«Казалось, что неполноценность – удел других. Так долго казалось. И вдруг стало ясно: да это же мой удел! Вот в чем так трудно было признаться себе самому. Я понимаю самые тонкие и самые сильные эмоции на площадке, на экране, на страницах сценария. И я всегда панически боялся их в жизни. Я убедил себя, что мне с Викой удобно и легко, как с комфортной машиной, качественным креслом. Я бы хотел презирать Алексея за то, что он так горел на всех кострах с ней и без нее. И, наверное, горит до сих пор, если еще не обуглился. Пытаться пренебрежительно отталкиваться, как поступают все ущербные и толстокожие? Но перестало получаться. Наверное, переполнена чаша лицемерия и самообмана. Временами я ненавижу их обоих за то, что они настолько не такие, как я. И я не хочу, чтобы Алексей жил на свете. Потому что Вика не перестанет его любить, пока он жив. А я никогда не смогу свободно вздохнуть, постоянно понимая, что этот человек дышит глубже, талантливее и с гениальным результатом, при всем его нелепом безумии и преступном отношении к себе, своей жизни и любви. Алексей топчет себя, как никто и никого, – и при этом даже не становится жалким. Он всегда умудряется оставаться на недосягаемой высоте. А мой удел – лишь хорошо прятать свою ущербную ненависть. И покорно тащить свой тайный крест. Существует же миссия или синдром Сальери. Возможно ли нести эту тяжесть не покорно, а как-то иначе? Ущербность, мать ненависти, никогда не позволит мне ответить себе на этот вопрос».

И отражение Игоря в темноте бледнеет, съеживается, как на скамье подсудимых, но не исчезает совсем. Остается блеклым и бесформенным пятном. Лучшего образа не придумаешь для собственной безысходности. Для отсутствия гордого выхода у слабой и трусливой души.

Ложь

Лене нужны были даже не деньги. Ей нужно было много денег. И желательно сразу. Все ее опасения и комплексы с детства были связаны с неотвратимым и тяжелым открытием. Человек способен без видимого напряжения, на одном вдохновении, по велению только таланта сразу заработать много денег, практически осчастливить близких, а сам даже не заметить этого факта. Деньги для него не были целью, он их вообще не брал в расчет. Он переживает только болезненное расставание с собственным вдохновением, боится тишины и ночи, теряет из виду тех, кто с ним рядом и от него зависит. Деньги для него лишь способ превратить собственный раздрай души в окончательный и бессмысленный бедлам. Такой у Лены папа. Таков Алексей Серов, которого многие называют гениальным. Он уже тысячу раз тонул в омуте своего безволия, неспособности переносить все спокойно и достойно, как другие люди. Он не умеет выживать, а его чертовы талант и вдохновение всякий раз возрождаются, а с ними и все более робкие надежды семьи. Папа опять получит награду, деньги и вагон восторгов… И все это отправит в топку своего безумного «отходняка». Какие-то типы, называющие его «другом», растащат самым наглым образом все, что жена и дети Алексея мысленно уже распределили на свою прекрасную жизнь. Отец потом не вспомнит ни имен этих лжедрузей, ни сумм, которые он им отдавал по самым тупым, придуманным поводам. Чаще всего это «болезнь мамы», «трагедия с ребенком», «поджог и ограбление дома». Очень скоро мама, Виктория, узнает в их общей среде, что у самого крупного должника сроду не было ни ребенка, ни дома, не факт, что есть мама, а сам он никогда не возвращал никому даже ста рублей. Как такой тип оказался рядом с Алексеем перед его премией, гонораром, меньше всего известно самому Алексею.

Лена еще в подростковом возрасте сознательно перестала смотреть работы отца, которые многие называли шедеврами. Она, дочь творческих людей, давно и безошибочно отличала хорошее от плохого. Точно знала, что очередная работа отца ей несомненно понравится. Но появился один трезвый довод против. А толк-то в чем? Для нас, для него самого? Праздника не будет. Опять разочарования, горечь и стыд. Они опять не успеют купить Лене новый ноут, то пальто, которое так долго искали, по-настоящему хорошее фортепиано. Мама опять начнет часами составлять, править и сокращать список необходимых продуктов на неделю. И такие, почти невыносимые для растущей девочки детали: мама за туалетным столиком делит на две части один ватный диск, которым стирает вечером косметику. По утрам она сосредоточенно выдавливает последние капли пасты из почти пустого тюбика. Мама, которая так дорожит своей красотой, грустно заглядывает на дно баночки с хорошим кремом, а потом наливает в нее немного подсолнечного масла и еще какую-то фигню, создавая средство для кожи из «того, что есть у каждой хозяйки», как написано в интернете.

Тогда Лена и составила для себя список примет существования униженной и оскорбленной женщины. При этом она всегда понимала, за что мама так любит своего мужа, состоящего из блистательных достоинств и чудовищных недостатков. Она и сама любила отца, была уверена, что такого нет больше ни у кого. И речь даже не об успехах в труде, как говорится. Папа понимает детей во всех их проявлениях, слышит то, о чем они не говорят, переживает детские беды как свои, точнее, острее, чем свои. Он так умеет сказать, так показать свою любовь… Ни один мужчина на такое не способен – так думает и уже взрослая Лена. Но ее любовь давно и безнадежно отравлена разочарованием. Папа – себе не хозяин. Он вообще никому не хозяин. Он – раб своего проклятого вдохновения, которое способно разжевать его и выплюнуть уже не совсем человеком, а почти ничтожеством. И даже не в том печаль. Не в том, что отец способен превращаться в беспомощную личность, чей удел – пытаться выживать. Печаль в том, что все непременно возвращается – и он опять возродится как человек, которого призвание уносит вдаль от всего обычного, простого и нормального. От того доступного, за что могли бы удержать его близкие люди. Постоянно брошенные близкие люди.

В их семье это было очевидно даже Ване, младшему брату Лены. Даже когда Ванюша был смешным малышом. Лена помнит, как отец, вернувшийся из экспедиции, таскал его на руках по квартире, обнимал, щекотал. Они так радовались друг другу, так оживленно болтали примерно на одном языке. Папа обожал Ваню, может, и сейчас обожает, просто это уже не важно. А тогда он спросил у четырехлетнего сына:

– Скажи быстро. Ты любишь папу?

– Очень сильно люблю, – серьезно ответил Ваня. И, подумав, добавил: – И сильно ненавижу.

Папа и мама смеялись, а Лена никогда не забудет эту фразу. В ней выражена вся суть отношения детей к своему на самом деле особенному отцу.

Сейчас Лена и сама умеет временами заработать немаленькие суммы. В отличие от отца и даже мамы, она думает о деньгах в первую очередь. Но деньги – такая тающая иллюзия комфорта, которая подводит в самый неподходящий момент. Жить спокойно, достойно, рассчитывая только на то, что заработаешь, – по уму не получается. Необходим запас, капитал, сумма, которая спасет в любой ситуации и станет основой настоящего благополучия, если ее использовать правильно.

Лене через пару месяцев исполнится всего двадцать лет, а она уже во всех своих расчетах и расходах полагается только на себя. Она не просила помощи, покупая машину, арендуя квартиру, ни у матери с отчимом, ни, тем более, у отца. И, в отличие от очень многих сверстниц, она не ищет для себя богатого мужа. Это вообще бред и рабовладельческий рынок: фактически выставить себя на продажу в центре четко очерченного круга денежных мешков, наглых, властных, самоуверенных, чаще всего грубых и неумных. Главное «но» подобной сделки: это никогда не твои деньги. Тебе придется их отрабатывать ежеминутно тысячами способов, но у любой уборщицы его офиса будет больше прав. Истина о таких союзах – только в циничной мерзости типа: «Кто девушку ужинает, тот ее и танцует», – уверена Лена. Что бы ни рассказывали хвастливые и «страшно счастливые» жены богачей, Лена прекрасно понимает, что ради такой участи потребуется, прежде всего, поставить крест на своих интересах, занятиях, планах и надеждах мыслящего и самостоятельного человека. О чувствах вообще речи нет. По крайней мере, для нее это точно не главное. И ради чего? Ради нолей на его счетах? Так это просто издевательские символы на могильной плите уничтоженной личности, купленной на рынке рабынь.

И во всем этом никаких дремучих предубеждений. Лена – просвещенный, начитанный и многое понимающий человек. Ее семья – творцы, чья профессия – изучение психологии, эмоций, поведения и самых тонких мыслей других людей. Она – музыкант и ни за что не оскорбит понятие «любовь», не станет отвергать человеческую потребность в доверии, родстве душ и всего такого. Может, и в ней самой где-то прячется до поры эта нежная надежда на неземное счастье для двоих. Просто это потом. Когда она сможет себе позволить отвлечься от главной задачи и пуститься в плаванье по теплым водам и в полеты по светлым облакам. Но Лена – тот человек, которому нужно начинать с самого надежного трамплина, чтобы главный прыжок не оказался провалом в пустоту и нищету.

…Это произошло в конце августа, когда Лена вернулась с больших заграничных гастролей одной рок-группы. Из аэропорта она и Константин, руководитель группы «Ночной свет», поехали в его квартиру на Ленинском проспекте. Костя вскользь сказал, что его жена в отпуске. Так Лена узнала, что у него есть жена. Больше, кажется, они к этой теме не возвращались. Их связывали деловые и почти дружеские отношения. Ключевое слово «почти». Каждый понимал и принимал практицизм и эгоизм партнера. Лена имела возможность заглянуть дальше, чем Костя хотел ей показать, и временами содрогалась от проявлений того, что казалось ей то абсолютной беспринципностью, то вершиной человеческой свободы. На данном этапе они были нужны друг другу в деле, у них имелись общие интересы, иногда сходились вкусы. И они, конечно, позволили себе украсить напряженный ритм своих жизней ненавязчивым сексуальным приключением. Не то чтобы сильное влечение, но настойчивый намек на него. У такой недосказанности был острый и пикантный привкус тайных удовольствий – и никаких иллюзий близости. Они оба считали это честными отношениями.

А в ту ночь августа, с терпким запахом осени, Лена и Константин совсем не могли спать: слишком устали за последние недели с переездами, бурными вечеринками после выступлений, волнениями и ссорами, какие неизбежно возникают в гастрольных коллективах. Они блаженно валялись на подушках, пили вино, ели фрукты, сладости и болтали обо всем, что приходило в голову. И вдруг Костя воскликнул:

– Слушай, а ведь Алексей Серов – твой родной отец?

– Да, а что?

– А то, что новости нужно читать. Я сам только что сообразил. Он получил главный приз Каннского фестиваля за «Лучший документальный фильм о людях». И еще за режиссерский дебют и операторскую работу. Он там вроде выступил как человек-оркестр. Даже сценарий его.

Лена побледнела от потрясения. Взяла с тумбочки смартфон, быстро нашла, долго читала обильную информацию.

– Даже не знаю, что сказать, – произнесла она в ответ на вопросительный взгляд Константина. – Я с папой в последние годы почти не виделась. Некогда обоим. Живем далеко. Мама с ним развелась из-за его пьянства и безалаберности. А мы с братом с детства только и слышали, какой папа гениальный и какой бывает плохой. Достало это все. Ему вообще никакие награды не нужны по ходу. Он всегда работал ради работы, а все, что получал, раздавал бесконечным прилипалам. Потому я и стала зарабатывать с семнадцати лет. Начинала музыкальным воспитателем в детском саду на второй день после выпускного… А такая премия – это же, наверное, сумасшедшие бабки?

– Да, в общем, не то слово, – авторитетно заверил Константин. – Я бы, наверное, повидался с таким папой. До всех прилипал, число которых, полагаю, сильно увеличится буквально в ближайшие часы.

Через неделю Лена позвонила Алексею – просто спросить, как дела. Он ответил, что нормально, ничего не уточняя. У Алексея не было иллюзий по поводу большого интереса выросших детей к его персоне. Лена ответила так же скупо на встречный вопрос о своих делах. Потом как-то замялась: не продолжала и не прощалась. Алексея это обеспокоило, и он осторожно уточнил:

– Дочка, у тебя голос немного странный. Может, случилось что-то?

– Даже не знаю… И вообще, такое не говорят по телефону. Может, как-то потом…

Ее голос казался слабым и даже прерывался. Она начала прощаться, но Алексей твердо произнес: