Иду в комнату и сажусь за стол. Достаю ежедневник и отмечаю галочками дела, которые сегодня сделала. Проверяю записи на завтрашний день, нехотя добавляю туда встречу со Шмелевым, будь он неладен. Открываю часть, разлинованную точками, и заполняю строки, особо не думая. Это привычка, которая очень хорошо разгружает голову. Я просто излагаю все, что приходит на ум. В основном эмоции от прошедшего дня, но фишка в том, чтобы писать не думая. Я делаю это уже на автомате и потом зачастую даже не перечитываю.

Сажусь за уроки. Обстоятельно и не торопясь выполняю задания. Мой отдельный вид медитации. Забываю обо всем, когда погружаюсь в учебу, и очень люблю это ощущение. Потому что для меня это – безопасное пространство. Тут я все знаю. А что не знаю – с тем легко могу справиться.

Даже не замечаю, как на улице темнеет. В замке ворочается ключ. Отодвигаюсь вместе со стулом и растерянно моргаю – разве уже так поздно?

Иду в коридор. Там мама вешает полушубок в шкаф:

– Привет, зайка.

– Привет. Как день?

– Неожиданно легко, – она убирает сапоги в обувницу, – вот получилось пораньше уйти.

Я машинально смотрю на часы. Девять вечера. Мама перед зеркалом поправляет макияж. В этом она вся. Даже дома она должна выглядеть на все сто.

– Приготовить тебе что-нибудь? – интересуюсь я.

– Нет, зайка, я поела на встрече. Как в колледже?

– Все хорошо, – говорю я и потом вдруг добавляю, не успев прикусить язык, – проект дали по социологии, препод обещал автомат.

– Социолог? Он же не ставит автоматы, – морщится мама, припоминая, и идет к себе в спальню. Я бреду за ней.

– А нам решил поставить.

– Кому это вам?

Черт. Надо было вообще молчать. Так всегда – выболтаю ей сначала что-то, а потом жалею.

– Мне и еще одному парню из группы.

– Какому?

– Мам.

– Что? Нормальный вопрос. Отличник? Вниз тебя не потянет?

– Мам!

– Просто хочу, чтобы ты получила автомат, что такого?

Я смотрю, как она меняет брючный костюм на легкий домашний халатик. Моя мама очень красивая. И фигура у нее что надо. Хотя она никогда не придерживается какой-то особенной диеты. Жалко, что я этого прикола не унаследовала.

– Я получу.

– Вот и чудненько, – она целует меня в щеку, проходя мимо, и ее светлые волосы щекочут мне нос.

– Вот и чудненько, – повторяю я, оставшись в комнате одна.

Щелкаю выключателем, и помещение погружается во тьму. Я же остаюсь в смятении. Стандартная эмоция при общении с мамой. Она вроде бы участливая и заботливая, но во всем чувствуется неуловимая железная хватка юриста. Профдеформация. Или характер. Черт ее знает.

– Жень! – кричит мама с кухни. – Я же говорила тебе ставить тарелки в низ посудомойки!

Я вздыхаю и иду к ней:

– Да, мам, извини, но она же полупустая, какая разница?

– Такая разница, что есть правила, и их придумали не просто так.

– Да какие правила, мам? Это же ты сама и придумала.

– Ты видишь вот эти штырьки? – она надавливает мне на плечо, заставляя нагнуться. – Они тут не без причины. А специально для тарелок. И где? Внизу.

Я закатываю глаза и молча переставляю посуду так, как ей нужно. Разгибаясь, смотрю на маму, которая уже безмятежно наполняет свой бокал вином. Оно холодное, и стекло сразу запотевает. Мама снова выглядит, как белокурый ангел, особенно в своем молочном шелковом халате.

– Так что там с проектом?

– Ничего, – бормочу я, растеряв все воодушевление.

– А какая тема?

– Дружба.

– Что, без конкретики?

– Мам, – я уже откровенно нервничаю, – какая разница? Мой же проект. Я сделаю.

– Но ты же в нем не одна, – напирает она.

– Надо будет, сделаю одна! – рявкаю я. – Спокойной ночи!

И сбегаю в свою комнату. Захлопываю дверь, прислоняюсь к ней спиной и выдыхаю. Не знаю, что со мной. Я всегда так тянусь к маме – и не могу выдержать рядом с ней и двух минут без истерик. Она всегда так давит! Словами, интонацией, энергетикой. Сразу хочется телепортироваться в любую другую точку планеты. Хотя повода ведь не было. Не было же? Она ничего плохого не сказала, просто интересовалась моей жизнью. Кто-то посчитал бы это за счастье. Я сразу чувствую ощутимый укол совести. Зря я так. Беру из шкафа пижаму и иду в ванную. В коридоре медлю и шагаю дальше, на кухню. Неловко замираю на пороге:

– Мам, извини.

– Ничего, зайка. Ты, наверное, просто устала? Проект – это большая ответственность.

Она сидит, положив ноги на соседний стул, пьет вино, смотрит телевизор. Перед ней тарелка с сыром. Вся эта картинка – идеальная. Как запотевший бокал, как стройные ноги моей мамы, как ее нюдовый свежий педикюр. Хотела бы я быть такой же.

– Да, – бормочу неразборчиво, – большая ответственность.

Захожу в ванную и там тоже пытаюсь расслабиться. Насыпаю соль с лавандой, кладу на лицо тканевую маску, потом сосредоточенно мажусь маслом для тела. Когда выхожу, с мамой уже не заговариваю, хочется просто спать. Расстилаю постель, ложусь на свежее шуршащее белье, от восторга зажмуриваюсь. Но перед сном нужно сделать еще кое-что. Беру телефон и нахожу номер Шмелева. Пишу ему сообщение.

Я раздраженно рычу себе под нос, но ничего не отвечаю, он этого и добивается. Так что просто убираю телефон под подушку. Нужно спать, иначе завтра будут синяки под глазами.

Глава 4

Женя

Я сижу в «аквариуме» и нервно барабаню по столу ручкой. В нашем колледже все так называют холл второго этажа – за панорамные окна и стеклянные перегородки, через которые видно лестницу. Здесь и зона со столами для любителей поучиться, и зона с пуфиками для тех, кто в колледж приходит просто тусоваться. Автоматы с едой и кофе – для полноты картины. Многие отсюда вообще не вылезают. Я сама часто здесь бываю, но занимаю обычно дальний стол между окном и кадкой с деревом, там не так шумно.

Я нервничаю, потому что Шмелев опаздывает уже на десять минут и трубку не берет. К тому же я в полном раздрае по поводу дурацкой практической части проекта. Уверена, что Яр меня жалеть не будет. Придумает какую-нибудь гадость, которая непременно испортит мою дружбу с Антоном. И что еще хуже – как насолить самому Ярику, я так и не придумала. По всему выходит, что какую бы девушку я ни выбрала для него, дружбы у них не выйдет. Он просто заведет свои обычные отношения-однодневки и скажет, что я была не права. Мол, мужчина и женщина не могут дружить, вуаля, я все доказал. А я никак не смогу это контролировать!

В тот момент, когда ручка в моих пальцах достигает сверхзвуковой скорости, наконец, появляется Шмелев. Собственной персоной, блин. Черные джинсы, которые сидят идеально, толстовка с небрежно поднятым капюшоном, гул поклонниц, заполняющий помещение. Раздражает каждая деталь. Идет он, конечно, нарочито не торопясь. Здоровается со всеми подряд – с парнями за руку, с девчонками в щеку. Каждую приобнимает за талию, Казанова доморощенный.

Сжимаю губы и прослеживаю его замысловатый путь сквозь полуопущенные веки. Ярик на меня не смотрит, но движется, тем не менее, в мою сторону. Специально бесит меня!

– Привет, Жендос! – наконец говорит он, присаживаясь на стул рядом.

– Еще медленнее не мог идти?

– Ну конечно мог, заучка, но решил, что тебя инсульт разобьет в таком случае. В одиночку проект я точно делать не стану, хотя, – он награждает меня выразительным взглядом, – может быть социолог пожалел бы меня.

– За что это?

– За то, что моя напарница отбыла в мир иной, – он принимает скорбный вид.

– Ты такой идиот, мне даже почти надоело это повторять.

– Ладно, Жендос, признайся, что я просто тебе нравлюсь.

Я едва не задыхаюсь:

– Что?! Лучше ты признайся, Шмелев, – до тебя никак не может дойти тот факт, что в мире существует девушка, которой ты не нравишься!

– Релакс, милая, а то реально кони двинешь.

– Перестань это повторять, – шиплю я, нервно заправляя прядь волос за ухо.

– Давай уже, Гольцман, зачем звала? – он демонстративно смотрит на часы.

– Договориться! Я делать все в последний момент не собираюсь, ясно тебе?

– Окей. Договаривайся.

Я выдыхаю, на секунду опускаю веки. Даю себе мизерную передышку, сжимая в пальцах ручку. Нагретая пластмасса меня как будто успокаивает. Я расправляю плечи и говорю:

– Итак. Будем встречаться дважды в неделю и работать над проектом, – Шмелев закатывает глаза, – также каждый из нас будет вести записи по своей практической части.

– Какие записи?

– Типа дневника. Какие-то выдержки можно будет потом приобщить к работе. И в любом случае по ним будет проще отследить ход эксперимента.

Яр подается вперед и упирается локтями в стол:

– Тебе уже говорили, что ты ненормальная?

– Что тебе опять не нравится?

– Да ты явно с ума сошла. Кто будет так серьезно воспринимать работу по социологии?

Я тоже наклоняюсь вперед так, что чувствую запах его парфюма, и наставляю на него указательный палец:

– Можешь издеваться сколько угодно, я все это уже проходила. Учеба для меня важна, и я не позволю тебе все испортить. Я ни разу не попадала на пересдачу.

– Все бывает в первый раз, Гольцман.

– Да, – я притворно улыбаюсь, – вспомни эту философскую мысль, когда подружишься с девчонкой.

Шмелев склоняет голову набок и изучающим взглядом движется по моему лицу. Наверняка хочет меня смутить, но я не поддамся. Какое-то время так и сидим друг напротив друга, смотрим. Пахнет от него, конечно, приятно. Что-то свежее, но с терпкой ноткой. Как будто классический мужской парфюм грамотно обыграли, придав современное звучание. Вкусно. Я растерянно моргаю, и на секунду даже пугаюсь. Нет, не нужно мне об этом думать. Зачем? Обычный парфюм, что в этом такого.

Яр что-то чует и впивается в меня еще более внимательным взглядом. Я же стараюсь спасти остатки самообладания, переключаю внимание на тетрадь, шуршу страницами, стучу по столу ручкой:

– Так вот, нужно будет вести дневник.

– Я тебе что, барышня из девятнадцатого века? – перебивает он неприязненно.

Я снова сбиваюсь:

– Что за тупой стереотип?

– Не собираюсь я вести сопливые записи.

– Значит, соберись, – рявкаю внезапно для себя самой, – так надо для проекта!

Яр качает головой:

– Меня от слова «проект» уже тошнить начинает.

– Носи с собой пакет. Итак. С моей частью мы уже определились.

Он кивает и ухмыляется. Откидывается на стуле и обводит самодовольным взглядом наш «аквариум». Говорит, подражая моим интонациям:

– Итак. С кем же я должен буду подружиться?

И я понимаю, что была права. Именно этого он и хочет. Замутит с любой девушкой, которую я выберу, а потом предъявит мне несостоятельность моей теории. Да и, если честно, каждая из них будет рада. Я следую за его взглядом и вижу каждый кокетливый взмах ресниц, каждую неестественную вызывающую позу, чтоб их всех!

И в ту же секунду меня настигает неожиданное прозрение. Такое очевидное, что я не сразу понимаю, как я до этого раньше не додумалась.

Подпираю ладонью подбородок и навешиваю на лицо самое безмятежное выражение. Выдерживаю небольшую паузу.

Предлагаю:

– Подружись со мной, Яр.

– Что?

Я наслаждаюсь. В эту секунду я почти счастлива от того, насколько он обескуражен. Смотрит на меня круглыми глазами, приоткрывает свои идеальные губы. Нервно скользит по нижней языком, и это снова сбивает меня с толку. Мне удается не показать своих эмоций, но эта его мужская притягательность начинает всерьез меня беспокоить. Если мы будем встречаться дважды в неделю, а теперь еще и пытаться подружиться, мне определенно стоит отрастить еще более стойкий иммунитет к хулиганскому обаянию Шмелева. Не то чтобы меня это сильно трогало. Но не помешает быть чуть более невозмутимой, да. Именно так.

– Подружись со мной, – повторяю, прищурившись.

– Издеваешься?

– Хочу, чтобы все было честно. Только и всего.