Ульяна Соболева: 45. Выстрел в сердце

Пролог

Черногорск сверкал за окном. Город не спал – он стонал в лихорадке: вечерняя пробка на центральном проспекте, глухие басы ночных клубов, чей-то истеричный смех в переулке, визг тормозов. Но здесь, в этом тёмном, насквозь пропитанном табачным дымом офисе на последнем этаже, было тихо. Мёртвая тишина перед выстрелом.

Гия Гелашвили сидел в тяжёлом кожаном кресле, не торопясь, неспешно набивал сигару из золотой портсигарницы, тонкими, почти ленивыми движениями, будто никуда не спешил. Хотя нет, он правда никуда не спешил. Человек, который стоял перед ним на коленях с мешком на голове и пластиковым хомутом на запястьях, спешил гораздо больше. Он дёргался, пытался что-то сказать сквозь затянутый на рту скотч, но Гия его не слушал. Он поднял взгляд, бросил короткий взгляд на Давида, который стоял у стены, стиснув зубы.

– Ти вин? – спросил он по-грузински, не глядя на жертву.

Давид сглотнул. Он знал, что сейчас произойдёт. Это был тот самый момент, о котором отец предупреждал их обоих ещё много лет назад: "Если хочешь быть волком – будь готов перегрызть глотку."

– Да, он слил мусорам.

Гия кивнул.

– Тогда не вижу смысла тратить больше времени.

Он не дал человеку даже попытки оправдаться. Не сорвал с него мешок, не позволил взглянуть ему в глаза. Просто взял пистолет, выдохнул дым сквозь зубы и выстрелил.

Тишина стала осязаемой, липкой.

Давид почувствовал, как что-то внутри него дёрнулось, перевернулось, сломалось. Первый раз. Первое убийство. Первый шаг в бездну.

Гия встал, вытер пальцы платком, убрал оружие в кобуру и наконец посмотрел на брата.

– Значит, теперь ты тоже по ту сторону, Давид.

Тот молча кивнул. Выбора у него всё равно не было.

***

На другом конце города, в прокуренном кабинете следственного отдела, Глеб Лаврин листал бумаги, сжав челюсти так, что заходили скулы. В отчётах было всё: время, место, свидетели, но не было главного – улик. Всё стерто, подчистено, люди запуганы или исчезли.

Гелашвили снова уйдёт.

– Тварь, – выдохнул Глеб, бросая папку на стол.

Он ненавидел этого ублюдка.

Но когда-нибудь… Они ещё встретятся.

Глава 1

Дом пахнет свежемолотым кофе и тёплым светом настольной лампы. Глеб сидит в кресле, бокал виски в руке, взгляд прикован к экрану ноутбука, но я чувствую—он не работает. В комнате витает что-то неуловимо чужое, что-то неправильное, липкое, как комок шерсти в горле. Я сбрасываю туфли, разминаю пальцы. День был тяжёлый, проклятое сердце едва удержала на операционном столе, но сейчас мне почему-то труднее дышать здесь, дома. Он даже не поднял голову, когда я вошла, не спросил, как день, как сложная операция, хотя раньше спрашивал всегда. Что-то в нём сдвинулось, едва заметно, но ощутимо, как первый треск льда перед обвалом.

– Ты рано, – наконец говорит он и делает глоток виски.

Я слишком устала, чтобы играть в его недомолвки. Вместо ответа подхожу к нему, провожу пальцами по плечу, но он не реагирует. Спина напряжена, будто стальная пластина под кожей. Интуиция болезненно скребёт под рёбрами. Вижу, как дрожит его рука, но он тут же заставляет её замереть. Это мелочь, но я знаю Глеба двадцать лет. Он выдаёт себя этими микроскопическими движениями, даже если думает, что контролирует всё.

– Ты в порядке? – спрашиваю спокойно, хотя внутри уже растёт страх.

Он моргает, словно не ожидал этого вопроса, и пожимает плечами.

– Нормально. Сейчас приму душ.

И уходит.

Я смотрю ему в спину, и моё сердце делает что-то неправильное, какую-то сжатую судорожную паузу. Он всегда целовал меня перед душем, даже когда мы ругались, даже когда засыпал на ходу от усталости. Всегда. Сегодня – нет.

Глухой стук воды в трубах, шелест одежды, когда он снимает рубашку, и короткое, раздражённое выдох. Я автоматически ставлю чайник, достаю чашки, делаю всё на автопилоте, но внутренний голос, который я так привыкла заглушать, кричит: "Что-то не так. Что-то не так. Что-то не так."

Вижу его телефон. Лежит на столе, подсвечивая экран мягким голубым светом. Времени до выключения экрана – три секунды. Я не подхожу, я не шпионю, но взгляд сам падает на сообщение. И я читаю.

"Наш сын спрашивает, когда ты приедешь."

Чайник закипает с коротким, раздражённым свистом, но я не двигаюсь. Стою, вцепившись пальцами в край стола, смотрю на экран телефона Глеба и не дышу.

"Наш сын спрашивает, когда ты приедешь."

Сын.

Я даже не понимаю, как быстро кровь отливает от лица, как волна жара сначала ударяет в грудь, а потом оседает где-то в животе, превращаясь в тяжёлый, ледяной ком. Невозможно. Просто совпадение. Но я читаю это снова, и слова не меняются.

Сын.

Я чувствую, как что-то внутри меня ломается с хрустом, похожим на треск замороженной ткани. Мне не нужно знать остальное. Я не хочу знать остальное.

Тепло лампы, аромат кофе, уютный полумрак нашей квартиры – всё становится чужим, далеким. Я слышу себя откуда-то со стороны. Сердце стучит тяжело, как будто застряло в рёбрах.

Сын.

Я всегда говорила, что смирилась. Говорила, что мы с Глебом есть друг у друга, работа, жизнь, полная важных вещей. Говорила, что не чувствую пустоту, не чувствую боли, когда вижу, как коллеги делятся фотографиями своих детей. Я так долго повторяла это, что почти поверила.

Но сейчас – этот удар, этот холод, который проходит сквозь меня, отрезвляющий, безжалостный. Это значит, что дело было не во мне.

Вода в ванной выключается, и звук падает на меня, как электрический разряд. Через секунду Глеб выходит, вытирая волосы полотенцем. Он даже не смотрит в мою сторону, проходит мимо, кидает полотенце на спинку кресла, наливает себе виски. Как будто ничего не произошло.

А для него и не произошло.

Я не произношу ни слова.

Просто медленно поворачиваюсь, беру чайник, наливаю воду в чашку.

Глеб смотрит на меня и наконец замечает – что-то не так. Его губы чуть шевелятся, но он ничего не говорит.

Я тоже.

Я просто жду. Жду, когда боль сожрёт меня изнутри, когда я смогу собраться, когда… Когда он сам скажет.

Если скажет.

Я наливаю чай, но не пью. Вода остывает, кружка становится холодной в ладонях, как кусок мрамора. Глеб сидит в кресле, пьёт виски, смотрит в экран ноутбука. Спокоен. Безмятежен. Чужой.

Я не поднимаю глаз, но вижу его – каждое движение, каждый глоток, каждую складку на лице. Как он ведёт себя так, словно ничего не произошло? Словно меня сейчас не разрывает изнутри, словно я не задыхаюсь, пытаясь удержать этот дикий, рвущийся наружу комок из боли, из вопросов, из догадок.

"Наш сын спрашивает."

Я даже не понимаю, как быстро кровь отливает от лица, как волна жара сначала ударяет в грудь, а потом оседает где-то в животе, превращаясь в тяжёлый, ледяной ком. Невозможно. Просто совпадение. Но я читаю это снова, и слова не меняются.

Сын.

Я чувствую, как что-то внутри меня ломается с хрустом, похожим на треск замороженной ткани. Мне не нужно знать остальное. Я не хочу знать остальное.

Тепло лампы, аромат кофе, уютный полумрак нашей квартиры – всё становится чужим, далеким. Я слышу себя откуда-то со стороны. Сердце стучит тяжело, как будто застряло в рёбрах.

Сын.

Я всегда говорила, что смирилась. Говорила, что мы с Глебом есть друг друга, работа, жизнь, полная важных вещей. Говорила, что не чувствую пустоту, не чувствую боли, когда вижу, как коллеги делятся фотографиями своих детей. Я так долго повторяла это, что почти поверила.

Но сейчас – этот удар, этот холод, который проходит сквозь меня, отрезвляющий, безжалостный. Это значит, что дело было не во мне.

Вода в ванной выключается, и звук падает на меня, как электрический разряд. Через секунду Глеб выходит, вытирая волосы полотенцем. Он даже не смотрит в мою сторону, проходит мимо, кидает полотенце на спинку кресла, наливает себе виски. Как будто ничего не произошло.

А для него и не произошло.

Я не произношу ни слова.

Просто медленно поворачиваюсь, беру чайник, наливаю воду в чашку.

Глеб смотрит на меня и наконец замечает – что-то не так. Его губы чуть шевелятся, но он ничего не говорит.

Я тоже.

Я просто жду. Жду, когда боль сожрёт меня изнутри, когда я смогу собраться, когда… Когда он сам скажет.

Если скажет.

Я наливаю чай, но не пью. Вода остывает, кружка становится холодной в ладонях, как кусок мрамора. Глеб сидит в кресле, пьёт виски, смотрит в экран ноутбука. Спокоен. Безмятежен. Чужой.

Я не поднимаю глаз, но вижу его – каждое движение, каждый глоток, каждую складку на лице. Как он ведёт себя так, словно ничего не произошло? Словно меня сейчас не разрывает изнутри, словно я не задыхаюсь, пытаясь удержать этот дикий, рвущийся наружу комок из боли, из вопросов, из догадок.

"Наш сын спрашивает."

Сын.

Я повторяю это слово в голове, перекатываю его на языке, но оно не становится менее чужим. Как песчинка под кожей, как заноза, которая будет гнить внутри.

Как бы он звучал, если бы я сказала его вслух? Сломанным голосом? Или бесцветно, без эмоций?

Я не говорю.

Просто сижу.

И думаю.

Я не родила.

Я не смогла.

Годы анализов, процедур, надежд. Годы, когда я ловила каждую задержку, боялась смотреть на тест, боялась надеяться. Годы, когда каждая беременная пациентка резала меня по живому, когда мне приходилось улыбаться коллегам, которые спрашивали: «Ну когда уже?»

Глеб говорил, что ему всё равно.

Глеб говорил: «Ничего страшного, Лада. У нас и так хорошая жизнь.»

Он говорил это так честно, так уверенно…

А потом пришло это сообщение.

У него есть сын.

Где-то в этом городе есть его ребёнок.

А я…

Я сжимаю чашку так, что белеют костяшки.

Почему мне так больно? Я ведь даже не знаю ничего наверняка. Это просто сообщение. Случайность. Я не уверена.

Но внутри всё уже решено. Я знаю, что это правда.

***

Глеб спит. Спокойно, ровно, как будто у него нет тайн. Как будто его не раздирают угрызения совести, как будто его мир не рушится. Как будто не он держит нож, который только что загнал мне под рёбра.

Я лежу рядом, но сон не приходит. В висках глухо стучит кровь.

"Наш сын спрашивает, когда ты приедешь."

Слова вспыхивают в сознании, как красные неоновые буквы. Я закрываю глаза, но это не помогает. Они всё равно горят.

Меня тянет встать, уйти, сбежать, но я не двигаюсь. Я не уверена. Я даже не знаю точно, правда ли это.

Но я хочу узнать.

Возможно, я пожалею об этом утром. Возможно, нет.

Я поворачиваю голову. Глеб спит на спине, ровное дыхание, рука на груди. Под его веками не дёргаются глаза. Глубокий сон. Уверенный. Как у человека, который не боится быть разоблачённым.

Он уверен, что я не копаюсь в его жизни.

Он уверен, что я никогда не буду его проверять.

Он ошибается.

Я медленно, бесшумно сажусь. Пол чуть поскрипывает подо мной, но он даже не шевелится.

Ноутбук стоит на столе у стены. Я пробираюсь к нему так же, как пробиралась по ночам в детстве на кухню, чтобы выпить воды, не разбудив родителей. Тени длинные, кривые, луна падает на стекло экрана, отражаясь в нём холодным блеском.

Я открываю крышку.

Глава 2

Глеб всегда держит основную почту чистой. Я знаю это.

Но сегодня я не в почту. Я открываю мессенджер. Незнакомый аккаунт.

Имя другое. Аватарка не его. Но открываю – и понимаю.

Лена.

Диалог открыт. Я моргаю, скользя взглядом вниз.

"Ты думаешь, мне не больно?""Как он? Скучает?" "Да. Он спрашивает, почему ты так редко приходишь." "Я же объяснял. Пока нельзя." "Но он же твой сын, Глеб. ОН ШЕСТЬ ЛЕТ видит тебя раз в неделю!"

Рука замирает на тачпаде.

Больно.

БОЛЬНО?