Адалин сцепляет руки в замок на своём животе и смотрит покачивающуюся листву дерева. На самом деле, она встаёт рано, просто чтобы успеть всё. И ради того, чтобы побыть наедине с самой собой…

– А ты? Тоже любишь встать пораньше, чтобы выловить всех птичек в округе, a, renard rusé? – Адалин тихо хмыкает, переводя взгляд на лицо Ильи. – И дай догадаюсь. Ты встал так рано, чтобы сбежать? Теперь ты у нас Золушка? Оставишь туфельку?

– Знаешь, есть такое латинское высказывание. Унесёт добычу тот, кто прибежал первым, – Илья оглаживает пальцами уголок бумаги, изучая то, как Адалин лежит возле него.

Словно кошка, подставившая живот в знак неозвученного доверия. Она не закрывается этим лукавством, оно идёт параллельно с ней самой, как приятное дополнение к общей картине утра. Ещё так рано. Остальные ребята не понимают таких подъёмов, потому что проще позже лечь, чем раньше встать. Но этот маленький шаг так много меняет в человеческой жизни, что один раз попробовав, уже невозможно отгородиться от банальной необходимости. Утро – особенное, важное звено. Проспать его – словно проспать часть своей жизни, упустить какой-то тонкий смысл, что можно найти только в этот временной период. Упустить нужное настроение или просто не успеть подстроиться под него.

– К сожалению, у меня нет возможности тратить время на сон или похмелье. Мне всегда нужно бежать. Я никогда не был везучим человеком, я всего достигал упорным трудом. Но сейчас мне кажется, что мне повезло единожды. И свой запас везения я потратил на тебя.

Илья не сердится на неё за это, просто улыбается, будто это для него что-то необходимое. Иногда полезно улавливать, что жизнь настроена против него не враждебно, а почти безразлично. Это точно лучше, чем отсутствие чего-либо. Опуская взгляд на бумагу, Илья вдумчиво прокручивает в голове вопрос Ады. У него нет украшений, кроме кольца и цепочки, а потому нет ничего, что можно ей отдать. Но после такого вопроса оставить её с пустыми руками – немного жестоко. Стрелецкий осторожно отрывает лист, кладёт ей на живот и придерживает, пока Ада не возьмётся за край тонкими пальцами.

– Вместо туфельки, подойдёт? Я заеду за тобой в пять вечера, обещаю не опаздывать, а теперь прошу меня простить, но мне действительно пора.

Илья поднимается на ноги и оставляет кружку Адалин. Ему, очевидно, не хватает ещё пары глотков, чтобы проснуться окончательно, но у него ещё будет возможность выпить кофе, хотя бы на точке, потребовав от мастера каплю уважения и добрую порцию сливок. Он спешит в дом, надевает кроссовки, закидывает скетчбук в рюкзак и уверенно выныривает на крыльцо уже со шлемом в руках. Илья бросает последний взгляд на бассейн, в очертании которого Адалин кажется маленькой одинокой нимфой, показавшейся из тумана. Улыбнувшись ей, он пробирается к калитке, выходит за пределы дома и уже вскоре тихий гул включённого мотора разрушает блаженную тишину. Стрелецкий не очень любит прощаться и всегда делает всё быстро и слаженно, чтобы никто не успел задуматься о том, что это неправильно.

Дятел перестаёт мучить берёзу, взлетает и перебирается на другое дерево. Птицы ненадолго стихают, испуганные рыком металлического зверя и наросший неожиданно гул поспешно удаляется, исчезает на горизонте. Только тогда, когда этот звук прекращается, сонные мухи выползают из своих укрытий в доме и принимаются устало ныть о том, что Илья когда-нибудь получит от них такой же шум утром. Когда-нибудь, когда они смогут проснуться раньше него самого.

Уезжать всегда грустно. В какой-то момент безликое пространство, скользящее полосами по обе стороны от мотоцикла, превращается в сумасбродное квадратное пятно. Приходится сбросить скорость, увидев дорожный знак, притормаживать на светофорах, вдыхать изменившийся утяжелённый запах и ловить от этого нарастающую тоску. Свободой всегда хочется наслаждаться бесконечно. В компании приятных людей время летит незаметно, и его усиленно стараешься поймать. Это может ещё повториться. На следующей неделе или через неделю. Он снова будет сидеть у бассейна, утром, когда весь дом погружён в тишину. Рисовать на бумаге, освобождаться от груза обыденности и дышать-дышать-дышать.

Но сейчас дышать получается с трудом. Сама атмосфера города давит повседневностью и серостью, обременяет мыслями, и их поток становится сильнее и тяжелее, особенно с нехваткой кофеина. Он не жалеет, что поделился с Адой напитком, но теперь невольно получает за это от жизни. За всё нужно платить, это он уяснил уже давно.

За труд, за нарушение правил, за игнорирование проблем, за ошибки. За жизнь, какой ты хочешь её видеть. Но в городе дышится иначе. Не так свободно. Даже если каждое действие в противовес выплёвывает эту свободу.

– Капучино и сироп… Кокосовый есть? – он нехотя поднимает голову от кошелька, изучая глазами равномерно расставленные бутылки со сладким дополнением. Девушка с улыбкой кивает и берёт одну из центра, с белой этикеткой. Наливает напиток в картонный стаканчик и улыбается ещё шире от осознания того, что мужчины иногда не стесняются своей любви к сладкому. – Сколько с меня? Спасибо.

Он возвращается к мотоциклу, на ходу делая несколько жадных глотков. Здесь ещё совсем тихо. Утренние червячки-работники вылезают из нор ближе к центру, стягиваются туда кишащим роем, засасывающим за собой. А здесь тихо и уютно. Среди немногочисленных людей маячит знакомая фигура, и Илья поднимает руку, приветливо машет рукой. Его заметили бы и без этого, но не ускорили бы шаг.

– О, ты мне взял, спасибо большое, – девушка с чёрным каре и ярко-бордовыми губами уверенно обхватывает стаканчик и тянет на себя, а вслед за этим с благодарностью принимает салфетку и два пакетика сахара. Она высокая и худая, но всегда носит ботинки на платформе, чтобы её рост был особенно заметён. По всему телу расползаются татуировки-змеи. Они выглядывают из густых тёмных волос, опоясывают запястье, спят на обнажённом животе и беспечно греются в лучах летнего солнца. Аня не решается размешивать кофе на багажнике чужого мотоцикла, поэтому пристраивается у небольших уличных столиков кофейни, ненадолго замолкая. – Как успехи с третьей точкой? Я слышала краем уха, что там был невероятный ажиотаж. Уже можно тебя поздравлять?

– Я ещё не видел отчётов, – Илья пожимает плечами, делает глоток и терпеливо дожидается, пока Аня отыщет в рюкзаке ключи. В молчаливой тишине они перебираются с душной улицы в прохладное полуподвальное помещение. Аня уверенно ныряет в темноту и через несколько секунд вспыхивает яркий свет белоснежных ламп. – Но раз у меня просят материалы сразу после открытия, то всё идёт лучше, чем я предполагал.

– Ты всегда перестраховываешься, братишка, – Аня улыбается, оставляет стаканчик на стойке и уходит в подсобное помещение, чтобы собрать всё необходимое. – Слушай, я отдам, конечно, но мне тогда тоже закупки нужны будут, потому что у меня там клиентка одна просит разноцветную татуировку, а цветные картриджи почти закончились.

– Я соберу данные и закажу вечером, – Илья обводит взглядом помещение, тепло улыбается и оглаживает пальцами столешницу. Когда-то он сидел здесь сам, скрючившись от усталости на барном стуле и мечтал о том, чтобы прекратить работать круглосуточно. Просто не было возможности нанять человека, не было времени его обучать и нечем было платить. Такое подвешенное состояние, когда мир издевательски подводит к пропасти, предлагает перегнуться через край и кажется, что через мгновение ты просто упадёшь. В пропасть. В темноту. Стрелецкий достаёт телефон, открывает приложение с блокнотом и записывает всё, что называет ему Аня. – Как у тебя тут успехи?

– Стабильное спокойствие. Только Тёма хочет увольняться, но я его уломаю остаться, ты же меня знаешь, – она выносит из подсобки кулёк и ставит на стойку, а после внимательно смотрит на руку Ильи. На его татуировку.

Семь волчьих пастей разевают свои клыкастые рты, сверкают чернильными глазами. От плеча, прямо к запястью, они клацают зубами на каждого, кто смеет нарушить их покой. Семь волков – семь смертных грехов.

А потом взгляд Ани скользит по колечку, призывно висящему на его шее.

– Что за кольцо? Тебе что, предложение сделали?

– Пока нет.

– В смысле, пока нет? А что, сделают? – Аня хохочет, а после достаёт из кармана шоколадку, кладёт её перед братом. – Тебе нужен совет? Ты же знаешь, я всегда рада помочь.

– Думаю, твои вкусы слишком сильно разнятся с моими. Не думаю, что вести её на свидание в загородный дом с привидениями или на заброшенную фабрику – хорошая идея. Ну знаешь, это не то настроение, которое я хочу ей показать.

– Стоп-стоп. Свидание?! – от удивления глаза сестры расширяются, но спустя мгновение она проворно запрыгивает на стойку. – Я требую всех клятых подробностей, братишка. У тебя есть ещё три минуты, прежде чем я перейду к материнским методам допроса.

Глава 6

Сентябрь, 2011

Париж, Франция

Дом Вудов слишком огромен и запах свежей выпечки не долетает до самых дальних жилых комнат. Но это играет на руку Аде – отца раздражают любые резкие запахи, даже если они приятные, а мать со своим балетным прошлым никак не может смириться с тем, что теперь дочь свободно уплетает булочки.

– Сделай с шоколадом, – Ник сидит на небольшом кухонном островке, и болтает ногами на барном стуле.

– Я достану тебе банку нутеллы, джемы и мёд. И мажь их чем хочешь, но внутрь я эту гадость засовывать не собираюсь, – бурчит Адалин, выкладывая на пергамент пышные белые кусочки сырого теста, скрученные под круассаны. – Начинять круассаны – просто издевательство какое-то. Ты же в курсе, что они должны быть практически полыми внутри, воздушными? С лёгкой хрустящей корочкой и мягкостью теста внутри, – Вуд мечтательно прикрывает глаза. – А твои извращённые фантазии омерзительны.

– Да брось, Ад. Все так делают!

– Только не в этом доме, Ник, – Адалин упирается руками в столешницу и смотрит на Фейна так, что тот кривил губы.

– Вот приедешь ко мне погостить…

Адалин щурит глаза, а Ник страдальчески вздыхает, прячась за экраном ноутбука так, словно это может спасти его от гнева сестры, но Адалин тут же переключается на готовку. Открывает дверцу духовки, осторожно загружает туда противень с мелко дрожащими, ещё сырыми круассанами. Присаживается на корточки, устанавливает нужную температуру и время. Тиканье часов на стене, равномерное клацанье клавиатуры и щёлканье мышки. Ада кладёт ладони на колени, умещает на них подбородок, глядя на тёплый свет духовки.

Это всегда казалось ей правильным. Когда внутри было слишком много эмоций, которые спотыкались друг о друга, выпечка служила спасением. Этой хитрости её научила бабушка. На самом деле, она учила её печь не только круассаны, но именно их Адалин полюбила больше всего. Прикусывая губу, она внимательно наблюдает за ровными рядами сырого теста в желтоватом свете духового шкафа. Вот бы всю жизнь заниматься этим, а не перекладывать бумажки в душном кабинете. Открыть небольшое кафе, где каждый желающий смог бы попробовать её выпечку. Открыть место, в котором она сама будет счастлива и сможет почувствовать себя… дома. Но, как только фантазия становится ярче, перед глазами вспыхивает холодный взгляд отца, его плотно сжатые губы и мечтательная улыбка сходит с лица Адалин.

Они с Ником расположились не на главной кухне, которая больше служила предметом интерьера – в ней никогда не готовили, потому что отец ненавидел резкие запахи. Да и Адалин не видела ничего зазорного в том, чтобы повозиться в тесте в самой дальней части дома. Сюда не забредёт ни отец, ни мать, ни Эд.

– Мы же не опоздали, да? – весёлый голос Тонна выдёргивает её из мыслей так резко, что Адалин вздрагивает. – А что, Ада бросила тебя и заставила пачкать руки в муке? – ехидство Тонна несдержанно катится по комнате, заставляя спрятавшуюся Аду закатить глаза. – Заходи, Даф. Чувствуй себя, как дома.

– Разве не Ада должна говорить эти слова? – Ник тихо хмыкает.