широкого коридора, обшитого серо-коричневым деревом, спускались водоросли; время от времени буро-зелёная растительная масса колыхалась, и в глубине её показывались то бледно-розовые перламутровые раковины, то снулые рыбьи физиономии, то что-то коварное, с парой десятков щупалец и с хитрым прищуром единственного глаза. По правой стене на расстоянии метра в три друг от друга располагались иллюминаторы – штук шесть или семь, все разных размеров. Самый большой был вторым с краю, и сквозь него отчётливо виделось неспокойное море в белых пенных шапках, желтоватая, точно кость, луна в зените и очертания далёкого острова.

Морган хмыкнул и шагнул вперёд – сперва не слишком уверенно, но быстро приноравливаясь к качке. Он шёл, пальцами одной руки касаясь стены, а другой – перебирая водоросли. Примерно на полдороге буро-зелёная масса раздалась в стороны, и из темноты выкатились кольца щупалец. Двигались они плавно, красиво и блестели застенчиво, совершенно по-девичьи – розовым нежным отливом по густой влажной черноте. Поддавшись порыву, Морган легонько пожал одно из упругих щупалец и улыбнулся глазу в глубине зарослей. Тот смущённо моргнул, и щупальца исчезли.

Коридор вильнул и упёрся в большой зал; стены его терялись в полумраке. С высокого потолка, затянутого водорослями, свисали гроздья фосфоресцирующих жемчужин. Народу за столиками было не так уж много, едва ли восьмая часть занята, – Морган разглядел четыре парочки, одну компанию престарелых джентльменов за партией в домино да с десяток одиночек, по большей части лепившихся к барной стойке. На противоположной стороне от неё располагалась почти пустая сцена – лишь микрофон покачивался на тонкой изогнутой ножке и несколько инструментов ютились в чехлах у стены.

Одного гостя, впрочем, он узнал сразу.

– Привет.

– Привет, – заулыбался Фонарщик и похлопал по стулу рядом с собой. – Думал, не придёшь уже, чадо.

– Я тоже так думал, – признался Морган, расстёгивая парку. – Но сказать «нет» провожатому было совершенно невозможно.

Великан широкой ладонью огладил фонарь на стойке.

– Молодчина, Чи! – похвалил он сердечно. И постучал ногтем по стеклу: – Погулять не хочешь? – Девичий силуэт качнулся из стороны в сторону и заалел. – Ну, дело твоё. А ты, чадо, не стесняйся, угощайся. И не робей – я тебя звал, я за тебя и плачу, а значит, и веселиться ты должен, как я веселюсь, – и он добродушно рассмеялся.

Морган тоже невольно улыбнулся, задирая голову, чтобы смотреть ему в глаза, но тут послышался недовольный женский голос, низкий и красивый, как у оперной певицы:

– Угощаться? Ещё неизвестно, буду ли я ему наливать. Он напугал Кетхен.

– Я не напугал, – возразил Морган машинально. Вертящийся стул заело, а повернуться корпусом не давали жёсткие подлокотники. – Я поздоровался. Она милая. А её зовут Кетхен?

– Её тоже зовут Кетхен, – загадочно уточнил голос. – Только она пошла за своим рыцарем-видением не в огонь, а в воду. Большая глупость, на самом деле.

Стул наконец со скрипом повернулся.

Барменша пристально смотрела на Моргана, облокотившись на стойку – точнее, положив на неё грудь.

– Назовёшь меня прелестной леди – отрежу яйца, – сухо предупредила барменша, неуловимо напомнив при этом Кэндл.

– Не буду, – покорно согласился Морган, призывая на помощь всё своё обаяние. – Только если леди-пираткой. И если вы не скажете, как к вам иначе обращаться.

Барменша расхохоталась. Она и впрямь походила на пиратку – романтическая белая блуза, кожаный жилет, тёмные бриджи со множеством карманов и сапоги до колена. С одного плеча свисал коричневый китель, расшитый мелкими блестящими раковинами. Пышная русая коса толщиной в руку спускалась до самого пояса, а пальцы были густо унизаны массивными перстнями – так, что кастет показался бы детской игрушкой.

Самое удивительное, что при этом барменша вовсе не выглядела массивной – ростом едва ли с Моргана, а может, и меньше, с тончайшей талией – такой, что пальцами, кажется, можно обхватить.

А глаза сияли жутковатой волчьей желтизной.

– Можешь называть меня Шасс-Маре. Так зовут это место, а не меня, но тоже сойдёт, – любезно разрешила она. – Ладно. Так и быть, на первый раз прощаю. Но больше ручонки не распускай, я своих девочек не для тебя берегу.

– Понял, – кивнул Морган, инстинктивно отзеркаливая позу Шасс-Маре и облокачиваясь на стойку. Фонарщик лихо хлопнул его по плечу:

– Ну, вот и славно, вот и познакомились. А теперь заказывай давай. Говорю ж, угощаю.

Морган только вздохнул. После загулов с Кэндл у него образовалась стойкая идиосинкразия на это «угощаю». Обычно оно означало, что сейчас его будут поить всякой гадостью, и отказываться нельзя.

Шасс-Маре обладала дьявольской проницательностью.

– Не рискуешь пить в незнакомом месте? – спросила она с прищуром. – Правильно. Но у меня можешь не бояться… Ну ладно. Ты думай пока, а я другими делами займусь. Ты-то что будешь, Громила? – обратилась она к Фонарщику. – Как обычно?

– Хм… – Он, казалось, задумался и от растерянности стал больше размером. Барный стул подозрительно треснул. – Нет, сегодня не надо. Смешай-ка мне тихий вечер в горах.

– Летний?

– Летний, но со льдом.

– Хороший вкус, – усмехнулась Шасс-Маре и, отлепившись от стойки, направилась к бару.

Сперва она достала бутыль с чем-то прозрачным, искрящимся, лиловато-голубоватым и налила треть бокала. Затем плеснула из медной фляжки тяжёлого, густого, зелёного – жидкость сразу опустилась на дно. С нижней полки достала коробку с чёрным порошком, понюхала, скривилась и поставила на место, а следом извлекла такую же, только внутри были неровные коричневые кристаллы, вроде леденцового сахара. Их она положила всего несколько штук, но в бокале они раздались и заполнили почти всё тёмно-зелёное дно. Удовлетворённо прицокнув языком, Шасс-Маре сыпанула щепотку мелкого цветного порошка, а затем накапала немного вязкой серебристо-молочной жидкости, очень лёгкой, зависшей почти под самой поверхностью. Напоследок добавила льда и небрежно отправила бокал к Фонарщику по стойке.

Тот сцапал его своей громадной рукой, поднёс к лицу и с наслаждением втянул воздух. Потом отпил немного коктейля через трубочку – и блаженно зажмурился.