– Забудьте, что я сказала. – Ей хочется выплеснуть мужчине в лицо все напряжение и злость, которые крутились в ней беспокойной юлой с начала допроса, однако она вовремя осознает, что это ей не поможет.

– Ладно. – Александр трет пальцами глаза, покрасневшие от недосыпа. – Я услышал тебя. Если ты знаешь еще что-то, о чем умолчала, прошу тебя, не скрывай. Это в твоих же интересах.

Голос Гаврилова на мгновение будто бы становится мягче, но Сабина убеждена, что причиной тому отнюдь не добрые чувства. Нет, он больше напоминает голодную ищейку, едва взявшую след. Девушка может только надеяться, что он отнесется к ее словам без пренебрежения, как она того опасается.

– Это все. – Ей не хочется оставаться с мужчиной напротив ни секундой больше. Тонкая кожа на шее начинает чесаться и гореть, как если бы на ней слишком сильно затянули колючий шерстяной шарф, и девушка нервно трет ее, оставляя красные полосы от ногтей.

Александр мучает ее еще какое-то время, расспрашивая о деталях сегодняшней ночи, а затем, когда Сабине все это становится невыносимо до того, что делается дурно, все же отпускает с предупреждением о том, чтобы девушка не покидала город. Пытка оказывается оконченной, но девушка не чувствует облегчения.

* * *

Сабина стоит у раковины служебного туалета, раз за разом набирает в сложенные лодочкой ладони ледяную воду и опускает в них лицо. Кожа сначала отдает острым покалыванием, но затем холод берет свое, и вот уже кажется, что ему на смену приходит иллюзорное тепло. Девушка последний раз подставляет руки под поток воды. Когда она открывает зажмуренные глаза, то дыхание ее замирает, внутренности словно начинают сжимать, выкручивать ее изнутри. Из-под крана упругой струей толчками выплескивается кровь, руки Сабины залиты ею, и кровь покрывает мелкими каплями ее лицо, когда она в ступоре переводит взгляд в зеркало на собственное отражение. Периферию зрения тоже начинает затягивать тревожным багрянцем, пока видимая картинка не сужается до маленькой алой точки. Легкие пытаются вобрать воздух, но ничего не получается, и в голове начинают бить маленькие молоточки ужаса. В груди жжет от нехватки кислорода, но горло словно обернуто проволокой, которая сжимается все сильнее.

Почему так тихо? Сабина не слышит ничего. Это ничего тоже красного цвета.

Она умрет здесь. Совсем одна.

Первыми сквозь искаженное сознание прорываются ощущения. Кто-то гладит ее по спине и, кажется, что-то говорит: она чувствует вибрации воздуха на коже, мир вокруг приобретает прежние размеры и цвета, немного погодя возвращаются и звуки.

– Девочка моя, ну все, все… – Голос знакомый, ей хочется плакать, когда слышит его, но слезы все не появляются, только сухой шершавый ком царапает изнутри. Любовь Григорьевна. Как она очутилась здесь?

Сабина осознает себя сидящей на полу. Старшая медсестра приобнимает ее за плечи одной рукой, а другой медленно, но ритмично проводит похлопывающими движениями по спине. Девушка медленно делает вдох, и у нее это получается. Понимание произошедшего заставляет ее обессиленно прислонить голову к плечу женщины.

– Как вы здесь? – только и спрашивает она. Голос звучит приглушенно из-за позы.

– Давид Тигранович вызвал, уже все рассказал, он сейчас на допросе. Испугалась?

Сабина долго молчит, наслаждаясь ласковыми прикосновениями, прежде чем ответить:

– Я в порядке.

В порядке она, конечно же, не была, но эти слова будто помогают ей собрать из тысячи тревожных песчинок обратно ту, которой, как она думает, является.

Любовь Григорьевна держит ее в своих объятиях, и девушка чувствует себя так, словно она снова маленькая Сабина на руках у матери.

– Все закончилось, – говорит ей женщина и тянет, чтобы подняться.

Закончилось ли? Или только начинается?

Глава 3

Возвращаясь домой на служебной полицейской машине, Сабина старается не вспоминать о произошедшем, и вопреки опасениям, что ночь ей предстоит еще более беспокойная, нежели обычно, сон ее крепок и лишен всяческих видений. Впервые с того самого момента, как она вернулась в родительскую квартиру три с половиной года назад, она просыпается полностью отдохнувшей.

Передышка длится недолго, и сразу после пробуждения мысли принимают прежний оборот. Самые странные идеи посещают Сабину, пока она в который раз обдумывает, чему стала свидетельницей (а быть может, и невольной участницей). Вовсе не возможная угроза собственной жизни тревожит ее разум, вместо этого все ее внимание поглощает загадка личности убийцы.

Гаврилов отнесся к ее словам про наблюдателя серьезнее, чем стремился показать, потому что по его запросу снаружи дома остается дежурить приставленный к ней человек, он же и отвозит ее позже в больницу, когда поступает вызов от Давида Тиграновича.

В его кабинете Сабину ожидает неприятный разговор. Когда, постучавшись, девушка заходит, заведующий, чуть сгорбившись, что-то заполняет на компьютере. Выглядит он как человек, всю ночь не сомкнувший глаз, и Сабина понимает, что ему, должно быть, так и не выпало возможности передохнуть. Больницей формально владела его жена, сколотившая в свое время при поддержке зажиточной семьи небольшое состояние на перекупке автомобилей, но она обычно предпочитала не вмешиваться в финансовые и рабочие вопросы мужа. Должно быть, и сейчас мужчина был единственным, на чьи плечи легла ответственность за инцидент.

Увидев Сабину, Давид Тигранович вздыхает и, выключив монитор и сняв очки, жестом приглашает ее присесть. Только заняв указанное место, девушка осознает, что это то же самое кресло, в котором она сидела ночью при разговоре со следователями. Это словно служит сигналом для всполошенного сознания, и тут же становится так же нервно и беспокойно, как и на допросе.

– Сабина Алексеевна… Сабина… – начинает заведующий и умолкает. Взгляд его то и дело опускается к сцепленным в замок рукам.

– Что-то выяснилось, Давид Тигранович? – спрашивает девушка, но внутренне уже понимает, для чего ее могли вызвать. Так оно и оказывается.

– Даже если и выяснилось, со мной не поспешили поделиться. Нет, пока ничего важного, остальное можешь у Любы спросить, она до утра здесь была. Я о другом хотел с тобой поговорить… – Он вздыхает и дотрагивается до глубокой морщины, прочертившей борозду на переносице, словно пытаясь ее разгладить. – Меня уже с семи часов бомбардируют телевизионщики. Может, из полиции с ними поделился кто, может, из пациентов. Да не суть.

Мужчина поднимает глаза и смотрит на Сабину внимательно, даже участливо.

– Знаю, что тебе в нашем городке пришлось нелегко из-за матери. И хочу, чтобы ты понимала: я про тебя ничего плохого не думаю. Однако сейчас ситуация патовая. Сегодня утром четырнадцать пациентов выписались досрочно, естественно, с полным возвратом средств. Сколько их еще таких будет, когда статьи и телевыпуск выйдут, – неизвестно. Люди боятся, и это понятно. Думаю, лучшим решением сейчас будет не нагнетать обстановку больше того, что уже есть, и попытаться минимизировать риски.

Она этого ожидала, но все равно оказывается не до конца готовой.

– Риски – это я? – В голове девушки поселяется тяжелая и вязкая пустота, говорить совсем не хочется, но ее губы все равно двигаются. – Из-за моей матери?

– Тебе самой вряд ли захочется иметь дело с тем, что здесь будет твориться, если ты останешься. Начнут копать, еще смерть Севастьяновой тебе припомнят.

Так звали мать известного композитора, проходившую в их больнице лечение, но неожиданно скончавшуюся в дежурство Сабины. Девушке пришлось пройти через дисциплинарное слушание, прежде чем ее вновь допустили к работе.

Заведующий трет лоб, а затем вновь надевает очки.

– Пойми, я не свободен в своих решениях, мне нужно думать о возможных последствиях как руководителю и поступать как будет разумнее поступить, а не как хочется. Ты старательный работник и даже с самыми сложными пациентами находишь общий язык, поэтому я не веду речь об окончательном увольнении. Просто возьмешь пока отпуск за свой счет, а там посмотрим, как все будет идти.

Сабина видит собственное отражение в стеклах мужских очков, с ее места оно кажется крошечным и искаженным. Так и она чувствует себя незначительной, неправильной в этот момент. Девушка пришла в больницу сразу после короткого обучения, когда выпустилась из приюта, и та стала для нее местом, где она чувствовала больше безопасности и спокойствия, чем в собственном доме. Где она была нужной. А теперь ее лишают этого, отказывают в самом праве здесь находиться, и почему? Потому что неизвестному захотелось поиграть в Бога, когда она оказалась поблизости?

«Но заслужила ли я это право вообще?» – думает Сабина и молча берет протянутый заведующим лист бумаги.

* * *

Старшей медсестры на месте не оказывается, и девушка сначала решает, что та отправилась домой после внеурочной смены, если ночную суету можно было так назвать. Больница вообще кажется покинутой. Когда Сабина, собрав в сестринской свои немногочисленные вещи, идет к выходу, ей почти никто не попадается на пути, кроме одного санитара, уже заходившего в подсобные помещения и даже не заметившего ее. На третий этаж – где произошло убийство – она тоже хотела было заглянуть, проверить, там ли еще эксперты, но двери, ведущие туда с лестницы, оказались опечатаны, и девушка не решается оборвать сигнальную ленту, чтобы зайти.

С неясным чувством недовольства Сабина уже собирается покинуть больницу и успевает выйти на крыльцо здания, когда замечает знакомую пару на скамейке возле выключенного фонтана больничного дворика. Она узнает Любовь Григорьевну и Андрея. Молодой врач одет в уличную одежду и сидит, понурив голову. Волосы его, обычно убранные гелем, чтобы показать стильную стрижку, сейчас неопрятно свисают вдоль висков, скрывая выражение лица. Женщина в медицинском костюме и накинутом поверх него пальто притулилась рядом с ним, одну руку она держит на спине Андрея, другой утирает глаза под стеклами очков. Любовь Григорьевна что-то негромко говорит парню – Сабина со своего места почти ничего не слышит.

Девушке становится очень неуютно. Она не понимает, в том ли дело, что ей не хочется видеть это ничем не прикрытое горе двух людей, или же причина иная и лежит настолько глубоко, что и не достать, не повертеть в руках как безделушку, чтобы, не найдя ничего интересного, отставить на место. Сабина не умела утешать и всегда стремилась оставлять это для других, тех, кто знает правильные слова, кто способен разделить чужую боль в полном смысле этого слова. Вот и сейчас ее первым порывом становится сбежать со ступеней и, пока ее не видят, обойти скамью и скрыться из виду, но у нее ничего не выходит: Любовь Григорьевна уже смотрит в ее сторону и, кажется, намерена подняться ей навстречу. Девушка машет рукой, показывая, что подойдет сама, и спускается.

Когда она подходит, старшая коллега все еще мягко придерживает Андрея за плечо, а тот, услышав шаги, поднимает голову и отсутствующе смотрит на Сабину. Впрочем, взгляд его быстро проясняется и наполняется какой-то злобой. Лицо молодого мужчины выглядит помятым и бледным до нездорового оттенка, от прежнего лоска не осталось и следа. Он ничего не говорит, но молчание его значит больше, чем слова. Девушка гадает, зол ли Андрей на нее за то, что она стала той, кто нашел Машу? А может, он винит сейчас весь мир, и этот гнев, проглядывающий в напряжении рта и тяжелом прищуре, не относится к ней лично? Сабине хочется отвести глаза, потому что это кажется невыносимым, но ее не покидает ощущение, что это только разожжет чужую злость.

– Я пойду, – наконец говорит Андрей и тяжело поднимается на ноги. Теперь девушка явственно ощущает крепкий дух, исходящий от него: судя по всему, он пил, и много.