Надежда Соколова: Вдовствующая герцогиня замка Оргарон

Глава 1

– Дождей бы поменьше нам, а так все в порядке, пока справляемся, сажаем и рожь, и пшено, и яску¹, – докладывал мой управляющий, высокий широкоплечий детина по имени Дирк.

Одетый в холщовые штаны, заправленные в грубые кожаные сапоги, потемневшие от времени и грязи, и простую рубаху из небеленого полотна, перепоясанную выцветшим синим кушаком, он смотрел прямо и спокойно, как всегда, когда речь шла о делах. Голос его, низкий и хрипловатый, напоминал скрип тележных колес по сухой дороге. На его ладони, лежавшей на краю стола, я заметила засохшую каплю смолы, липкую и темно-янтарную – наверное, утром чинил забор у овчарни. Его лицо, загорелое от солнца и обветренное, выдавало многолетний труд на земле: кожа на скулах шелушилась мелкими чешуйками, а в углах губ застыли белые следы от соли, выступившей с потом. В глубине его карих глаз, похожих на спелые каштаны, под густыми, выгоревшими на солнце бровями, читалась уверенность, которую я всегда ценила. Дирк работал на меня, а до этого и на моего мужа, уже почти двенадцать лет, знал все проблемы этого края и умел плодотворно решать их.

– Вы, вашсиятельство, не извольте беспокоиться. Соберем по осени и зерно, и фрукты с овощами. Да и дичь с рыбой будут. Перезимуем, – продолжал он, уверенно поднимая руку, на которой вздулись жилы, как корни старого дуба.

Ладонь его, широкая и сильная, на мгновение замерла в воздухе, и я успела разглядеть мозоли, похожие на толстые монеты, желтоватые и затвердевшие. Я знала, что его оптимизм не был безосновательным: он всегда находил выход из сложных ситуаций, будь то засуха или нашествие вредителей, проявляя смекалку и упорство.

Я покивала, показывая, что услышала его слова. Мы с ним вдвоем сидели в уютной гостиной на первом этаже, где мягкий свет проникал сквозь большие окна, обрамленные тяжелыми шторами из зеленого бархата с вытертыми местами по краям. Солнечный луч дрожал на медном подсвечнике, отполированном до золотистого блеска, оставляя блики на гладких полированных дубовых половицах. Здесь, поближе к кухне, откуда доносился стук котлов и густой запах жареного лука, смешанный с ароматом хлеба, я обычно принимала старших слуг: управляющего, экономку, дворецкого, садовника. Именно они помогали мне решать ту или иную проблему, и я всегда ценила их мнение и опыт. Вокруг нас стояли полки с книгами в потрепанных кожаных переплетах, пахнущими пылью и стариной, а на столе лежали свежие цветы – розовые пионы с каплями росы на лепестках, которые сегодня утром принес садовник.

Дирк, «старший из старших», как я шутила про себя, служил в имении дольше всех. Он жил в ближайшей деревне, в добротном каменном доме под черепичной крышей, что могли себе позволить далеко не все крестьяне. Его семья была большой: он растил семерых детей – троих сыновей и четырех дочерей. Свадьбы старшим дочерям собирался играть уже на следующий год, давая за ними, за каждой, богатое приданое – корову, сундук с бельем и утварью, что было делом чести и предметом его гордости.

Как и остальные слуги, Дирк был под магической клятвой верности. Эта клятва, наложенная на него в день, когда он впервые переступил порог нашего имения, ощущавшаяся как легкий холодок в момент заклинания, делала его преданным и надежным. И ему я могла доверять целиком и полностью. Даже при желании он не имел возможности навредить ни имению, ни мне, его хозяйке.

– Что с остальным? Кузни, мельница, конюшня, овчарня, орудия труда, мои и крестьян? – уточнила я, стараясь не упустить ни одной детали, мой взгляд скользнул по лежащему передо мной списку владений. – Нужны какие-то вложения? Покупки?

Дирк прикрыл глаза, будто мысленно обходил хозяйство, двор за двором, постройку за постройкой. Его рука, грубая от работы, с потрескавшимися ногтями, потянулась к глиняному кувшину с прохладной ключевой водой на столе, но так и не коснулась его, опустившись обратно на колено.

– Дык, как сказать. Вроде бы и не особо нужны, – задумчиво произнес он, потирая подбородок, где щетина серебрилась, как иней на скошенной траве. – И плуг ваш, и соха-яловка, и борона зубчатая, да и остальное, вроде, в рабочем состоянии. – Он провел ладонью по воздуху, словно гладил упряжь, чувствуя под пальцами воображаемую кожу и железо. – У вас. У крестьян, в зависимости от подворья. За всех не скажу. Но в основном рабочее.

Он сделал паузу, как будто собирался с мыслями, и продолжил, глядя куда-то в пространство над моим плечом.

– Мельник трудится исправно, камни точит. У него всегда есть свежая мука, мелкого и крупного помола, – Дирк кивнул в сторону, будто за стенами действительно грохотали жернова, перемалывающие зерно. – Кузнецы только, все трое, и замковый, и оба деревенских, просят новые молоты, тяжеленные. Старые, вишь, треснули по наковальням. Конюх твердит, что лошади здоровы, гривы расчесаны, копыта чисты. Карета тоже готова к поездкам, оси смазаны. С овчарней разве только… Овцы чем-то болеют, лекарь им нужен, срочно. Шерсть клочьями лезет, глаза мутные, стоят понуро. Вчера двоих забили, чтобы не мучились и других не заражали.

Я снова кивнула, осознавая тяжесть положения – лекарь действительно нужен немедленно. Единственный лекарь в округе, трудившийся в замке, был человеком с редким даром: он мог одной рукой зашить глубокую рану солдату, а другой – наложить повязку на рассеченное копыто лошади. Его звали Стивом. Он был сыном мелкопоместного дворянина, давно разорившегося, и разбирался как в человеческих лихорадках и нарывах, так и в хворях животных – от мыта у коней до чесотки у овец. Его знания, смесь травознайства и практического опыта, были бесценны для нашего хозяйства. Вот его-то я и собиралась отправить к овцам при первой же возможности. Нехорошо скотину терять, особенно в такие трудные времена, когда каждая овца на счету. Ведь из их шерсти – теплая пряжа, из пряжи – варежки и носки для деревенских детей, а из мяса – солонина в дубовых бочках, что спасает нас долгими зимними днями от голода.

Вообще, конечно, и смех и грех. Кому рассказать из старых знакомых с Земли – не поверят. Я, Виктория Аристархова, топ-менеджер крупной земной фирмы по разработке ПО, миловидная брюнетка тридцати семи лет, любящая тепличные условия кондиционированных офисов и всегда отдыхавшая в пятизвездочных отелях по типу все включено с бассейнами и спа, сижу в жестком резном кресле в холодноватом каменном замке, в магическом мире, и рассуждаю вместе со своим управляющим-крестьянином на вполне приземленные темы вроде треснувших молотов и больных овец. Дожилась ты, Викочка, до переноса в другой мир. Еще и в чужое тело попала. Супер вообще, угу. Прямо сказка, только без хеппи-энда пока.

Там, на Земле, остались и богатые влиятельные родители – мама с её неизменными бриллиантовыми сережками «на выход», папа с часами дороже моей иномарки, отсчитывающими время совещаний и дедлайнов. И «трешка» в хорошем ЖК с видом на парк, где консьержки улыбались только при виде щедрых чаевых. И новенькая иномарка, пахнущая кожей и пластиком, в которой я так и не успела доехать до моря, вечно застревая в пробках. И скорый отпуск на Мальдивах – билеты куплены, дорогой купальник с кружевами ждал в шкафу, а смартфон был забит гигабайтами ненужной теперь информации. И мужчина, называвшийся моим женихом – красивый, как актер из рекламы дорогого парфюма, но забывавший мой день рождения и считавший романтикой ужин в дорогом ресторане раз в месяц.

А тут что? Замок со скрипучими дубовыми лестницами, где каждый шаг отзывается эхом в высоких сводчатых потолках, портреты чужих суровых предков в золоченых рамах, которые следят за мной жёлтыми маслеными глазами из полумрака, словно незримо оценивают, достойна ли я их наследия и не растрачу ли его. Имение, где вместо вай-фай – почта в виде магических посланников, а вместо кофеварки – самовар. Статус молодой вдовы и титул герцогини, которые, казалось бы, должны приносить уважение и почет, на деле обернулись лишь дополнительной нагрузкой, кучей бумаг с печатями и необходимостью постоянно держать марку. Детей нет, а вот жадной до моих денег родни – полно, как воронья на поле после жатвы. Попробуй их всех отвадь вежливо, но твердо, когда каждый из них, от двоюродного дядюшки до дальней тетушки, считает, что я, как неопытная вдова, просто обязана делиться своим состоянием, как будто это их священное право по крови.

Впрочем, лучше не бурчать про себя, не злить местных могущественных богов, чьи алтари дымятся в рощах. А то мало ли, завтра-послезавтра проснусь в теле забитой крестьянки в деревне на краю света, где последние новости – это приезд сборщика податей. В избушке с дырявой соломенной крышей, где мыши грызут последнюю краюху черного хлеба, а вместо ванны – деревянное корыто во дворе под открытым небом. И попробуй выжить в таких адовых условиях, когда даже спички – роскошь, а ледяную воду таскают ведрами из колодца за полверсты по грязи и снегу.

Нет уж, увольте. Я лучше здесь побуду, в теле Арисы, двадцатичетырехлетней вдовицы с удивительно гладкой кожей и густыми волосами, которой недавно скончавшийся пожилой, но добрый муж оставил очень приличное состояние – сундуки, туго набитые золотыми монетами и серебряными слитками, погреба, полные солений, копченостей и зерна, и ларцы с фамильными украшениями, тяжелое ожерелье из которых сейчас давит холодом на мою шею, напоминая о новой, непривычной ответственности.

Глава 2

Ариса горт Лортайская, герцогиня форн Оргарон, являлась симпатичной худощавой брюнеткой с аристократической бледностью кожи, оттенённой лёгким румянцем на высоких скулах. Её стан, напоминавший молодую иву – гибкий, но с округлыми бёдрами, о которых шептались придворные дамы за веером, – был предметом зависти многих знатных особ. Карие глаза, будто подёрнутые дымкой осеннего леса, с густыми ресницами, казалось, меняли оттенок в зависимости от освещения: от тёплого янтаря при свечах до почти чёрного в сумерках. Тёмно-каштановые волосы, отливающие медью на солнце, были заплетены в сложную косу с вплетёнными серебряными нитями – символом её вдовьего статуса. Тонкие, но выразительные брови придавали лицу лёгкую надменность, а алые губы и едва заметная горбинка на носу добавляли образу характерности.

Аристократка в энном поколении, она, в отличие от настоящей меня, могла похвастаться утончёнными манерами, отточенными с детства: например, умела пить игристое из хрустального бокала, лишь слегка касаясь его кончиками перламутровых ногтей, или сидеть часами с идеально прямой спиной, будто проглотив аршин. Её чувство стиля проявлялось во всём – платья из тончайшего шелка и бархата, всегда сшитые по последней столичной моде, источали лёгкий аромат лаванды и имели потайные кармашки для записок, спрятанные в складках юбки.

После её таинственного исчезновения остались только дневники – стопка потрёпанных тетрадей в переплётах из мягкой сафьяновой кожи, удивительно похожих на земные. Все они, больше десятка, были исписаны бисерным почерком Арисы чернилами, которые со временем побурели. Страницы хранили следы её жизни: пятно от игристого здесь, засохший лепесток розы там. Читая их, я узнала, как в пять лет она упала с пони по кличке Звёздочка, сломав при этом ключицу, как в пятнадцать впервые надушила платок маслом розмарина для юного барона, как в двадцать два стояла под балдахином с герцогом, чьё лицо напоминало печёное яблоко.

Благодаря этим записям я научилась поддерживать видимость: знала, что экономку нужно хвалить за пироги с вишней, посыпанные сахарной пудрой, а дворецкого лучше не беспокоить, когда у него ноет клык – в такие дни он ходит с тряпицей, смоченной в можжевеловой настойке. Я выучила язык вееров и цветов: синий шёлк при дворе означал траур по дальнему родственнику, а зелёный привлекал духов предков, потому носить его следовало с осторожностью.