По обе стороны от дверей горели Неугасаемые лампы, украшенные магическими символами более тонкой работы, чем на «фамильной реликвии» семьи Чэн. Огонь горел ровно, освещая самые дальние уголки, его мягкий свет не дрожал от ветра, и пламя не колыхалось, стоило кому-то пройти мимо. Висевшая между лампами табличка гласила: «Цинъань»^[36]. Казалось, что эти иероглифы и название «Фуяо», увиденное Чэн Цянем ранее, написал один и тот же человек.

Юношу, сопровождавшего Чэн Цяня, звали Сюэцин. Он был почти ровесником старшего брата Чэн Цяня, и в его внешности не было ничего интересного, что делало его самым неприметным среди всех остальных. Но при внимательном рассмотрении он выглядел довольно привлекательно. Сюэцин казался молчаливым и не искал внимания.

– Это боковой павильон, также называемый Цинъань. Слышал, когда-то здесь жил глава клана, но потом переехал. Он также использовался как обеденный зал. Знает ли третий шишу^[37], что такое обеденный зал?

По правде говоря, Чэн Цянь не совсем понял, что это значит, но кивнул, не выказав особого беспокойства. Тогда Сюэцин провел его во двор и показал раскинувшийся в его центре прудик диаметром в чжан. На стоявшей рядом табличке, сделанной из черного вяза, были начертаны символы, предназначенные, вероятно, для того, чтобы остановить отток воды. Вода в пруду не двигалась и не расходилась рябью.

Присмотревшись, Чэн Цянь обнаружил, что это был вовсе не пруд, а редкий драгоценный камень.

Этот камень, не нефрит и не жадеит, был невероятно холодным. Темно-зеленый, с легким синим отливом, он излучал безмятежное спокойствие.

Чэн Цянь никогда раньше не видел такого редкого сокровища. Даже если он и не хотел показаться невеждой, его на мгновение охватило изумление.

– Никто не знает, что это такое, но мы называем его камнем чистых помыслов. Раньше во время поста и воздержания глава переписывал на нем священные тексты. Летом с ним во дворе будет намного прохладнее, – сказал Сюэцин.

Указав на символы, Чэн Цянь не удержался от любопытства и спросил:

– Брат Сюэцин, для чего они здесь?

Сюэцин не ожидал, что Чэн Цянь будет так вежлив с ним. Он слегка растерялся от такого обращения, а затем ответил:

– Третий шишу, вы поражаете меня куда больше, чем я мог подумать, – это не заклинания.

Чэн Цянь бросил на него быстрый взгляд. Сюэцин, к его удивлению, уловил тень сдерживаемого сомнения. Казалось, глаза этого мальчика могли говорить. На взгляд Сюэцина, он подавал гораздо большие надежды, чем другой ребенок, которого привел глава клана.

Сюэцин не нашел подходящих слов, чтобы описать свои чувства. Он понимал, что у этого мальчика не было ни благородного происхождения, ни особого образования, но он изо всех сил старался выглядеть настоящим благородным мужем. Правда, получалось очень неуклюже. Каждое его движение было сдержанным, будто он выбирал, какую маску натянуть для того или иного человека.

Проще говоря, Чэн Цянь напускал на себя важный вид, не преследуя никаких конкретных целей.

Обычно те, кто вел себя слишком неестественно, не нравились Сюэцину, даже если были всего лишь детьми. Но Чэн Цянь почему-то не вызывал у него неприязни. Напротив, Сюэцин испытывал к мальчику некоторое сострадание.

– Третий шишу, я всего лишь слуга, – мягко сказал он. – У меня нет никаких выдающихся способностей. Я отвечаю за повседневную жизнь главы клана и остальных. Искусство создания амулетов – это обширное и глубокое знание, о котором я не имею ни малейшего понятия. Все, что я знаю, – это то, что услышал краем уха от главы. Молодой господин может пойти и спросить главу или моего… вашего дашисюна.

Чэн Цянь уловил слово «мой»^[38]. Все это наталкивало на мысли о слишком близком и недостаточно почтительном отношении слуг к главе клана, и недоумение Чэн Цяня становилось еще сильнее.

Вскоре Сюэцин познакомил Чэн Цяня с остальной обстановкой павильона. Он поспешно помог мальчику принять ванну, чтобы смыть дорожную грязь и усталость, переодел его в подобающую одежду и навел порядок в доме, а затем вывел Чэн Цяня наружу.

Сохраняя привычную манеру поведения, тот принялся расспрашивать Сюэцина о дашисюне. Наконец ему удалось узнать, что фамилия его дашисюна была Янь, звали его Янь Чжэнмин и родился он в богатой семье.

Насколько состоятельной была его семья? Чэн Цянь не очень хорошо это понимал. Всего лишь обездоленный ребенок, он не имел никакого представления о достатке. Насколько ему было известно, так называемые «богатые люди» являлись не более чем соплеменниками землевладельца Вана. Этот мужчина женился на третьей наложнице в шестьдесят лет. По мнению Чэн Цяня, он мог считаться очень богатым человеком.

По слухам, когда Янь Чжэнмину было семь лет, он сбежал из дома по пустяковому поводу и встретил их хитрого… Нет, крайне дальновидного учителя, который сразу же обнаружил талант Янь Чжэнмина к совершенствованию.

Ловко используя свой хорошо подвешенный язык, старый шарлатан успешно заманил юного и неискушенного Янь Чжэнмина в клан Фуяо, и тот стал самым первым учеником Хань Мучуня.

Исчезновение молодого господина, конечно же, повергло семью Янь в большое беспокойство. Они истратили все силы, пока наконец не отыскали своего сбившегося с пути сына. Никто не знал, одурманил ли его Мучунь, или то было его собственное решение, но молодой господин, словно одержимый, отказался вернуться домой и настоял на том, чтобы остаться со своим учителем и идти по пути самосовершенствования.

Янь Чжэнмин был избалованным ребенком, и его семья ни за что не смирилась бы с тем, что их маленький сын страдает от выходок шарлатана и бездельника. Но споры ни к чему не привели, и обе стороны решились на компромисс. Родители Янь Чжэнмина обеспечивали клан Фуяо деньгами. Похоже, они считали, что содержат театральную труппу, призванную развлекать молодого господина.

Ведь в мире существовало слишком много кланов заклинателей, среди которых находилось очень мало настоящих – как праведных, прославленных в легендах, так и темных, сбившихся с истинного пути. Остальные в основном представляли собой неофициальные «фазаньи кланы»^[39].

Чэн Цянь подумал, что клан Фуяо, поддерживаемый богатой семьей, что позволяло ему вести относительно приличное существование, можно было грубо назвать «кланом домашних птиц».

Как Чэн Цянь успел понять, их дашисюн был не только дашисюном, но и «благодетелем клана Фуяо» и «личным учеником главы». Таким образом, он занимал настолько высокое положение, что даже глава заискивал перед ним.

Его стоило бы назвать распутным, праздным, своевольным… да только в силу юного возраста пятнадцатилетний дашисюн еще точно не осмелился познать распутства. В оставшемся же он преуспел сполна!

Когда Мучунь чжэньжэнь привел к Янь Чжэнмину своих аккуратно одетых учеников, молодой господин как раз расчесывал волосы. Не то чтобы глава клана, выжив из ума, позабыл о приличиях и решил побеспокоить их дашисюна рано утром, до того, как тот привел себя в порядок, – просто дашисюн причесывался по несколько раз на дню.

К счастью, он был еще молод, и облысение ему не грозило.

К тем, кому надлежало ухаживать за волосами дашисюна, предъявлялся ряд требований: это должна была быть девушка, не слишком юная и не слишком зрелая, у нее не должно было быть недостатков во внешности и никакого неприятного запаха. Единственными ее обязанностями должны были быть расчесывание волос молодого господина и возжжение благовоний, а ее рукам надлежало оставаться мягкими и белыми, как нефрит, без этих ужасных, портящих настроение мозолей.

Юноши-даосы, такие как Сюэцин, изначально были слугами семьи Янь. После тщательного отбора их отправили в клан Фуяо в качестве помощников. Но рядом с молодым господином не было ни одного из них. Ходили слухи, что Янь Чжэнмин не очень-то любил общество юношей, считая их на редкость неуклюжими. Его двор был полон цветущих девушек, и казалось, что в нем круглый год жила весна.

Прежде чем зайти, Чэн Цянь тайком пригляделся к козлиной бородке учителя – и заметил, что мастер тоже расчесал ее гребнем.

По пути сюда Сюэцин сообщил Чэн Цяню, что Мучунь поселил его в павильоне Цинъань, потому что хотел, чтобы Чэн Цянь очистил свои мысли и успокоил разум. Услышав это, мальчик почувствовал себя неуютно: ему не слишком-то хотелось признавать, что у него беспокойный ум. Теперь же, глядя на табличку с надписью «Обитель нежности»^[40], украшавшую двери в жилище дашисюна, он вздохнул с облегчением: так это не он страдал беспокойством ума – это сбрендил наставник.

Хань Юань, в силу своего невежества воспринимавший все как новую игру, спросил с абсолютно невинным видом:

– Учитель, что написано на табличке?

Мучунь вновь погладил усы и прочел надпись.

– Это значит, что дашисюн должен быть понежнее? – снова спросил Хань Юань, тупо уставившись на учителя.

Услышав это, Мучунь побледнел и предупредил:

– Не дай дашисюну это услышать!

Увидев, что почтенный глава клана вздрогнул, как бездомная собака, поджавшая хвост, Чэн Цянь и Хань Юань впервые подумали об одном и том же: «Возмутительно! Полное пренебрежение порядком старшинства!»

Подумав так, они посмотрели друг на друга. Вид у обоих был одинаково потрясенный. Им ничего не оставалось, кроме как поджать хвосты вместе с учителем и освоить самое важное умение клана Фуяо: не высовываться.

На самом деле дашисюн поразил Чэн Цяня с первого взгляда.

Янь Чжэнмин обладал редкой красотой и, несмотря на юный возраст, выглядел крайне впечатляюще. Одетый в белоснежный атласный халат, расшитый невидимыми узорами, переливающимися на свету, он расслабленно откинулся на спинку резного стула и подпер рукой подбородок. Его веки были слегка опущены, а волосы струились по плечам, словно разлитые по бумаге чернила.

Услышав шаги, Янь Чжэнмин безразлично приоткрыл глаза. Их длинные, устремленные кверху уголки напоминали нежные мазки разведенной водой туши и подчеркивали гордую женственную мягкость взгляда. Увидев своего учителя, он даже не удосужился встать и остался неподвижно сидеть на стуле.

– Учитель, ты ушел из дома и опять притащил с собой двух бездельников?

В отличие от своих сверстников, Янь Чжэнмин, казалось, не спешил взрослеть – в его чистом голосе еще не зазвучали нотки, свойственные взрослым юношам, а детская, заискивающая сладость в манере речи позволяла спутать его голос с девичьим.

Но, вопреки всему, столь неподходящий для юноши образ делал его увереннее и ничуть ему не мешал.

Глава клана улыбнулся и заговорил, потирая руки:

– Это твой третий шиди, Чэн Цянь. А это твой четвертый шиди, Хань Юань. Оба они маленькие и незрелые. Отныне, как их дашисюн, ты должен заботиться о них для меня.

Услышав имя Хань Юаня, Янь Чжэнмин изогнул бровь. Его лицо как будто нервно дернулось, он поднял полуприкрытые веки и, одарив четвертого шиди снисходительным взглядом, тут же отвел глаза, словно увидел что-то грязное.

– Хань Юань? – медленно переспросил Янь Чжэнмин. – Это имя тебе подходит, жизнь и впрямь обделила тебя привлекательностью.

Бледное лицо Хань Юаня позеленело от злости.

Но Янь Чжэнмин уже оставил его в стороне и повернулся к Чэн Цяню.

– Эй, мальчик, – позвал он, – подойди, погляжу на тебя.

Глава 5
Если он не достигнет величия, то непременно станет великим бедствием

Янь Чжэнмин вел себя слишком пренебрежительно – он подозвал Чэн Цяня к себе жестом, которым обычно подзывают собаку.

От слов и поведения молодого господина изумление Чэн Цяня сменилось ступором.