Вик с облегчением улыбнулся и крепче прижал меня к груди, покачивая так, словно баюкал.

– Чикала. П-пока я здесь, никто тебе н-не навредит. Будь спокойна. – Он вздохнул. – И пусть п-пройдёт немного времени: тогда я всё объясню. Не хочу п-подвергать тебя хоть какому-то риску, тем более т-ты мне в этом деле не помощник.

– Но я волнуюсь за тебя…

– Всё наладится, – настаивал Вик и мягко растёр моё плечо. – Н-не о чем б-беспокоиться. С шерифом я справлюсь, а убийцу уже нашли, т-так ведь? Поверь. Всё кончилось.

– Да, – солгала я, обняв его за талию и обратив лицо к небу. – всё кончилось.

* * *

Когда совсем стемнело, Дафна и Джесси захватили сумку-холодильник из машины Бена. В ней мы спрятали небольшой торт, отчаянно надеясь, что он не испортился за целый день втиснутым между пакетами с сухим льдом. Мы с Беном тем временем зажгли бенгальские огни, и Цейлон залаяла, сунув любопытный нос к дрожащим в воздухе снопам белых искр. Вик, до этого безмятежно болтавший с Аделаидой, обернулся. Дафна несла торт с зажжёнными свечами. Все мы держали в руках по бенгальскому огню. Вик с удивлением покачал головой:

– Н-ну вы даёте…

Потом Джесси затянула «С днём рождения тебя», и мы дружно подхватили. Цейлон завыла, наверное, думая, что это будет очень кстати. Мы поставили торт на стол перед именинником, чтобы он задул свечи, однако Аделаида категорично придвинула тарелку к себе:

– Нет, нет и нет. Ты глупый и не знаешь, чего конкретно хочешь, так что бабушка задует свечи за тебя.

Тогда мы грохнули со смеху, и Вик, улыбнувшись, смиренно развёл руками. На пляже стало очень, очень тихо, пока Аделаида, повозившись в кресле, улыбнулась самой себе и что-то прошептала. Одно дуновение – и тридцать один огонёк погас. Все захлопали в ладоши, Джонни засвистел; он уселся рядом с Джесси, а после небрежно положил руку на её плечо. Джесси выглядела очень спокойной. Бросив на неё быстрый взгляд, я подумала, что она очень изменилась за последнее время, хотя внешне выглядела как всегда и одевалась так же. Но что-то в выражении её лица и – самое главное – глаз стало другим. Гораздо, гораздо более уверенным. Эта новая Джесси мне определённо нравилась.

Вдруг Аделаида жестом остановила нас и медленно встала. Мы замолчали. За её спиной чёрным зеркалом поблёскивало озеро Мусхед, небо раскинулось беззвёздным покровом над головой. Она казалась уставшей, но очень довольной; волосы, заплетённые в тугие косы, немного растрепались от ветра. Она опиралась на свою трость, налегая на неё всем весом. И, как следует присмотревшись, я поняла, что она выглядела гораздо хуже, чем месяц назад.

Аделаида неторопливо прочистила горло, поправила на плечах шаль и сказала:

– Шикоба, сынок.

Вик быстро поднялся, однако она велела ему сесть, и он сразу послушался, с тревогой наблюдая за ней.

– Я стала уже совсем старой, мой дорогой, – улыбнулась она, и при этом её влажные тёмные глаза цвета озёрных вод мерцали. – Быть может, не такой старой, какими были мои бабушки и дедушки, когда приходило их время, но определённо дожила до того возраста, когда могу сказать депьюти Стивенсу, что он дурак, а потом притвориться, что у меня деменция.

Мы рассмеялись, но невесело. Только сейчас я по-настоящему увидела Аделаиду Каллиген. В суете прожитого дня – и многих дней до него – сделать этого раньше не довелось. Сегодня она нарядилась в своё лучшее платье и бархатную куртку. На плечах был красивый пёстрый платок. На груди и в ушах поблёскивали крупные серебряные украшения. И я поняла, что это торжество мы сделали не для Вика. Она не шутила, когда говорила тогда, в больнице, про себя.

Она знала, что это её последний праздник.

– Я не была так счастлива, как сегодня, уже много лет, да и ты тоже. Не отнекивайся, я знаю. У тебя выдалось так мало солнечных дней, Пёрышко, – её голос задрожал. Она кашлянула и, коснувшись кончика носа тыльной стороной ладони, очень постаралась взять себя в руки и унять дрожь. – Ты всякое повидал. Тебя помотало по свету. Ты взлетал и падал много, много раз. Но никогда не сдавался. И вот теперь – что я вижу?

Она мягко улыбнулась, положив одну ладонь на мою макушку, а другую – на макушку Дафны.

– У тебя появились добрые друзья и любимая девушка. Не делай такие страшные глаза, тут собрались не слепые люди!

Мы рассмеялись, и Аделаида продолжила:

– У тебя есть возможность что-то изменить, прежде всего – в себе, чтобы жить иначе. Не так, как жили те люди, которых рядом с нами больше нет. Я не знаю, как сложится твоя жизнь дальше, сынок. Потому что не увижу этого.

Улыбки пропали с наших лиц. Джонни поставил локоть на стол, спрятал рот под ладонью, буравя взглядом стол. Бен задумчиво опустил взгляд. Дафна молча потёрла щёку.

Вик внимательно смотрел в лицо бабушки. У него немного дрожали губы, но больше он ничем не выдал своих чувств.

– Поверь, я буду счастлива, когда покину этот мир. Потому что тебе было дано нечто очень важное, что нельзя упустить, иначе упустишь самого себя.

Вик медленно моргнул, и из-под ресниц по щеке прокатилась слеза. Во влажных глазах было тускло и темно; он сглотнул комок в горле, незаметно стараясь пережить своё горе, смешавшееся со счастьем.

– За полосой тьмы всегда следует рассвет, а мир не приносит только боль и разочарование. Я рада, что ты нашёл таких людей, как они, и хочу, чтобы всегда держался за тех, кто тебе дорог. Не подводи их, Шикоба. И они не подведут в ответ.

* * *

Ночью ребята остались на пляже, а мы с Виком отвели Аделаиду домой. Идти здесь было не очень далеко. Вик предложил взять такси, но она захотела прогуляться: сказала, что давно не ходила этой дорогой, только одна её уже не осилит. Мы держали её под руки, я справа, Вик – слева, и вот так, медленно и тихо, дошли до домика за ивой. Напоследок Аделаида сунула Вику в руку маленький свёрток в обёртке и шепнула что-то на чужом мне языке. Он молча поклонился, поцеловал её в обе щеки, заботливо обняв за плечи. Запахнул на её груди платок – и, придержав вот так, с болезненным трудом отпустил. Мы смотрели ей вслед, пока дверь в дом не закрылась.

– Пойдём? – только тогда я осторожно дёрнула его за рукав куртки.

– Да. Только забежим в т-трейлер, – сказал Вик. – Возьмём пару одеял и т-тёплый свитер для тебя.

Вик провёл меня по короткой дороге через пролесок, открыл замок в двери старого трейлера ключом и помог подняться по узким ступенькам, подав мне руку. Мы не стали запираться и не включали свет. Чертыхнувшись и стукнувшись головой об откос, Вик наклонился к корзине с бельём и взял оттуда два пледа и свитер. Повернулся ко мне.

– А теперь д-давай вернёмся…

Я молча встала на носочки и, обняв его за шею, притянула к себе. Он выронил пледы из рук и подхватил меня под колени; легко поднял и усадил себе на бёдра. Теперь я смотрела на него сверху вниз, обвив ногами талию. Ладонью я коснулась его горла и почувствовала, как сильно оно пульсирует, словно в нём отдаётся тревожное биение сердца.

От волнения мои пальцы легко подрагивали, но я нащупала на груди молнию джемпера и помогла Вику выпутаться из него. Он остался в простой чёрной футболке; от ткани пахло водой и песком. Я нетерпеливо потянула вверх и её, а потом сняла с него, чтобы наконец коснуться обнажённой смуглой кожи, очень тёмной в слабом свете луны и маленького уличного фонаря под козырьком трейлера.

Он всё ещё был перевязан, и повязка на торсе белела в темноте. Я провела руками от затылка до лопаток, плавно разогревая мышцы и лаская грудь и спину. Припала губами к шее. Поцеловала. Жадно прикусила кожу. Вик коротко застонал и мазнул виском мне по щеке, доверчиво прижавшись.

«Пока охота ведётся на самого охотника, он не придёт. А если и придёт… – мелькнула у меня мысль. Я любила Виктора Крейна и знала, что он меня не отпустит. – Мы ходим по лезвию ножа, но расстаться не можем. Что будет дальше? Всё так запуталось…»

Я положила руки на его грудь и провела до шеи, бережно обняв за длинную сильную шею с выступающим загривком. Мне хотелось большего: когда его ласковый поцелуй стал жарким, я обняла его так крепко, как могла.

– Ляг, прошу.

И он послушался. Трейлер был тесным и маленьким: Вик шагнул к кровати и осторожно опустил меня на прохладное покрывало. Я прошептала:

– Нет… на меня. Пожалуйста.

Мне не хватало тепла и тяжести, хотелось почувствовать вес его тела. Мне нужно было то самое ощущение окутывающей заботы, абсолютной защиты. Я хотела стянуть толстовку, но Вик остановил меня и бережно разложил по подушке мои волосы. Я удивлённо вскинула брови. В ответ он только нежно погладил меня по голове и с улыбкой шепнул:

– Кхеноронкхва, чикала.

Не поняв его, я нахмурилась. Догадка, что значило это слово, конечно, была. Она смущала меня и теснила грудь, и я прислонила ладонь к его лицу, поглаживая губы большим пальцем:

– Ты сказал, что любишь?

Только эти слова все любовники мира говорят с такой нежностью, но всё же я осмелилась спросить, не желая вести с ним жестокие игры бездушного флирта. Это было бы очень нечестно с таким человеком, как Вик. Это было бы нечестно по отношению к тому, что мы пережили вместе и на что обрекаем затем.

Он светло улыбнулся и коснулся моего подбородка:

– В твоём п-понимании – да.

– Что это значит?

Он медленно поцеловал меня в лоб, в кончик носа и горло, запрокинув рукой мою голову и скользя губами до ключиц.

– Это значит, я хочу твою душу, – шепнул он в мою шею и отстранился.

Никогда до этого момента меня не охватывало такое сильное желание, которое охватило тогда, – даже то нездоровое влечение к Крику, даже та опаляющая страсть, которую он мне давал, стала лишь эхом призрачной тяги, которая вторила настоящему чувству, пока что хрупкому, но набирающему силу с каждым мгновением. С Виктором Крейном всё было иначе.

Когда я взялась за ремень его джинсов и быстро скользнула между тканью и пахом, Вик поднял на меня взгляд. В тот же момент я наткнулась пальцами на продольный рубец, рассекающий кожу, и остановилась, испуганно расширив глаза.

– Не бойся, мне не б-больно, – заверил Вик, но убрал мою руку наверх и сплёл с ней пальцы. – Пока подожди. Н-не нужно этого делать. Тебе самой не нужно.

Я крепче стиснула его ладонь:

– А тебе?

Вик усмехнулся. В его небольших тёмных глазах было что-то, что охладило моё желание и заставило вслушаться в его слова:

– А мне д-достаточно т-того, что есть сейчас. П-поверь: твоя жизнь будет беззаботна, пока мы не перейдём некоторую черту. Я не хочу, чтобы ты п-переходила её вот так. И п-потом, мы так до сих пор н-не были ни на одном свидании…

Я рассмеялась и погладила его по плечу:

– А ты хочешь свидания?

– А т-ты нет?

Он едва заметно коснулся моих губ своими. Я успела шепнуть в них:

– Хочу…

– Тогда мы можем считать это за свидание?

– Вполне.

Он повеселел.

Вик оказался прав: это был лучший вечер. Разлёгшись на постели в его трейлере в ночной зыбкой тьме, мы говорили, говорили и говорили. Он неловко спросил, как моя рука: не беспокоит ли после того, как её цапнула Цейлон? Нет, не беспокоит: она давно прошла, ещё в лагере. А не мучают ли его боли после тех ран? Нет, не мучают: теперь всё, кажется, осталось позади – и когда он так сказал, я в это свято поверила. Мы были рядом и разделили тепло на двоих, погрузившись в беспримесно чистую влюблённую радость, и вернулись на пляж спустя пару часов, держась за руки и зная, что больше не разлучимся, – а потом с трудом попрощались и разошлись по палаткам.

* * *

Ночь прошла спокойно: на свежем воздухе мы спали как убитые и проснулись ранним утром, когда над озером Мусхед висел густой седой туман.