Музыкой Бегунов увлёкся ещё в военно-полевых условиях. Глядя на отца, знатного аккордеониста, сын посещал уроки игры на том же кнопочно-пневматическом инструменте, но смог разучить лишь мелодию «Сама садик я садила». Уверяет, что ему тоже не повезло с преподавателем, у которого, правда, в отличие от его вышеописанного коллеги, со штанами было всё в порядке – гарнизон, как-никак. В шестом классе Володя услышал на чьей-то магнитофонной плёнке первые в своей жизни рок-н-ролльные ритмы. «Тогда и случилось со мною самое главное событие жизни. Влюбился я… Влюбился, как я теперь понимаю, на всю оставшуюся жизнь. В музыку… Все мы были детьми офицеров и разъезжались на лето в разные уголки страны. В СССР музыка проникала и распространялась очень странно. В каждом городе была своя мода и свои музпристрастия… В каждый город попадала своя струя музыки, о которой могли понятия не иметь в соседнем… По осени мы возвращались и делились всем тем, чего нахватались за лето. Вот поэтому уровень меломанства был в нашем поселении весьма разносторонним и продвинутым. Мы слушали весь этот безумный коктейль, натасканный со всех уголков страны, торчали от шквала новых звуков, новых знаний, придумывали свои будущие рок-н-ролльные группы, ещё не умея владеть инструментами, но уже точно зная, на каком из них будем чаровать своих будущих слушателей. С тех пор и пошла моя любовь к Led Zeppelin, The Rolling Stones, Джиму Моррисону и целой армии прекрасных групп золотой поры рока (битломаном тогда каждый был по факту…)», – писал гитарист «Чайфа» Владимир Бегунов в 2010 году в своём блоге.

Первоклассник Владимир Бегунов

Под воздействием нагрянувшей любви Вова принялся сам выпиливать гитару. Опытным путём он установил, что ДСП не лучший материал для корпуса, а дюралюминий абсолютно не подходит для бриджа – штуковины, на которую крепятся струны. «Я начал проедать плешь родителям, чтобы они мне гитару купили, а гитары тогда добывали, как руду. После длинной переписки родственники с Украины прислали мне роскошную гитару, которую сделали в какой-то дурацкой артели. И сразу, как она попала мне в руки, я организовал группу. Правда, я тогда даже аккордов не знал. Настраивал мне гитару сосед, а я на бумажке зарисовывал положение колков. Так и играл». Жизнь этой гитары оказалась недолгой. Мама поймала сына за курением и в воспитательных целях сломала об него дарёный инструмент.

Студенты техникума Шахрин и Бегунов

Тягу к року это, однако, не отшибло. В восьмом классе Вова играл на басу в школьном ансамбле «Цунами» песню Марка Болана. «Мы три месяца репетировали перед новогодним вечером. Помимо „Slider“ придумали собственную песню – и мелодию, и стихи. Но провалился „Цунами“ страшно. Ещё бы: мы же ни одного аккорда толком не знали! Этот провал заставил нас относиться к творчеству серьёзней». К десятому классу, к моменту, когда семья переехала в Свердловск, Бегунов уже болел рок-н-роллом на всю голову.

Десятому «Б» свердловской школы № 36 новичок сперва не приглянулся. Он был коротко стрижен (наследие военных поселений) и сияющ (ещё не улеглись первые восторги от вольной жизни), поэтому кличку ему дали «Фонарь». Бегунова поначалу ошарашила длинноволосость одноклассников-«эдельвейсов»: «Пришёл в школу, а там эти обормоты кудрявые, Шахрин и Денисов, сидят на задней парте, пластинками меняются. У них уже какой-то аппарат был. Стал я с ними играть. На первой же репетиции я обделал всю их музыку жёсткими фекальными массами и прочно влился в коллектив. В Свердловске меня жуть как удивлял узкий спектр местных музыкальных пристрастий. Очень в почёте тут были убогие Uriah Heep и обожествлялись Deep Purple. Меня считали конкретным идиотом, когда я пытался пиарить им Led Zeppelin, Ten Years After и Тhe Doors. Вскорости картина изменилась».

«Бегунов привёз к нам новую информацию, новую музыку, – гораздо мягче вспоминает процесс ассимиляции новичка Шахрин. – Сперва было резкое неприятие, а потом мы вдруг поняли, что прекрасно дополняем друг друга». Так и группа, и класс приняли Бегунова. Чтобы не путать двух музыкантов, Шахрина в школе стали называть Вованом, а Бегунова – Вовчиком. «В этой группе я играл на басу, – вспоминал Бегунов. – Исполняли довольно странные песни – модно было, например, „Барыню“ играть тогда в некоторых группах. Стали кое-что своё сочинять, но требования к творчеству были очень высокие. Мне самому сразу отбили всякое желание стихи писать, объяснили, что я пишу их плохо. Хотя на современном уровне – я практически Бродский. А у Вована хватило наглости совершенствоваться в плане стихосложения. Вот он и стал великим и совершенно ужасным».

Когда все нормальные десятиклассники готовились к экзаменам, друзья сочиняли рок-оперу. Совсем недавно они услышали «Jesus Christ – Superstar», и им хотелось придумать что-нибудь такое же грандиозное. Получился сюжет о красавце-шуте, корыстном короле и его дочке, влюблённой в шута. Были сшиты костюмы, написана музыка. Шахрин играл роль короля: «Сейчас я понимаю, что это был просто сопливый мюзикл, но нам он казался настоящей рок-оперой. Я помню кусочек своей арии: „Кто выложит тысячу песо, того она будет любить“. Спустя много лет я узнал, что тысяча песо – это сущие копейки. Недорого же я ценил собственную дочь».

«Опера получилась ломовая, – рассказывал Бегунов. – Это было весело и смешно, хотя работали очень серьёзно. Шахрин пел вдохновенно и закатив глаза». Успех премьеры несколько омрачило поведение нового директора школы. Когда выпускники пришли за той частью аппаратуры, которую они смастерили сами или купили на собственные деньги, директор их выгнал чуть ли не взашей: «Это всё школьное имущество, и оно останется в школе!» На всякий случай он запер спорные матценности в своём кабинете. Оскорблённые такой несправедливостью музыканты предприняли ночной налёт на родное учебное заведение. Робин Гуды из 10-го «Б» по пожарной лестнице забрались на крышу, спустились на балкон четвёртого этажа, сняли штапик с окна и проникли внутрь. Пока двое сообщников, имитируя пьяный дебош, отвлекали сторожа и собаку, дверь директорского кабинета сдалась, и аппаратура была тщательно рассортирована на свою и чужую. Всё своё по тихим школьным этажам перетащили вниз и, вскрыв ещё одно окно, выволокли на улицу. Последний из взломщиков покинул школу опять-таки через крышу, тщательно заметая все следы. Наутро директор был неприятно поражён следами ночного визита. Он твёрдо знал, кто посетил его кабинет, но доказать ничего не мог…

После таких приключений до оценок в аттестате никому из музыкантов не было дела. Всей командой они уже решили поступать в строительный техникум. Там имелась аппаратура – несколько усилителей и кое-какие инструменты. Это и определило выбор согруппников. Кроме того, в техникуме преподавала мама Шахрина, Майя Евгеньевна, которая знала этих абитуриентов как облупленных. Вступительный экзамен свёлся к тихой беседе на семейные темы, после чего Шахрин, Бегунов и Денисов стали студентами.

Главным занятием и в техникуме для них оставалась музыка. Свою новую группу первокурсники назвали «Пятна», или, если попонтовей, Spots. Попавшую в их руки аппаратуру парни несколько усовершенствовали, внеся небольшие изменения в её дизайн. Им почему-то не понравился усилитель «Электрон-10», стоявший на аккуратных ножках, «как какое-то трюмо». Бедный усилитель перевернули вверх дном и отбили ему все четыре ноги, причём сделали это с особым цинизмом. Орудием экзекуции служила электрогитара «Урал», которой с размаха лупили по несчастным конечностям. Гитара при этом ничуть не пострадала, за что и была через 10 лет воспета в песне «Чайфа» «Реклама».

Шахрин в репетиционной комнате «Пятен» в техникуме, 1976

Лидеры студенческой группы «Пятна» Шахрин и Бегунов, 1977

«Носили мы тогда затёртые джинсы, волосы – во! – по пояс, а у Бегунова – штаны Big John с вызывающе огромными пуговицами поверх ширинки, – вспоминал Шахрин. – В техникуме нам пришлось конкурировать с группой „Полдвенадцатого“, которая один в один снимала Deep Purple, поэтому там принималась только западная музыка. Мы, конечно, тоже подражали, но не нота в ноту, мы стремились передать дух той музыки, которая нам нравилась. Но получилось у нас это не сразу. Когда мы первый раз вышли на танцы со своей программой, то поняли, что надо что-то добавить, рок-н-ролльчика не хватает. И тут за дело взялся Бегунов, сказав: „Ну мы им покажем буги-вуги!..“» И показали. Выбрали десяток лучших, по общегрупповому мнению, песен, тщательно отрепетировали их и стали усиленно бомбить своим репертуаром танцующих будущих строителей. Авторы этих «запятнанных» хитов свои произведения вряд ли узнали бы – часть текста по незнанию английского пелась по-птичьи. Но звучали они так уверенно, что публика невольно попадала под обаяние напористых первокурсников.

В перенасыщенном музыкой техникуме имелся ещё и традиционный вокально-инструментальный ансамбль с двумя девочками-вокалистками. Они знали ноты, музыку раскладывали по голосам. Все репетиции проходили на одной и той же сцене клуба, и контраст с «Пятнами», которые нестройно пели на тарабарском языке, был полный. Но однажды Шахрин случайно услышал, как худрук ВИА воспитывает свой коллектив: «Эти два волосатика, Шахрин с Бегуновым, они же играть не умеют, нот не знают, поют хрень какую-то на тарабарщине. Зато настолько уверены, будто они Led Zeppelin, что люди в зале им верят, и всё». Так он повышал самооценку своего ансамбля, приводя в пример двух уверенных в себе волосатых наглецов, которые прямо-таки заставляли публику на танцах поверить, что ждала она именно их.

Неудивительно, что при подобном раскладе «Пятна» быстро сделались самой популярной группой техникума со всеми полагающимися атрибутами: обожанием девушек, непониманием со стороны старшего поколения и творческими проблемами. Последние заключались в том, что Денисов из техникума ушёл и петь пришлось Шахрину. Менялся и репертуар. В нём становилось меньше «фирмы» и больше собственных песен. Кстати, ещё тогда в исполнении Шахрина – Бегунова со сцены зазвучало нечто на тему экологии:

Вместо синих анюток – камни,
Вместо шири полей – дома,
И давно утонули в памяти
Рощи шум и запев скворца…
…Я хочу на простор, в ковыль…

Музыку для этого хита написал Бегунов, он же его исполнял, а слова сочинил однокурсник «Пятен» Роберт Газизулин, автор текста будущей песни «Чайфа» «Блюз ночного дворника». Но сочинительским талантам других членов группы трудно было развернуться. Главным автором и однозначным лидером на глазах становился Шахрин.

Его вдохновению было чем питаться. Как раз в это время Володя познакомился со своей будущей женой. Он учился на строителя, а Лена – на архитектора. «Был такой совмещённый почему-то урок физкультуры у двух групп, – вспоминал герой техникумовского рок-н-ролла. – В одном углу мы, мальчики-строители, занимались высокоинтеллектуальным делом – прыгали через козла, а в другом углу девочки-архитекторы ходили по бревну. Я увидел её, делающую какие-то па на бревне, и это меня сразило. Этим же вечером я приплёлся в общагу знакомиться».

Даже через 20 лет лидер «Чайфа» будет рассказывать журналистам об «адской мини-юбке, бесподобных красных колготках под ней и лучших ногах техникума», а в середине 1990-х в песне «17 лет», посвящённой своей жене, упомянет ту самую «дерзкую мини-юбку», лишившую его покоя в годы учёбы.

Роман протекал бурно. Если Вова с Леной ссорились, то об этом знала вся общага – кавалер то пел серенады под окном комнаты 517, то под тем же окном грозился застрелиться, для убедительности пуляя вверх из стартового пистолета. Зимой он съездил в Курган познакомиться с Лениной мамой и пообещал сделать её дочь счастливой. Летом влюблённые на заработанные Вовой 200 рублей отдохнули в Феодосии, где снимали комнату, выдавая себя за молодожёнов.

Владимир Шахрин на студенческой практике, 1977

Осенью 1978-го оба Вовы в один день ушли в армию. Пока поезд неделю тащился до места службы в Хабаровском крае, призывник Шахрин, лёжа на третьей полке, исписал толстую тетрадь стихами о разлуке с любимой. Лена до сих пор хранит этот «венок сонетов» в укромном месте, боится, что, если показать их мужу, тот их безжалостно выкинет.