Спустя девяносто лет (страница 4)
Люди сказывают, что эта церковка – задужбина[17] самого Королевича Марко[18]. Чуть дальше от церкви можно увидеть большие стены, уже сровнявшиеся с землёй. Говорят, здесь были подвалы Мариной корчмы. Королевич Марко однажды застал там янычар, которые перекидывались отрубленной головой его брата Андрии. Марко порубил янычар, запалил корчму, а брата схоронил на этом самом месте. После он долго просил султана позволить ему выстроить на могиле церковь в память о брате. Султан и слышать об этом не хотел. В конце концов Марко попросил позволения построить хотя бы небольшую церковь из стольких камней, сколько он сможет трижды унести на плечах. Султан еле разрешил и это. Марко пошёл в Крчмар и трижды принёс на плечах камни. Из них и построена эта церквушка…
Около полудня Рашко и Тиосава вместе с Миладином подъехали к церкви. Старый поп Новак обомлел от удивления, когда увидел Миладина и когда ему рассказали, что с ним случилось. Они тут же завели его в церковь. Там поп Новак прочитал длинную, очень длинную молитву из толстой, очень старой книги. Миладин всё ещё не в себе, глядит испуганно и то и дело трясётся. Когда поп Новак протянул ему крест, чтобы тот держал его в руке во время чтения молитвы, тот испуганно отшатнулся – боже милосердный! – как будто испугался святого креста!
Прочитав молитву, поп их ещё научил, как лучше присматривать за Миладином и ухаживать за ним. Сказал им держаться подальше от всяких гадалок, а лучше, если есть кто-нибудь, кто хорошо разбирается в травах или в других лекарствах, – спросить у него.
И вернулись они с Миладином домой.
* * *
Прошло уже три дня, а Миладину ничуть не лучше – всё как было. Тиосава настаивает, что надо поискать какую вещую бабку, которая сможет заговорить болезнь или снять порчу. Рашко и Живан об этом и слышать не хотят. «Держись, невестушка, подальше от этих бабок, поищем лучше какое-нибудь лекарство». Тиосава стала тайком от Живана и Рашко водить в дом всех мало-мальски знающих женщин из деревни и окрестностей. И угли они тушили, и испуг выливали, и ворожили, и снимали порчу – всё напрасно!
Тогда кто-то из деревни сказал, что хорошо бы в ночь на первое воскресенье новолуния отвезти Миладина в Церквину: переночует там, а на следующий день пусть умоется до рассвета под боярышником перед Спиридоновой пещерой, бросит в воду монетку и что-нибудь из одежды[19], а потом пусть его отвезут домой, только ни в коем случае нельзя оборачиваться.
Что делать? Можно и это испробовать. В ночь на первое воскресенье новолуния Живан и Рашко отвезли Миладина в Церквину.
Церквина прямо по дороге от их дома, на другом берегу реки, под холмом. Там красивая равнина, а посредине виден фундамент старой церкви. Потому место и зовётся Церквина. Говорят, какой-то могучий воевода, отправляясь со своим войском на Косово, зашёл в эту церковь, чтобы причастить войско. Воины, не сложив оружия, вошли на святую литургию, и до того они были сильными и дерзкими, что облатки насаживали на копья. Уже тогда старики говорили: «Не к добру это!» Так и вышло. Не вернулись они с Косова поля… Сейчас это место огорожено, и туда часто приезжают больные, лежат там немного и умываются местной водой.
Чуть выше Церквины есть небольшая пещерка, такая, что человек может поместиться. В камне над дверью высечен простой крест. Говорят, там долгое время жил некий отшельник Спиридон, по нему и прозвали – Спиридонова пещера…
Отвезли, значит, туда Миладина, и он переночевал в Церквине. Рано утром, до восхода солнца, умыли его под тем боярышником перед Спиридоновой пещерой; оставили на боярышнике кусочек ткани от его одежды и вернулись домой. Очень старались, чтобы не оглянуться.
Но и это не помогло. Миладину никак не становится лучше. Хоть бы говорить смог, мог бы сказать, вот тут, мол, у меня болит и вот тут, легче бы нашлось лекарство.
День за днём – прошло три недели. Тут, по счастью, случился у них некто Видак из Жабар, добрый приятель и кум Малешичей. Как увидел Миладина, всплеснул руками и говорит:
– Бога ради, люди, что же вы делаете! Разве не видите, что околдовали его?
– Да, так все говорят, – отвечает Тиосава.
– Немедленно отвезите его к Вуку Хромому в Жабаре, пусть снимет чары.
– Не знаю, будет ли с этого какой прок, – сказала Тиосава, – мы и ворожили, и травы приносили, и молитвы читали, всё без толку.
– Какие травы, бог с тобой! – говорит Видак. – Вы его только отвезите к Вуку Хромому, головой клянусь, он вернётся здоровым!
Тут вернулись с поля Живан и Рашко. Видак и на них насел, прямо ругать их стал за то, что они раньше не вспомнили о Вуке, а человек столько промучился. Они поначалу всё сомневались, а потом согласились и это попробовать – вдруг поможет.
* * *
Вук Хромой повсюду известен благодаря своему колдовству и знахарству. Дом его стоит на краю деревни. Забора вокруг нет; там, где раньше был, наросли сорняки и колючки почти в человеческий рост. Дом старый, весь в копоти, крыша крыта соломой; солома где горелая, а где гнилая. Чуть дальше ещё ваят, малость покрепче и поновее, чем дом.
Вука прозвали Хромой, потому что он немного прихрамывает на левую ногу. Он безбород, ни волосинки на лице до самых редких бровей. Сухощавый, загорелый, как будто специально его на солнце вялили; лицо чёрное, морщинистое, как у старухи. Глаза серые, бегают как шальные и светятся, как у кошки. Нос крючком изгибается почти что над верхней губой. Руки сухие, как балык, и почерневшие. А волосы у него не рыжие и не русые, а кирпично-красные. Вот он какой, Вук Хромой, гадатель из Жабар.
Вук живёт бобылём – родни у него нет. Как зайдёшь к нему в дом, так нормальной посуды и не увидишь, кроме кувшина для воды, двух-трёх горшков и мисок, кувшинчика для ракии и ещё, может, пары-тройки вещей. Всё остальное у него для ворожбы. Повсюду развешаны волчьи клыки, целые волчьи челюсти, сушёные летучие мыши, какие-то узелки с кореньями и травами, змеиные выползки, целые осиные гнёзда и многое другое, чего не увидишь ни в одном обычном доме. И наконец, ещё чёрный кот без единой отметины дремлет у очага. Кроме него, нет у Вука Хромого другой скотины.
Только Вук собрался пообедать: чуток хлеба и сыра, что ему принесла, должно быть, какая-нибудь жабарская баба в обмен на травки или заговор, – как к дому подъехала какая-то телега. Вук вышел за дверь, а там Живан и Тиосава снимают Миладина с телеги. Подняли его и понесли. Вук говорит: «Несите сюда, в дом!» – и сам подошёл помочь им.
Внесли его и рассказали Вуку всё о том, как и когда Миладин занемог и как и чем его лечили. Вук тогда внимательно посмотрел Миладину в глаза, пробормотал что-то про себя и говорит:
– Я могу его вылечить.
– Ох, братец, вылечи, Христа ради, – говорит Тиосава, – ты только помоги, а мы уж тебя не обидим.
– Давайте перенесём его в ваят. Но мне с ним нужно наедине остаться.
Перенесли его в ваят. Вук зашёл внутрь и дверь закрыл. Живан и Тиосава остались перед ваятом. Ждали-ждали; Тиосава прямо как на углях, ждёт не дождётся – что будет. Зашла немножко подальше за ваят и стала подглядывать, нашла щель и смотрит. А там зрелище то ещё! Миладин стоит посреди ваята в чём мать родила. Вук ходит вокруг и держит в руке что-то вроде мотка пряжи, нитку за ниткой обводит вокруг него и цепляет тут и там за балки, словно паук паутину плетёт. Плетёт-плетёт и всё что-то шепчет, а иногда вскрикивает. Миладин трясётся как былинка, но – вот чудеса! – стоит как вкопанный. У Тиосавы мурашки по спине побежали, и она махнула Живану. Он подошёл и тоже заглянул в эту щель. Долго смотрел, потом повернулся к Тиосаве и говорит тихонечко: «Господи спаси!» Они ещё долго ждали, пока дверь ваята не открылась. Вышли Вук и Миладин. Миладин говорит: «Поехали домой!» – будто только ото сна очнулся. Тиосава и Живан удивились и обрадовались. «Хорошо!» – говорит Живан, а Тиосава добавила: «Слава богу!»
– Э-э, – говорит Вук, – погоди, Миладин, давай отдохнём немного! – и повёл их в дом. Там угостил их ракией из кувшинчика. Живан глотнул немного, а Тиосава сказала, что не пьёт. Вук спросил, не жаловался ли Миладин на какие боли.
– Поясница и кости, – сказала Тиосава, – в тот день он всё стонал, что кости болят.
– Да я и сейчас весь разбитый, – говорит Миладин.
Вук встал, снял один из висящих узелков, вынул какие-то корешки, завернул в тряпицу и протянул Миладину:
– Возьми! Это от ломоты в костях. Когда будет первое воскресенье новолуния, ты ешь эти травки три вечера подряд. Один раз на поленнице, на закате, один раз под насестом в курятнике, а третий раз возьмёшь лозинку и найдёшь скелетик какой-нибудь падали, потом привяжи лозинкой скелет за левую ногу и иди куда-нибудь под боярышник, опять-таки на закате. Там съешь травку, трижды ударь коленом о боярышник и трижды скажи: «Ломота, уйди на болото», и возвращайся, только не вздумай оглядываться. Всё пройдёт.
И вот Живан, Миладин и Тиосава уехали. По дороге они расспрашивали Миладина обо всём, а как иначе – так долго они от него ни словечка не слышали; он им отвечал понемногу, но всё ещё как-то непонятно и заикаясь.
* * *
Прошло много лет с той злосчастной Миладиновой болезни. Рашко и Живан уже давно женились и детей завели. За всем хозяйством почитай, что они одни следят, от Миладина им мало помощи. От той болезни он так до конца и не оправился, не вошёл в прежнюю силу. Да и постарел, вялый стал, полголовы уже седые. Всё больше молчит – редко когда слово скажет. А особенно когда заведут разговор о его болезни, тут из него слова не вытянешь.
Как-то на мясоед собрались у Малешичей соседи на танцы. Ели, пили, шутили, пели и заводили всякие игры. Миладин в тот вечер был необыкновенно весел, прямо ожил, словно вернулась к нему прежняя сила. И не заикался так сильно; язык у него развязался, прямо приятно послушать, когда что-нибудь рассказывает.
В разгар празднования один из соседей говорит:
– Миладин, дорогой, не откажи мне в просьбе.
– Хорошо, брат, не откажу, если смогу.
– Ну так, раз ты, слава богу, такой сегодня весёлый и разговорчивый, расскажи нам, как ты тогда – тьфу-тьфу-тьфу чтоб не сглазить! – под чары угодил.
Миладин помолчал немножко и говорит:
– Ладно. Я это раньше никому никогда не рассказывал. Не хотел, чтобы мои домашние или ещё кто боялись и сторонились. Но раз уж вам так хочется, я расскажу.
– Давай, Миладин, расскажи! Мы все тебя просим! – закричали гости.
Миладин наморщил малость лоб и начал:
– Накануне того дня, когда я так тяжко занемог, поехал я в Валево купить немного соли и для домашних опанки. Завернул к Миличу, а у него хозяйка заболела. «Что с ней?» – спрашиваю. «Попала, – говорит, – под чары». – «Да ладно, пройдёт, какие чары, ну заболела, бывает». Они и слышать не хотят, всё только: «Чары, чары – что бы другое». И начали мне рассказывать, как один тут на нечистую силу напоролся, другой там: тьму-тьмущую всяких чудес мне понарассказали. Тут-то я и подзадержался. Только к сумеркам домой двинулся. Ладно, думаю, к чему беспокоиться, погода хорошая, доберусь потихоньку; да и конь у меня добрый.
Выехал из чаршии[20], уже Градац проезжаю, а всё думаю про Милича и хозяйку его. Выехал на дорогу вдоль местного кладбища – никак нейдёт из головы Миличева хозяйка. Боже сохрани, уж не спятил ли я, думаю, и начал нарочно думать о другом. Одно-другое, опять она и чары эти! Я ударил коня стременем, тот прянул в сторону и фыркает. Смотрю, а через дорогу, с кладбища, появилось что-то вроде как кошка, не больше. Не очень-то мне это понравилось, но что делать. Погнал коня быстрее. Испугался я что-то. Зашуршит что, а у меня уже волосы дыбом. Раньше ходил же ночью и мимо кладбища, и через перекрёсток и никогда ничего не боялся. Всё равно мне было, как будто в полдень иду.