Аглаэ представила всех друг другу. Бойкую блондинку звали Мари-Рен Гендорф, и она работала белошвейкой неподалеку от площади Руаяль. Ее приятельница Дезире Вере, более сдержанная и чуть постарше на вид, трудилась портнихой в ателье на равнине Иври. Обе недавно приняли решение присоединиться к борьбе, которую Клэр Демар, покорившая их своей харизмой, вела за эмансипацию женщин. Бывали они периодически и в доме Анфантена на улице Монтиньи – в штаб-квартире сенсимонистов, где лидеры движения создали небольшую коммуну, чей уклад жизни поистине бросал вызов буржуазной морали той эпохи. Это место было похоже на открытый всем ветрам улей, где разнообразные идеи циркулировали не менее вольготно, чем его обитатели. Инспектор вспомнил, что еще в те времена, когда он работал в службе надзора за нравами, ему попадались рапорты, в которых упоминались многочисленные жалобы соседей, и враждебность их вызывали не столько вольные мысли учеников Анфантена, сколько их вольные нравы.

Мятежный дух привлекал Валантена в Аглаэ не в меньшей степени, чем ее очаровательная внешность, тем не менее ему не понравилась новость о том, что актриса тоже успела несколько раз побывать на улице Монтиньи. Впрочем, именно там она и познакомилась с тремя женщинами, две из которых – юные Мари-Рен и Дезире – стали, по ее же словам, для нее самыми близкими подругами.

– Мы рассчитываем на повсеместное распространение сенсимонизма, чтобы вызволить женщин из домашнего рабства, – пояснила актриса своему спутнику, поглядывая при этом на Клэр Демар, будто искала ее одобрения.

– Когда удастся привлечь к нашему делу достаточное количество умов, – подхватила Мари-Рен с еще большим воодушевлением, – мы добьемся преобразования семейного уклада, возвращения разводов, равенства для обоих супругов и обоих родителей, а также прáва для женщин получать образование, соответствующее их умственным способностям.

– Но и этого всего будет недостаточно, – холодно вмешалась в разговор Клэр Демар. – Наша высшая цель – добиться гражданского и политического равенства с мужчинами. Мы станем требовать для женщин допуска к свободным профессиям, а также возможности для представительниц нашего пола, называемого слабым, участвовать в судах присяжных и политических собраниях наравне с теми, кто причисляет себя к сильному полу.

Валантен не мог не признать, что огненная энергия, исходившая от этой хрупкой особы в красном берете, произвела впечатление и на него самого. Тем не менее огонек ревности, не дававший инспектору покоя с начала этого собрания, и свойственное ему неприятие любой пропаганды, заставили его бросить Клэр Демар вызов.

– Стало быть, путь к цели вам предстоит неблизкий, – усмехнулся он. – По крайней мере, если судить по августейшему ареопагу, захватившему власть на этих подмостках. Я там вижу сплошь бороды да бакенбарды, брюки да штиблеты, а юбок что-то не наблюдается…

Клэр Демар устремила пронзительный взгляд полыхающих огнем глаз на красивое лицо Валантена – у него тотчас возникло неприятное ощущение, что она читает его, как открытую книгу, и уже догадалась об истинной причине прозвучавшего сарказма.

– А что вы хотите? – пожала плечами Клэр. – Мужчины склонны побаиваться умных женщин. Мы им категорически не нравимся. Впрочем, большинство женщин нас тоже недолюбливают.

– Да что вы? Отчего же?

– И те и другие в глубине души опасаются, что общественный уклад, который их вполне устраивает, может пошатнуться. Столетия патриархата превратили каждого мужчину в потенциального тирана, а многих женщин – в покорных рабынь. – Произнося последние слова, она смерила взглядом Аглаэ, затем резко положила конец беседе: – А теперь прошу меня извинить, сегодня вечером я должна участвовать еще в одном собрании, и мне нужно набросать план выступления.

Мари-Рен и Дезире, словно по тайному сигналу, тоже удалились, оставив Аглаэ и ее спутника одних.

Актриса подступила к Валантену, пунцовая от стыда.

– Что за муха вас укусила?! – выпалила она, испепелив молодого человека взглядом. – Я представила вам самую потрясающую женщину во всем Париже, а вы не нашли ничего лучше, как попросту обидеть ее самым непозволительным образом!

– Я всего лишь констатировал факт…

– Не разыгрывайте из себя святую невинность! Вы хотели дискредитировать этих чудесных женщин в моих глазах и не придумали ничего лучше! Не знаю, что такое с вами творится последние несколько дней, но вы, похоже, прямо-таки находите удовольствие в том, чтобы быть неприятным!

В глубине души Валантен знал, что Аглаэ права. Ей так хотелось познакомить его со своими новыми подругами, а он все испортил глупейшим образом. И, рассердившись на себя за эту оплошность, молодой человек прибег к единственному средству, находившемуся в его распоряжении, чтобы избежать дальнейших упреков. Валантен решил поделиться с девушкой секретом, который до сих пор ревностно хранил при себе:

– Он вернулся.

По тому, как внезапно изменилось ее лицо, и по взметнувшейся ладони, прикрывшей рот, инспектор понял, что уточнений не требуется. Аглаэ и так всё поняла. Гнев мгновенно уступил место страху в ее глазах.

– Он? Вы хотите сказать… Викарий?

Глава 5
Опасности на улице

После полудня Валантен проводил Аглаэ до ее дома, предварительно постаравшись хоть немного успокоить – без особого успеха, надо сказать. Затем он отправился на остров Сите, к набережной Марше-Нёф. Там, в трущобах, среди замызганных домишек с меблированными комнатами, находилось самое отвратительное место столицы – парижский морг. Сюда привозили все неопознанные трупы, найденные на улицах и выловленные в Сене.

Даже если шанс найти там Образину и Бордосца был ничтожно мал, им стоило воспользоваться. Так что инспектор провел больше часа в помещении, провонявшем карболкой и гниющей плотью, изучая собранную за два предыдущих дня жатву. Служители морга лениво, без особого рвения, подвозили к нему одну разболтанную громыхающую каталку за другой. И всё безрезультатно, увы. Останки, которые ему предъявляли, не соответствовали приметам искомых бандитов.

На обратном пути Валантен пытался привести мысли в порядок. Пять дней назад пресловутый Бордосец явился на улицу Иерусалима. До него, мол, дошли слухи о щедром вознаграждении, обещанном инспектором за поимку Викария, и так уж вышло, что Зверь вылез из берлоги, а он, Бордосец, дескать, знает, как устроить ему ловушку. Валантен был наслышан о репутации этой сомнительной личности. Бордосец слыл редкостным мерзавцем, но наживу чуял безотказно, и в том, что он сделает свою работу, чтобы получить деньги, можно было не сомневаться. В итоге Валантен решил ему довериться. Когда же инспектор попытался выяснить подробности и выразил сомнение, что Бордосец способен в одиночку потягаться с Викарием, ушлый тип замкнулся в себе, словно устрица захлопнула раковину. Выудить хоть что-то о том, как именно он намерен заманить добычу в сеть, из него не удалось. Чтобы успокоить полицейского, он лишь соизволил сказать, что будет действовать не один, а возьмет в подручные Образину.

Через два дня Валантен получил условный сигнал. В целях конспирации передача пойманного Зверя должна была состояться глубокой ночью, и не в Префектуре полиции, а в доме Валантена на улице Шерш-Миди. Да только вот инспектор всю ночь прождал напрасно – к нему никто не пришел. И тот факт, что с тех пор Образина не появлялся в «Корзинке принцев», наводил, к сожалению, на мысль, что случилось худшее. Два бандита, должно быть, недооценили противника и поплатились за это жизнью. С тех пор Валантена более всего занимал вопрос: каким образом выследить Викария теперь, когда он будет вести себя еще осторожнее, чем раньше? Впервые с того дня, как началась эта охота, молодого человека стал преследовать страх поражения. Победа была ему совершенно необходима, ибо покарать он собирался не только собственного мучителя, но и убийцу своего обожаемого приемного отца.

Когда Валантен проходил мимо церкви Сен-Жермен, его отвлекло от мрачных мыслей необычное оживление, царившее на улицах. Люди собирались группами возле подворотен, что-то обсуждали, спорили с удрученным или растерянным видом. Женщины высовывались из окон, криками зазывая домой своих отпрысков. На площади Сен-Сюльпис мимо инспектора по направлению к Палате пэров рысцой пробежал вооруженный отряд Национальной гвардии. Атмосфера была так наэлектризована, что, казалось, малейшей искры будет достаточно, чтобы народ устроил манифестацию, а то и сразу мятеж.

Валантена обогнала бегом компания молодых людей, и он успел ухватить одного за рукав. Незнакомец со щербатым от оспы лицом – студент, судя по внешнему виду, – выругался и смерил его враждебным взглядом.

– Спокойно, приятель, – велел Валантен, сунув ему под нос бляху инспектора полиции. – Пара вопросов, и я тебя отпущу. Что за суета тут творится?

– Народу опять хотят заткнуть рот! Вот что творится! А если уж даже вы, полиция, не в курсе, это доказывает, что новым властям наплевать на общественные институты!

Парня переполняли эмоции – он говорил заикаясь, брызгал слюной и никак не мог отдышаться. Валантен нетерпеливо встряхнул его за плечо:

– Ты о чем? Что, черт возьми, происходит? Объясняй нормально, олух.

– Король только что заставил уйти в отставку премьер-министра Лаффита и поручил Казимиру Перье сформировать новое правительство. У нас во второй раз пытаются отобрать достижения Июльской революции. Нельзя им это позволить!

Валантен, не ожидавший такой новости, отпустил студента, и тот помчался догонять товарищей. Банкир Жак Лаффит олицетворял собой все движение преобразований, он был сторонником социальных и экономических реформ, а также поддержки народов Европы в их борьбе за независимость. Коллега Лаффита, Казимир Перье, в отличие от него, был консерватором, лидером партии противодействия, провозглашавшей возвращение к порядку, к политике умиротворения в Европе и сохранению равновесия, установленного после падения наполеоновской империи. Из слов студента, которого Валантен расспросил, было ясно, что такая замена главы правительства свидетельствует о решительном отречении Луи-Филиппа от республиканских идеалов. Это усилит тех оппозиционеров, которые давно кричат, что новый король французов допустил Лаффита к власти лишь для того, чтобы поскорее его дискредитировать. В лучшем случае отставка премьер-министра приведет к беспорядкам на улицах Парижа, в худшем – обернется восстанием, если либералам удастся поднять народ на борьбу. Но лично для Валантена это прежде всего означало, что грядет новый период нестабильности, который затруднит проведение расследований. А если во главе полиции опять сменится префект, само существование Бюро темных дел в очередной раз может оказаться под угрозой.

Молодой инспектор озабоченно ускорил шаг, с трудом прокладывая себе дорогу в толпе недовольных, которые всё прибывали. Гомон на улицах нарастал. До ушей Валантена то здесь, то там долетали слова, не предвещавшие ничего хорошего: «измена», «тиран», «манифестация», «баррикады»…

Вернувшись в свои апартаменты, он помедлил в прихожей, раздумывая, не велит ли ему долг полицейского немедленно отправиться в префектуру. Но кое-что его сдерживало – внутренняя убежденность в том, что это не его борьба и что он ничего не выиграет, если очертя голову ринется навстречу наступающей эпохе смуты. Подождать и посмотреть, какой оборот примут события в ближайшие часы, представлялось более разумным решением.

А пока надо было чем-то занять время. Валантен подошел к книжному шкафу в своей библиотеке, наклонил стоявший среди других изданий томик «Опытов» Монтеня – и вся секция полок со скрипом повернулась, открыв проход в потайную комнату. Там, в этом убежище, Валантен часто искал покоя и отдохновения, когда его одолевали приступы меланхолии. На стенах висели два портрета – Гиацинта Верна и его жены Клариссы, которая умерла совсем молодой от первых родов. Валантен ее не знал. В этой комнате без окон инспектор хранил свое прошлое – вещи из того периода его жизни, когда он мечтал поступить в Политехническую школу и начать карьеру ученого под руководством профессора Пеллетье ^[31], большого друга его приемного отца.