– Кличка Викарий тебе о чем-нибудь говорит? – сухо прервал его полицейский.

В глазах Гран-Жезю, вытаращенных на собеседника, мелькнуло замешательство, но он тут же покачал головой.

– Как вы сказали? Викарий, да? Никогда о таком не слышал. Где я, и где дела церковные, сами подумайте!

– Ответ неправильный. А я тебя уже предупредил.

На этот раз Валантен Верн ударил сутенера кулаком в область печени – тот с поросячьим визгом согнулся пополам, но молодой человек тотчас заставил его выпрямиться хуком в подбородок. Гран-Жезю откинулся назад и врезался затылком в каменную стену. Другой на его месте сразу отправился бы в нокаут, однако толстяк только казался рыхлым и вялым: под слоем жира был крепкий остов, физической силы у него хватало. Он взревел от ярости и вытащил откуда-то из-под длиннополого сюртука кинжал.

– Шпана сопливая! – рявкнул Гран-Жезю, направив лезвие горизонтально. – Ты мне за это заплатишь, фараон гнилой! Я тебе сейчас кишки выпущу!

С проворством, удивительным для столь объемистой туши, сутенер бросился на инспектора. Без намека на страх Верн изящным пируэтом на месте ушел от атаки. Не прерывая движения, он резко ударил противника тростью по предплечью, отчего тот выронил оружие. Затем, когда толстяк уже пролетел мимо него, увлекаемый силой инерции, Верн с разворота врезал ему по затылку.

Гран-Жезю во весь рост растянулся ничком на брусчатке дворика. Не дав ему возможности очухаться, инспектор рывком перевернул его на спину. Упав, мерзавец успел разбить себе нижнюю губу, и кровь вперемешку со слюной замарала его подбородок. Он таращил глаза, широко разевал рот, пытаясь отдышаться, корчился от боли и был похож на выдернутого из воды гигантского жирного окуня.

Валантен Верн, все с тем же невозмутимым видом, принялся методично избивать поверженного противника ногами и тростью, нанося удары по всему телу. Он действовал с полнейшим хладнокровием: красивое лицо оставалось безмятежным, как будто молодой человек не испытывал никаких эмоций.

Почти сразу сутенер перестал дергаться. С разбитых губ теперь срывались только слабые подвывания раненого зверя и едва различимые жалобные мольбы о пощаде. Молодой полицейский продолжал планомерное избиение еще несколько минут, затем опустился на колено рядом со своей жертвой. Взялся за окровавленное лицо руками в перчатках, развернул его к себе, провел пальцем по разбитому носу, который превратился в месиво из крови, соплей и фрагментов хряща, а потом наклонился еще ниже, почти к самому уху Гран-Жезю.

– Однажды, – прозвучал над ухом сутенера глубокий спокойный голос, – не сегодня, так завтра, через неделю, через месяц, через год – не важно, – может так случиться, что человеку, называющему себя Викарий, понадобятся твои услуги. И в тот день, когда он к тебе обратится, поверь на слово, в твоих же интересах будет незамедлительно мне об этом сообщить. Повторю: я инспектор Верн, Валантен Верн. Запомни это имя хорошенько.

Глава 3. Пороховая бочка

Тем утром Валантен Верн ни свет ни заря вышел из дома номер двадцать один по улице Шерш-Миди – в этом многоквартирном доме ему принадлежали просторные апартаменты на четвертом этаже. Для двадцатитрехлетнего юноши, существующего на скромное жалованье полицейского инспектора, такое обиталище было слишком роскошным. Знай его коллеги, в каких хоромах он живет, наверняка обзавидовались бы, но Валантен был не из тех, кто легко сходится с людьми. За целый год, с тех пор как он получил должность в полицейской службе надзора за нравами, никому из коллег не удалось сблизиться с ним настолько, чтобы удостоиться приглашения в гости или хоть малой толики откровенности. В лучшем случае его игнорировали, в худшем – побаивались. А от откровенных проявлений враждебности Верна, несмотря на молодость, пока что надежно защищал неприступный вид и суровый нрав.

В это время года и в столь ранний час Париж, как всегда, был окутан промозглым туманом, словно коконом из подмокшей ваты. Молодой инспектор поежился и поднял воротник редингота. Затем он ускорил шаг, беспечно помахивая тростью, – таковая беспечность совершенно не вязалась с его мрачным расположением духа. Накануне вечером, покидая после рабочего дня Префектуру полиции, он, к своему величайшему удивлению, получил вызов к начальству, притом весьма неожиданный. Ему передали, что завтра спозаранку видеть его желает не кто-нибудь, а комиссар Жюль Фланшар, глава бригады «Сюрте» – службы безопасности и сыска.

Этого полицейского с весьма лестной репутацией Валантен знал в лицо, но до сих пор не имел случая с ним пообщаться. И вроде бы дела, которыми бригада Фланшара занималась, не имели к нему отношения. «Сюрте» была основана еще при Империи^[9] бывшим каторжником Видоком для розыска уголовных преступников и проведения оперативных мероприятий в Париже. С 1827 года, после отставки шефа-основателя, начался процесс реорганизации бригады, и в кулуарах Префектуры уже пошли слухи, что она превратилась в тайную полицию, чья задача – выслеживать и обезвреживать политических врагов нового режима. Что общего мог иметь он, Валантен Верн, с такого рода деятельностью?

Ломая голову над этим вопросом, молодой человек вдруг задумался, не связан ли интерес начальника «Сюрте» к его персоне со взбучкой, которую он устроил Гран-Жезю? Это произошло два дня назад, и, если у сутенера действительно имелись покровители в полиции, ему хватило бы времени обратиться к ним за помощью. Однако такое объяснение казалось не слишком убедительным: когда бы начальство решило отчитать простого инспектора из полиции нравов за превышение полномочий и особую жестокость, его вызвал бы на ковер непосредственный начальник, комиссар Гронден. Какое дело шефу бригады «Сюрте» до поведения сотрудников другой службы?

В общем, Валантен терялся в догадках, и ему уже не терпелось встретиться с Фланшаром, чтобы ситуация наконец прояснилась. Тем не менее у перекрестка Круа-Руж он все-таки позволил себе, как обычно, задержаться, чтобы наскоро перекусить: стоя у прилавка кофейни под открытым небом, проглотил большую чашку утреннего бодрящего напитка, горького от цикория, и кусок поджаренного хлеба с медом. Подзаправившись таким образом, молодой человек продолжил путь по улице Сен-Пэр к набережной Малаке.

Солнце только-только начинало пробиваться сквозь плотный облачный покров. На противоположном берегу Сены, напротив Тюильри и Лувра, бледный свет затопил пристань Сен-Николя, и там уже кипела бурная деятельность. Шагая своей дорогой, Валантен видел матросов и грузчиков, сновавших в прибрежной грязи, и первых утренних пассажиров, которые поднимались на борт судна, ходившего между Шайо, Отёем и Жавелем. Прогулка по веренице набережных, растянувшихся до острова Сите, взбодрила молодого инспектора; тревожные мысли по поводу вызова от комиссара Фланшара отошли на второй план.

Впереди вырос Пон-Нёф, на котором толпились уличные торговцы. Валантен, свернув туда, принялся прокладывать себе путь по мосту между причудливо разодетыми торговцами, которые пытались всучить редким еще в этот час прохожим всякую ерунду, безделушки и мази-притирания, годные, по их словам, от любых болячек, но бесполезные на деле. Еще несколько десятков метров – и Валантен уже шагал по улице Иерусалима. Здесь Префектура полиции занимала старинный особняк председателей парижского парламента. Валантен поднялся на третий этаж, где находилась бригада «Сюрте», и неряшливо одетый секретарь велел ему подождать в темном коридоре. Присесть было негде, инспектор топтался там минут двадцать – за это время мимо него проследовала целая карнавальная процессия из шпиков всех мастей, ряженых и самых причудливых персонажей.

Когда его наконец впустили в кабинет с выцветшими обоями, единственный человек, мужчина крепкого телосложения, находившийся там, стоял у окна спиной к нему и созерцал реку. Поскольку хозяин кабинета будто бы и не заметил появления инспектора, тот покашлял, оповещая его о своем присутствии. Но мужчина отреагировал на это не сразу: еще целую минуту стоял неподвижно, прежде чем соизволил повернуться к вошедшему.

Как ни странно, при таком поведении, от комиссара Фланшара исходило благодушие, которое сбивало с толку мало знакомых с ним людей. Начальник бригады «Сюрте» обладал львиной гривой, буйными бакенбардами и борцовской статью, а грубоватые черты лица смягчались ясным взглядом светлых глаз, ироничными складками возле губ и скупыми, выверенными жестами. Он сел за массивный стол, покрытый черным лаком, открыл лежавшую перед ним тонкую папку и быстро пробежал глазами несколько страниц.

– Инспектор Валантен Верн, – проговорил он наконец густым, тягучим басом, вскинув взгляд на посетителя. – Согласно этим документам, вы поступили на службу во Второе бюро Первого отделения год и месяц назад. Верно?

– Совершенно верно, господин комиссар.

– Неужели вам по душе работа в полиции нравов?

– Право слово… – начал Валантен, слегка озадаченный столь прямым вопросом, – я сам хотел получить эту работу и сделал все, чтобы меня приняли. Так что жаловаться мне не на что.

Фланшар покивал и прищурился, будто желал повнимательнее рассмотреть собеседника, затем небрежным мановением руки указал ему на кресло и предложил сесть.

– Не в обиду коллеге Грондену будет сказано, – заговорил комиссар непринужденным тоном, – однако нельзя отрицать, что репутация службы надзора за нравами оставляет желать лучшего. В прессе ее сотрудников критикуют за отсутствие дисциплины и за грязные сделки с хозяевами игорных домов. А некоторые упрекают их в том, что они, мол, зачастую самым подлым образом тащат в участок честных женщин и отпускают – интересно, за какие коврижки? – гулящих девок, которые подрабатывают на улице, презрев элементарные правила гигиены. Смею заверить, недоброжелателей у вас не счесть, но, разумеется, не всякому злословию следует верить. Хотя, как гласит пословица, дыма-то без огня не бывает…

Валантен внутренне подобрался, гадая, могут ли речи, столь странные в устах служителя правосудия, быть прелюдией к выволочке за то, как он обошелся с Гран-Жезю, или же Фланшар попросту его испытывает. Не в силах побороть сомнения, молодой человек предпочел не говорить ничего такого, что могло бы подтвердить или опровергнуть слова комиссара, однако нервический темперамент и привычка никому не спускать обиды все же заставили его ответить довольно резко:

– Сдается мне, бригада «Сюрте» тоже не раз подвергалась нападкам. Говорят, нарушителей закона здесь пруд пруди. И не только среди арестантов.

– Туше!^[10] – воскликнул комиссар. Он откинулся на спинку кресла и сплел пальцы на животе. – Однако нынче многое меняется. Времена месье Видока и его сбиров^[11] с сомнительным прошлым канули в Лету. И у нас есть шанс создать безупречную полицейскую службу с неподкупными людьми.

Валантен не потрудился согласиться или возразить.

– Опять же, если верить документам, которые мне передали, – продолжил Фланшар и постучал пальцем по папке на столе, – вы как раз из таких. Из неподкупных. Ваш отец, скончавшийся четыре года назад, был состоятельным рантье и оставил вам вполне приличное наследство. Кроме того, вы получили прекрасное образование. Блистательно показали себя в изучении права. И еще здесь написано, что вы посещали Фармацевтическую школу на улице Арбалет.

– Посещал время от времени, не систематически. Более всего меня привлекали лекции по ботанике и химические опыты. Мой отец Гиацинт Верн был дружен со многими преподавателями школы, и это позволяло мне бывать на занятиях по своему выбору.

– Однако, мои комплименты. Познания в области права и естественных наук – это дорогого стоит. Отрадно, что столь ладная голова еще и неплохо наполнена. И было бы непростительно позволить вашим талантам пропадать втуне.

– Что вы имеете в виду?