Юлия Ивлиева: Евгений Онегин. Престиж и предрассудки

Серия «Русский лес»

Литературная редактура Анастасии Васильченко

© Текст, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

Глава 1

Ледяная сырость пробирала до костей. Мокрые комки перемешанного с дождем снега липли к лицу. Руки в перчатках онемели и, казалось, начали примерзать к чугунной ковке моста. Он подался вперед. Там, внизу, медленно плыла черная марь Невы, прорезанная серыми осколками льдин.

Ночная темень посерела, а потом и чуть посветлела. Розовый восход готовился раскрасить реку и город, очертить голые ветви деревьев, унылые дома, бегущие мимо фигуры и мелкие волны на реке. Нева оголилась. Дело неумолимо двигалось к весне. Хотя до тепла и цвета наступит еще не один рассвет.

Он слышал цоканье копыт. Скоро мостовую заполонят извозчики. Возможно, на него даже обратят внимание. Одинокая фигура посреди моста ранним хмурым утром вызовет вполне понятные вопросы, зачем она здесь и что собирается делать.

А если не обратят? Если не кинутся спасать, заклинать господом богом, утаскивая прочь? Решился бы он? Осмелился? Он знал, что нет. Никому и никогда не признался бы, но нет, у него не хватит смелости и решимости прыгнуть вниз.

Сколько он здесь стоит? Из гостиной Сурова он ушел за полночь.

Какая глупость! Чертово невезение! И что же теперь, губить жизнь из-за дурацких понятий о чести? Что это вообще такое?

Андрей Модест, отставной фельдфебель, утвержденный в дворянстве вместе с отцом и старшим братом по ходатайству Тамбовского дворянского собрания менее двух десятков лет назад, отцепил затекшие руки от перил и покачался с пятки на носок. Туда-сюда. Потом вытащил пистолет, покрутил в руках, любуясь отсветом восходящего солнца на стволе и рукояти и, нервно дернув головой, засунул его обратно. Едва он сделал первые шаги, чтобы уйти с моста, как раздался смех. Вкрадчивый, презрительный и всезнающий. Мерзкий. Молодой человек дернулся, как от удара хлыста, и обернулся.

Сквозь серую утреннюю мглу проступил мужской силуэт. Эту трость со сверкающим золотом набалдашником Андрей сразу узнал. На дорогой бобровый воротник пальто налипла влага, цилиндр слегка подрагивал, а его владелец смеялся. Даже глаза насмешливо поблескивали в темноте.

– Не сомневался, что вы не решитесь. Околел любоваться на вас, дорогой Модест. Помилуйте, так можно и замерзнуть. Тогда бы на вашей совести была не только ваша смерть, но и моя. Однако вы долго размышляли о своей судьбе. Но и здесь мои ставки играют верно. Не решитесь. За версту чую малодушие.

– На что не решусь? – услышал Андрей свой взволнованный голос. Резкий, но неуверенный, даже какой-то дребезжащий. Не получилось у него с ходу взять правильный тон. – Я не заметил вас.

– Вы же пришли с моста кидаться? Или прежде предпочли бы застрелиться? И то верно, высота-то здесь невелика. Пистолет-то все крутили и крутили. – Смех не исчез из голоса незваного свидетеля.

– И не думал даже. Собирался протрезветь и охладить голову. – Это высказывание вышло лучше: легче, безразличнее, более прохладным тоном.

– Ну да, ну да. Конечно-конечно. Очень рад. – Господин не переставал смеяться. – И то верно. Стоит ли лишать себя жизни из-за каких-то пятидесяти тысяч?

– Что за дело вам до моих долгов?

Сейчас Модеста уже изрядно потряхивало. И не только от холода. Больше от нервов, от раздражения и нелепости ситуации. Он чувствовал себя жалким и ничтожным на виду у могущественных и важных господ. Блохой, которая скачет под лупой. Куклой-марионеткой, которую дергают за ниточки. Как же это было горько и унизительно!

– Вы должны Суворову. А Суворов должен мне. И поболее вашего. Еще вы должны Рылееву и, кажется, Борису. Они все должны мне. Как вы помните, сам-то я не понтирую^[1], да и вообще играть не сажусь. Но за своими вложениями слежу. Все ваши долговые перейдут ко мне, не сомневайтесь.

– Значит, вы получите сполна, согласно документам, – сухо и холодно, как только мог, проговорил Модест, а после рванул прочь.

Быстро, как будто за ним гнались черти. В спину раздался смех. Почему-то он не затихал и не удалялся, хотя вряд ли важный и досточтимый господин преследовал его. Но Андрей чувствовал, словно за ним кто-то гонится. И это чувство постоянно с ним пребывало. За ним следили. За ним наблюдали, как за говорливой канарейкой в клетке. Как за забавными метаниями таракана в лабораторной банке.

Интерес Канста Петровича Брыля не сулил ничего хорошего. Скорее, даже предвещал всевозможные беды. Этот субъект ловил в долговые обязательства похлеще паука в паутину. И добром это не заканчивалось. Андрей знал такие случаи, о которых без содрогания и думать невозможно.

Он потерял покой, сделался раздражительным, его сон превратился в тревожное забытье, а ночные кошмары стали назойливыми и постоянными гостями. Его изводили злость и ненависть. Долги камнем висели на шее. Как он во все это вляпался?

Разве мог Андрей винить себя в неудачах и проигрыше? Разве он был виноват, что к нему не шла карта? Каждый раз, садясь за стол, он чувствовал, что выиграет. Ощущал, что удача на его стороне. Думал, что вот сейчас всем продемонстрирует, покажет, какой он ловкий и прозорливый игрок, насколько везуч и расчетлив. Не сомневался, что сегодня его ждет непременный успех. Только вот судьба, как продажная девка, манила и обещала, а потом ржала над ним и тыкала в него пальцем, отправляясь к клиенту пожирнее.

Андрей не умел останавливаться. Не мог определить тот момент, когда требуется сказать себе: «Достаточно!» – и выйти из-за картежного стола. Все ему казалось, что удача проверяет его на смелость, на рисковость, на азарт и надо только не спасовать. Еще он совершенно не разбирался в людях и, сколько бы ни всматривался в лица играющих с ним за одним столом, определить, кто блефует, а кто обомлел от хорошей карты, не мог. В общем, он не обладал ни навыками, ни талантами хорошего игрока, но безумно хотел таковым прослыть.

– Суров играл краплеными, не иначе, – пробубнил Андрей зло и раздраженно.

Он знал, что это не так. Во-первых, Суров, как и все, иногда проигрывал. Сегодня, например, проиграл Каверину. Во-вторых, у Сурова собиралась довольно приличная публика, и собиралась именно по той причине, что он сам играл абсолютно честно и никому за своим столом не позволял мухлевать. Суров выступал гарантом, поэтому к нему и шли.

Но как же думать иначе? Как не искать подвох в других? Кто-то всегда виноват. Иначе придется признать, что он, Андрей, играть не умеет. Не в состоянии просчитать партию или по лицам игроков определить их карты. Невезуч, неумен – и за карточный стол ему садиться не следует. Его финансовое положение настолько бедственно, настолько плачевно, что карточная игра и вовсе не про него. Однако про себя плохо думать нельзя. Себя нужно непременно любить. У себя допускать слабости и спускать себе проступки, ошибки, да хоть преступления. А как по-другому? Кого же любить, если не себя?

Рассуждая подобным образом, Андрей не задумывался, что долги его растут, словно грибы в осеннем лесу, а доходы давно и упорно не успевают за расходами.

Вчера у Дерзнева он поил всех шампанским, хоть и продул в тот вечер три тысячи. Зато казался себе удалым, щедрым и способным на широкие жесты. С утра же пожалел о своем поведении, но шампанское уже выпили и записали на его счет. А этот дурацкий букет прекрасной даме на балу у Тихоновых! За каким лешим он участвовал в торгах за него? Зачем подарил букет Лиличке Назыровой, невесте Бориса, которую знать не знал? Правильным ответом было бы – насолить Борису и потрепать нервы за то, что тот выиграл у него пять тысяч, но Андрею больше нравилось счесть себя любимцем женщин, способным на красивые и романтичные поступки. А в холодном, как позавчерашний труп, Борисе разглядеть зависть и неистовство. Впрочем, все потуги Андрея что-то про себя сочинить оборачивались только одним – долги возвышались над ним огромной морской волной и грозили захлестнуть с головой.

Судьбы должника и пловца в шторм схожи: так или иначе оба пойдут ко дну. А вот морскому или долговой ямы – не так уже и важно.

Одна хорошая игра могла бы существенно поправить его положение. Но играть в долг получалось все сложнее. Уже не все приятели садились с ним за карточный стол. Вывод напрашивался один – нужно было где-то раздобыть денег.

Отец отказывал ему в выплатах. Старый вонючий скряга, который тридцать лет носил одни и те же панталоны, на старости лет вздумал учить его уму-разуму. Учить экономить деньги. Сын ждал довольствия, а он взял и вовсе лишил его наследства. Эта мысль моментально испортила Андрею настроение, разозлила и вывела из себя.

«Как назначить мне выплаты, так я взрослый мужчина, который обязан сам за себя отвечать, не юнец, – злился он. – А опозорить меня в обществе, словно глупого мальчишку, лишив наследства, не погнушался. Что есть мочи ругал за карточные игры, словно несмышленыша. Может, только за игрой я имею шанс стать победителем. Только там чувствую себя чего-то стоящим, довольным собой, а не ничтожеством в той серой жизни, что он мне дал».

В голове внезапно всплыл другой вопрос. А вдруг отец еще не лишил его наследства, а только пугает? От него можно всего ожидать. Эх, была бы жива мать, она и заступилась бы за него, и поведала, как и что происходит в делах отца. Но после ее смерти Андрей ничего не знал. Ему было неведомо, чем живет отец. Да и что за важность для него дела отца? Денег от него все равно не видать.

И снова к нему вернулась назойливая мысль о том, что срочно нужно добыть денег. Того гляди нагрянут кредиторы. И завтра у Стоцкого хорошая игра намечается. Он не мог ее пропустить. Стоцкий частенько играл у мадам Боден, в чье заведение не попасть без рекомендации. А Стоцкий мог бы составить ему протекцию.

Измученный тревожными и сумбурными размышлениями, Андрей заснул. Несколько раз просыпался в поту и задыхающимся, а потом проваливался в сон снова.

В итоге проспал до полудня. Его разбудил денщик Егор. Он же подал скудный обед, во время которого назойливо, словно муха, гундел о долгах за квартиру и о кредите в хлебной лавке. Доложил, что приходил какой-то важный господин, не иначе банковский, отчего у Андрея все внутри похолодело.

– Может, повезет в игре со Стоцким? – пробормотал он себе под нос.

А после спешно оделся и отправился к тетке. Вдова императорского генерал-адъютанта Вера Александровна Ухтомская, родственница матери, которая в юности неожиданно пленила красотой и молодостью престарелого и дважды овдовевшего генерала, заслуженного и обласканного императором дворянина, со временем сделалась не только вдовой, но и весьма богатой и влиятельной дамой. Редкая родственница, которая с удовольствием принимала Андрея, пусть денег и не давала. Невыносимая, мерзкая лягушка, которая помыкала им по каждому случаю, она оставалась единственной возможностью Андрея раздобыть хоть какой-то капитал, если включит его в завещание. Над этим он и старался: угодить, обаять, услужить – лишь бы оказаться в наследниках.

Вот только в завещании его все еще не значилось, да и умирать тетка не собиралась, а Андрею требовались деньги. Причем срочно.

Глава 2

Зал уже начинал пустеть, и становилось слышно цоканье ее каблуков. Золотой свет заполнял пространство с высокими потолками, торжественными лестницами, колоннами, лирами и позолоченной лепниной. Еще не прозвенело ни одного звонка, но зрители расходились по ложам, продолжая беседы там. Через бархатные с бахромой занавеси голоса доносились глуше.

Алина Воронова прохаживалась по фойе как будто между делом, от скуки в ожидании представления. Не всякий мог заметить, как ее глаза то и дело устремляются к входу.

«Он появится, не пропустит», – заверяла она себя, что-то внимательно изучая в своей программке.