В последние четыре года они с Розой как будто забаррикадировались дома. Сплели прочный кокон, в который был доступ всего нескольким друзьям. Уютное гнездышко в самом отдаленном маленьком поселке на Груа. Они жили в размеренном ритме, перемещаясь между детским садом и кабинетом Оливии. Она подгоняла свои часы приемов под расписание дочки, которая была ее единственным приоритетом. Жители острова все хорошо понимали. В частности, Гастон. Бывший рыбак с надорванной спиной, блокированными суставами плеч и коленей. Один из ее постоянных пациентов. И самый ворчливый.

– Гастон, твоя очередь! – позвала она его, пока он увлеченно читал в приемной один из популярных журналов.

Оливия проводила его в маленький кабинет, примыкающий к большому залу, оставив мадам Сарфати заниматься на велотренажере.

– Добрый день, Ко, – приветствовала его велосипедистка, используя дружеское обращение «Ко», к которому привыкли многие поколения островитян. – Видишь, я готовлюсь к «Тур де Франс».

– Начни с велогонки вокруг острова, – подначил ее старик.

– Ну что, займемся упражнениями прошлого раза? – Оливия лишила его желания веселиться.

– Я бы предпочел массаж, – пробурчал пациент.

– Не лентяйничай… Нужно все это размягчить и укрепить, если хочешь, чтобы спина меньше болела… Массаж будет в конце, если ты хорошо поработаешь.

– Слушай, мы же не в школе!

– Еще как в школе, Гастон… Добро пожаловать в школу спины! Ложись на живот, начнем со сфинкса^[3].

– Сфинкс на Груа, кто бы мог подумать.

– Больше всего, Гастон, я восхищаюсь энергией, которой ты не жалеешь на споры со мной.

– Я всегда знал, что ты ко мне неравнодушна… Хотя сегодня вечером ты намерена мне изменить.

– Все-то ты знаешь.

– Жозетта сказала, что ты идешь в кино. Она встретила в булочной Лионеля, и он как раз только что говорил об этом с Франком.

– Теперь я лучше понимаю, как на Груа работает сарафанное радио.

– Самое надежное из всех, это точно!

Документальный фильм закончился, путешествие гну успешно завершилось, и Оливия проводила Джо до двери. Он долго отказывался, но ей все же удалось с ним расплатиться. Правда, исключительно печеньем. Полным пакетом, размером соответствующим ее симпатии к нему. Мужчина, по своей привычке, густо покраснел и опустил глаза. Ему не удавалось скрыть нервозность. К концу дня без единого глотка алкоголя его лихорадило, он, казалось, вот-вот хлопнется в обморок. Руки, засунутые в карманы, дергались, их пробивала неконтролируемая дрожь. Оливия сделала вид, что ничего не замечает. Ее друг сражался с собой весь вечер, и она знала, что он делал это ради Розы. И ради нее. Не было ли это маленькой победой в его долгой борьбе? Как показать ему, что она им гордится? И что ее чувство благодарности в определенном смысле усилилось?

– Повторим на следующей неделе, если захочешь, – предложил он, несмотря на свое состояние.

Женщина состроила гримаску:

– Я посмотрела программу кинотеатра, и меня ничего не заинтересовало.

– Жаль.

– Ну да, жаль.

Она пожала плечами и быстро подошла к Розиной кроватке. Или, скорее, к кровати целой армии плюшевых игрушек, которые надежно охраняли спящую девочку. Оливия улыбнулась, заметив очки, аккуратно водруженные на морду собачки, шарф, обмотанный вокруг шеи обезьянки, и носки, без единой складки натянутые на лапки панды. Здесь явно побывал клоун Джо. Она просыпалась? Или он приготовил ей сюрприз на завтрашнее утро?

Когда Роза спала в такой позе – подняв руки вверх и повернув ладошки к потолку, – Оливии хотелось взять ее на руки и крепко прижать к себе. Девочка выглядела такой расслабленной, такой доверчивой, такой хрупкой. Женщину прошила дрожь. Так бывало каждый вечер, когда она укладывала дочку, перед тем как лечь самой. Волна любви вздыбливала волоски на руках, вызывала слезы и смех одновременно. Никто другой не поднимал в ее душе такую волну. Никто и никогда. Ни один мужчина.

Она поправила очки на собачке, для порядка надела на мишку шляпку, а потом выбрала для девочки одежду на завтра. Джинсы, удобные для прогулки на велосипеде – на этот раз без страховочных колес. Подготовка дочкиной одежды была для Оливии своеобразным способом защиты. Помощью в сохранении привычного ритма жизни. Безмолвное обещание, которое она давала Розе каждый вечер: не допустить, чтобы их маленькому счастью что-то угрожало.

Глава 6

– Ты слышишь меня? Оставайся со мной! – повторял Алексис девочке, которую только что положили ему на руки.

Через несколько минут после теракта во временный госпиталь ворвался подросток и передал проходившемуся мимо врачу скорой помощи залитое кровью тельце. Его движения были резкими и порывистыми – так избавляются от готовой взорваться бомбы. После этого парень скорчился у стенки и зажал уши ладонями, чтобы не слышать вопли раненых и раздающиеся снаружи взрывы.

– Оставайся со мной, слышишь?

Напуганные глаза девочки, черные и яркие, поймали взгляд Алексиса. Они говорили, что она доверилась врачу. Они были колодцем, на дно которого он только что провалился. Увидев зияющую рану, которая пересекала шею, Алексис сильно сдавил ее пальцами, чтобы пережать артерию и остановить кровотечение. Нужно торопиться! Поставить венозный катетер, найти свободную койку в хирургии и позвать коллег, чтобы ее срочно прооперировали.

– Быстро! Отойдите, дайте пройти!

Алексис за рекордно короткое время научился в ситуации наплыва раненых оценивать серьезность ранения и шансы жертвы на выживание. Отделять тех, кем нужно заняться в первую очередь, от тех, кого не спасти, и от менее тяжелых, которые могут подождать. Но в данный момент его затопили эмоции, и он не был способен на сортировку. Этот едва четырехлетний ребенок не должен умереть у него на руках. Зашить в ране артерию, не самая сложная задача, вероятно.

– Быстро, быстро! Отойдите в сторону, пропустите!

Из раны, хоть и зажатой пальцами, продолжала течь кровь, и девочка бледнела на глазах. Ее спокойствие сбивало с толку. Даже пугало. Она периодически теряла сознание, а когда приходила в себя, смотрела на него не отрываясь. Временами, когда ее взгляд уходил в сторону и закатывался к потолку, он думал, что теряет ее. Но она возвращалась. Всегда.

– Оставайся со мной, слышишь?

Вполне возможно, она не понимала по-французски ни слова. Но ему было необходимо говорить с ней по дороге в оперблок. Чтобы она не засыпала. Чтобы знала, что не одна, что он не ослабит давление пальцев. Что он ее не бросит…

– Все в порядке, Алекс?

Алексис мигнул, и оживленные коридоры госпиталя как по мановению волшебной палочки превратились в спокойную и уютную спальню. Почему Валентина лежит на его постели? И почему он так сильно сжимает ее руку? Он отпустил ее, и сцепленные челюсти тоже понемногу расслабились.

– Ой, больно! – взвизгнула она и показала следы, оставленные его пальцами на запястье.

– Прости… Но что ты здесь делаешь?

– Я услышала, как ты кричишь посреди ночи, и проснулась… Ты попросил меня остаться.

– Правда? Я это сказал?

– Да, и для тебя это было очень важно, судя по всему… Вот я и уснула рядом с тобой.

Алексис потер висок, чтобы справиться с эмоциями: сон, точнее, болезненные воспоминания о нем, так и не исчезли.

– Спасибо, – просто ответил он. – Спасибо, что ты здесь…

Валентина с улыбкой пожала плечами, встала и открыла ставни.

– Наконец-то я пригодилась старшему брату и буду и дальше с удовольствием это делать. Позвоню, пожалуй, начальнику, спрошу, можно ли взять отгул.

Алексис пролежал в постели три дня. Тело требовало отдыха, разум – успокоения, и для этого нужно было отгородиться от внешнего мира. А еще требовалось время, чтобы совершить посадку. По-настоящему приземлиться. Валентина сумела оставаться незаметной весь переходный период, но при этом ухаживала за выздоравливающим. Приносила ему еду, домашнее печенье, травяные настойки «Спокойной ночи», пастилки долипрана на всякий случай, салфетки и стопки чистого белья. И даже если некоторые ее старания бесполезны – брат не расстается со старой одеждой и отказывается принимать душ, – он хотя бы ест, повторяла она себе. А это же главное, правда? Дети были менее терпеливыми и понимающими. К их величайшему огорчению, им было запрещено беспокоить дядю. Но стоило матери отвернуться, они тут же приклеивались ухом к двери. Никаких звуков не было слышно, рычание дикого зверя тоже не доносилось. Но не пугала ли их тишина еще больше?

– А если он умер? – забеспокоился Дамьен.

– А смерть – это больно? – развил тему Орельен. – Это грустно? А шум при этом бывает?

После той ночи они больше не слышали его криков. Он даже не храпел. Между тем маленькая сирийка каждую ночь возвращалась в его сны. С тем же взглядом, полным отчаяния. А он так же старался ее спасти. И каждый раз он не успевал добраться до операционного блока – просыпался, вздрагивая всем телом, и беззвучно хватал ртом воздух. Как если бы он не хотел знать продолжения или не желал его переживать. Милость сна, в отличие от реальности. Поднявшись с постели через несколько дней, Алексис наконец познакомился с миром Валентины. С миром миниатюрным, поверхностным и как будто банальным в сравнении с бедами и драмами планеты, с которыми он имел дело в последнее время. Полное несовпадение, о котором Валентина не догадывалась.

– Дети требуют телевизор большего размера. Но планшеты – это же практично. Никаких споров! Каждый может смотреть программу, какую хочет. Что ты об этом думаешь?

– Ничего…

Не думать ни о чем – ни о том, что было раньше, ни о будущем. Эту роскошь он надеялся себе обеспечить. Раствориться в окружающем, мягко погрузиться в настоящее вместе с двумя компаньонами, лучше которых не придумаешь, с теми, что всегда бурлили идеями и помогали очистить голову от всех мыслей: с пазлом на восемьдесят деталей, строительством чего-нибудь из лего, мультиками Ниндзяго, связкой стеклянных шариков, соленым тестом для лепки… Когда они стали играть в «Семь семей», он быстро сообразил, что лучше давать им выиграть.

– Ух ты, опять продул… Слишком вы крутые.

– Дамьен жульничал, я видел, как он заглядывал в твои карты.

– Неправда! Врешь!

Алексис быстро привык к постоянным перебранкам партнеров. К зачастую совершенно неожиданным вспышкам обид, грозящим перерасти в позиционную войну. К капризам четырехлетнего Орельена, к невероятным фантазиям шестилетнего Дамьена, к пронзительным окрикам тридцатидвухлетней Валентины. К ссорам за едой. К слезам, которые прекращаются так же неожиданно, как начались. К большому значению карточек в игре «Покемон». К мягким игрушкам, разговаривающим крякающим голосом. К телеуправляемым машинкам, проезжающим у тебя между ног, когда ты этого меньше всего ожидаешь.

Шли недели, и он все чаще ощущал себя самозванцем, непрошено заявившимся в эту квартиру. Занимающим чье-то чужое место. Место отсутствующего. Того, чье имя никогда не произносилось. Это ощущение становилось особенно сильным, когда Дамьен просил его помочь с уроками, а Орельен требовал, чтобы только он и никто другой вытер ему попку. А еще по вечерам, когда черные головки опускались ему на колени и требовали рассказать сказку. «Дядя Алексис, иди сюда, дядя Алексис, сделай то…»

В такие моменты он не испытывал никакой гордости, никакой радости, никаких нежных чувств к ним. Вместо этого он чувствовал себя виноватым. Как ему приспособиться к сбивающему с толку поведению обитателей этого подгримированного мира? Мира, где проблемы взрослых отправлялись за запертую дверь. Но однажды вечером Валентина рассказала ему все, предварительно несколько раз проверив, точно ли дети заснули.