Мы не общались три года, за которые изменилось все. Мы установили правило дозированно выдавать друг другу информацию о происходящем, но только самое важное: о здоровье родителей, получении диплома (и оценках в нем), о первой работе, о свадьбах (если случатся, но не случились), о чем‑то сверхважном, что в момент расставания мы не смогли предугадать (например, получении водительского удостоверения и покупке поддержанного Dodge, в котором это правило было озвучено впервые), и больше ни о чем. Никакой текучки, никаких сиюминутных событий. Ничего, что могло бы снова вернуть нас‑наркоманов.

Научиться жить самостоятельно. Научиться начинать сначала.

К моменту той встречи я уже неплохо продвинулся в карьере – работал в фирме «Передовые технологии». Мы занималась разработкой оборудования и программного обеспечения связи, в том числе в моем направлении: средства для целей оперативно‑розыскных мероприятий (СОРМ). Меня взяли лаборантом, но уже через полгода я понял, как там все устроено, и выступил с инициативой, открывшей дверь в комнату, которую раньше считали тухляком.

СОРМ устанавливается на сетях сотовых операторов, чтобы предоставить доступ ФСБ к трафику пользователей. Тогда (да и сейчас тоже) все силы бросали на разработку оборудования и программ, способных отслеживать в реальном времени, куда ходят абоненты и что передают (разговоры по телефону, сообщения, серфинг в интернете). Но записывали только тех абонентов, которые интересовали федералов. Понятное дело, что при таких вводных нельзя отмотать время назад и прочитать сообщения пользователя, если заранее не ставили «на запись». Но я придумал, как это сделать. Вернее, не придумал, а предложил «Передовым технологиям» предвосхитить то, что должно случиться в будущем.

Ведь рано или поздно властям будет недостаточно записывать тех, кого они уже подозревают, им захочется прочитать и прослушать тех, о ком они раньше не знали.

Но как отмотать время назад? Никто этого не знал.

Никто, кроме меня.

2

…из протокола осмотра места преступления: на деревянном полу в ванной комнате на расстоянии 67 см от двери, 16 см от левой стены и 7 см от головы трупа обнаружен нож. Лезвие ножа изготовлено из блестящего металла, рукоятка овальной формы, металлическая. Общая длина ножа – 21 см, длина рукоятки – 6,1 см, длина клинка – 14,9 см, его наибольшая ширина – 2,3 см, толщина – 2 мм. Обнаружены следы папиллярных узоров, крови и волос на ноже. Нож сфотографирован, завернут в белую бумагу, перевязан шпагатом и опечатан печатью № 26 прокуратуры Н‑ского района. На упаковке сделана надпись: «Нож, обнаруженный при осмотре места происшествия по уголовному делу № 8169‑02 в отношении подсудимого К. 1988 года рождения», заверенная подписями следователя и понятых.

3

– Так ты у нас, значит, ведущий разработчик ПО? – спросила Катя и улыбнулась.

Внутри у меня все засияло от радости: я так давно хотел ее увидеть, но мы не позволяли себе этого. Конечно, мы обменивались фото и видео, потому что в современной жизни проще попой собрать «Лексус», чем скрыться в Сети. Однако смотреть моменты жизни в записи и общаться вживую, ощутить ее запах и видеть то, что было родным и знакомым, – совсем разное.

– О да, – ответил я, – я рок‑звезда в ИТ!

Я пустился в рассказы о работе. Катя не делала вид, что ей интересно, так и было на самом деле, пусть даже болтал я не о самых лицеприятных вещах на тему «как проследить за гражданами так, чтобы они об этом не узнали».

– Подожди, то есть все то, что я написала своей подруге, может оказаться в руках у каких‑то людей?

Меня кольнула эта ее «подруга», словно Катю больше волнуют сообщения ей, а не мне, но решил не зацикливаться. Все‑таки прошло три года.

– Именно, – подтвердил я, – даже если пройдет год! Представь?

– Ну это же личное пространство! А вдруг я сказала что‑то чрезвычайно интимное?

– Нет ничего более личного, чем интересы государственной безопасности, – ответил я словами одного генерала ФСБ, когда его пытались распять журналисты на пресс‑конференции по поводу очередного приказа ФСБ о прослушивании и записи разговоров граждан в целях борьбы с терроризмом.

Мы еще немного поболтали об этом и переключились на Катю, которая должна была по правилам третьего этапа рассказать о личном. Мы так договорились: чтобы не перегрузить первую встречу спустя три года, один рассказывает о карьере, другой – о личной жизни.

– Прежде чем я начну, я хочу задать вопрос. Можно?

Наверное, она устала на работе, потому что глаза были потухшие, а движения скованные, словно ей было жаль тратить энергию и расправиться. И эта особая манера говорить, словно каждое ее предложение – вопрос, на который можно ответить только «да», тоже осталась. Я переживал, что больше никогда не услышу этого.

– Конечно, можно. Спрашивай.

– Наше решение, третий этап… Ты думаешь, это было правильно?

– Что ты имеешь в виду?

– Я попробую объяснить? Я не сомневаюсь, что и ты, и я… мы научились жить самостоятельно. Но вот ты? Ты вырос в карьере? У тебя все хорошо? А разве нет в твоей жизни какого‑то куска, который был бы лучше, будь я рядом? А твоя карьера? Достиг бы ты того, чего достиг сейчас? Вернее, встал бы ты на этот путь? Потому что я считаю, что ты в самом начале этой большой дороги, но ты будешь дальше идти вверх? Как считаешь, м?

Вопрос, который она хотела задать, был только последним – «Как ты считаешь, м?», все остальное она говорила утвердительно. За эти три года я не разучился ее понимать так же хорошо, как понимал со второго класса, когда она сказала: «Ты будешь сидеть со мной?» Этот вопрос долго не умещался в голове: нас усадили вместе, других вариантов нет, к чему спрашивать?

– Я не могу ответить на твой вопрос, – сказал я. – Пока я не узнаю, чем для тебя были эти три года.

– Верно, не сможешь… Может, и не стоит?

– Подожди, что это значит? Что значит «не стоит»?

– Скажи, ты счастлив? – спросила Катя.

– Да. В общем и целом – да. Но сейчас я сильно напряжен, потому что не понимаю, что ты хочешь сказать. Вернее, я понимаю, но мне кажется, что совсем не то. А ты понимаешь меня сейчас?

Она улыбнулась и положила руку на мою со словами:

– Намного лучше, чем раньше.

Она совсем не изменилась, даже прическа осталась той же: светлые волосы аккуратным каре. Сначала мне показалось, что она немного располнела, но позже я понял, что она неудачно выбрала светлый кардиган, который раздувает в принципе любую фигуру. Катя не была склонна к полноте, и в детстве у нее был всего один период (тот самый), когда разбушевавшиеся гормоны решили ее разнести, но она справилась: резко ограничила себя в сладком и мучном и попросила помогать ей с пробежками по утрам. Мы бегали целый год пару раз в неделю, и проблема миновала.

Катя заказала бокал вина, чем меня удивила. Раньше она не пила алкоголь днем и уж тем более не в середине недели, когда завтра на работу. Но не согласиться с ней я не мог – повод выпить действительно был, поэтому я решил ее поддержать и заказал бокал белого сухого.

– Расскажи мне еще о своей работе? – попросила она.

– А что ты хочешь узнать?

– Как проходит твой день?

– Ну, каждое утро я начинаю с бассейна. Я снял квартиру в жилом комплексе, где в цоколе есть бассейн. Мне нравится. Полчаса каждое утро дает отличный заряд бодрости. Потом еду на работу. Я получил права, купил машину – ну, ты об этом уже знаешь, – и теперь езжу на работу к восьми утра, специально попросил перенести график работы из‑за пробок.

Я заметил еще кое‑что. Едва я начинал говорить, Катя успокаивалась. Она расслаблялась, лицо становилось безмятежным, она улыбалась без настороженности. Словно чувствовала себя в безопасности. Поэтому я постарался подробно рассказать ей, как живу и работаю.

Я сказал, что, как только пришел в «Передовые технологии», основной моей задачей было вычищение исходных кодов в программах. Это была важная и нужная работа, которую никто не делал. Когда программисты пишут, то не обращают внимания на оставленный мусор. Внимательно его вычистить и не снести что‑то важное для программы – и было моей работой. Поскольку у меня был доступ ко всем разработкам сразу, а не только к одному ПО, как у разработчиков, я мог видеть все ноу‑хау смежных подразделений и быстро осмелел до того, что стал предлагать интегрировать одни решения в другие, чем вызвал бурю неудовольствия программистов, но одобрение со стороны руководства. В мое досье даже внесли, что я человек внимательный и инициативный. А если учесть, что я не делал ошибок, вычищал тщательно и с головой, то еще и аккуратный, но об этом написать забыли.

Руководитель предложил попробовать принять участие в разработке без повышения в должности, и я согласился, потому что это был неплохой шанс не только вырасти в карьере, но и позлить всю ту «недвижимость» в компании, которая вросла в кресло. Спустя полгода мне предложили должность разработчика, а еще через пару месяцев назначили старшим.

– Я не поняла, если честно, что ты там вычищал? Это ведь просто набор символов.

– Верно, но каждый символ составляет команду, которая реализует ту или иную задачу. Программный код – это вещь творческая, как, например, книга. Собственно, функция та же. Ты читаешь книгу, мозг обрабатывает информацию. Если эта книга – учебник, например, по математике, и в ней написано: «Выполните уравнение», ты берешь лист бумаги, ручку и начинаешь решать. Книга дала команду, ты выполняешь. Программа делает то же самое, только команды при ее запуске выполняет компьютер. Есть разные программы: одни сложнее, другие проще. Те, что совсем простые, устанавливаются на оборудовании, которое способно выполнять ограниченное число команд или вовсе не занимается вычислениями. Программа для СОРМ выполняет несколько простых функций – копирует трафик и передает его в хранилище или регистрирует трафик (например, оповещает, что абонент начал разговор) и осуществляет его ретрансляцию и запись. Так вот, когда программа разрабатывалась, у нее были задачи, и, исходя из них, писался код. Потом задачи становились другими: расширялись или сужались. Например, раньше программа позволяла только прослушать разговор, а теперь должна его записать и копию отправить в хранилище. Но ведь программист не переписывает программу целиком. Он влезает в конкретные области, которые запускали нужные механизмы, и дописывает то, что нужно для реализации новых функций. В результате там остаются ненужные ошметки и дубляжи, от этого программа тяжелее и неповоротливее, как любая вещь с мусором. Найти и вычистить – вот что я делал.

Я не думал, что Катю и в самом деле заинтересуют эти подробности. Одно дело – учеба: там много нового и интересного. Совсем другое – рабочие будни, где мало прекрасного, а больше рутины и нуднейших процессов. С той же очисткой кодов я умирал от тоски, потому что был вынужден читать коды, которые писались в 90‑х, в самом начале пути, и никому из программистов не приходило в голову обновить те старые движки, которые исправно работали, но морально устарели. Чтобы не покоцать функционал, приходилось залезать в архивы и извлекать пыльные тома от руки написанных кодов, чтобы понять, что к чему относится.

Когда меня назначили владельцем нескольких программ, первое, что я сделал, – дал команду программистам обновить движки до современных и интегрировать в обновление все те фишки, которыми владела компания в других программах. Вау‑эффекта поначалу не было, но потом мой подход переняли и другие: когда все продукты компании сконструированы под один шаблон, легче управлять обновлениями, да и сроки коррекции резко сокращаются, ведь больше не надо изучать историю создания ПО, не надо ворошить труху и рвать бобыль, которым там все заросло. Больше того, в обновлениях не надо строить мосты, чтобы новейший код мог успешно работать на старых движках.