Инженер звукотехник врубил стробоскоп и всё запрыгало перед глазами. Мигалки, яркие вспышки, делающие движения отрывистыми… Опьянение молодостью. Остапа, как говорится, понесло, и я изобразил лунную походку Майкла Джексона. Я это дело в качестве упражнения практиковал, потому что мне оно очень хорошо помогало тренировать чувство равновесия и умение управлять центром тяжести, ну и действовать, чтоб противник не заметил подготовки к броску. Причём, серьёзный противник, не шабашник какой-нибудь.

Джексон свою фирменную фишку ещё не продемонстрировал миру, так что я премьеру ему сорвал, можно сказать. Песня была ритмичной, быстрой и длинной. Грохотала музыка, ослепляли световые эффекты, и тут я такой выплыл, гость из будущего, бляха, дед-пердед, как говорили у нас в первом классе.

Номер взорвал танцпол. Народ был уже в той стадии принятия реальности, когда воображение приукрашивает окружающий мир, и он воспринимается с восхищением, граничащим с эйфорией.

В общем, меня заставляли делать это снова и снова, до судорог в мышцах. Из чего я сделал логичный вывод – молодость молодостью, а систематические тренировки надо усилить.

Мы отошли в сторонку, чтобы перевести дух.

– Вот мы тут гопака отплясываем, – нахмурилась Люся, встряхнув головой, и от этого её движения прокатилась невидимая волна огня, сладкого аромата и желания, – а ты слышал, что Картер сегодня объявил о начале создания нейтронной бомбы? Тебе не напоминает наше веселье пир во время чумы?

Она была разгорячённой, возбуждённой танцами, немного уставшей и… и волнующей.

– Люся, какая, нафиг, бомба? – засмеялся я. – Серьёзно? Бомба? Сейчас?

– А тебя что, вообще международное положение не волнует?

Ну как было объяснить юной комсомолке, что один поцелуй в этом мире стоил в миллион раз дороже митингов, собраний и всех слов политиков. Нужно было бы вернуться к этому разговору лет через пятьдесят, когда кроме обсуждения международного положения ничего и не останется. В определённом возрасте политики и других бесконечно важных вещей остаётся много, а вот поцелуев…

– Не создадут они бомбу, закроют проект, – махнул я рукой и придвинулся к ней поближе, заглянул в глаза.

– Ты хороший парень, сказала она, но… немного легкомысленный. Потасовки, танцы, веселье… Знаешь, в жизни есть вещи и поважнее.

– Правда? – прошептал я и прищурился. – Расскажешь мне о жизни и о серьёзных вещах?

Я приблизился ещё чуток и заметил, как тут же расширились её зрачки. А-а-а… заволновалась! Я улыбнулся. Она мне нравилась. И своей детской серьёзностью и… Я чуть наклонил голову и почувствовал, не увидел, а почувствовал, как приоткрылись её губы. И…

– Гриша! – вдруг раздался над моим ухом требовательный голос. – Белый танец. Я тебя приглашаю!

Я обернулся. Ну, конечно, кто же ещё…

6. Эти глаза напротив

Рядом с недовольно-требовательным видом стояла Ляля Клюева. И это при том, что у нас с ней ещё ничего не закрутилось, она только забросила крючок с наживкой и даже ещё не подсекала.

– Ляль, – нахмурился я, —извини, я устал, давай в другой раз, пожалуйста.

Глазами я подал чётко читаемый невербальный сигнал «женщина, я не танцую».

– Нельзя отказываться, – отстранилась от меня Люся. – Белый танец – это закон.

– Вот именно, – прищурилась приглашающая сторона. – Закон. Иди-ка сюда.

Пела Пугачёва. Мне нравится, что вы больны не мной…

В тему блин. Я положил руки Ляле на талию, на косточки и медленно колыхался в такт голосу Аллы Борисовны. Ляля тоже была стройной, но, в отличие от Люси, её стройность была худой, казалась холодной и даже несколько чрезмерной, намекая на полное отсутствие телесности, и, стало быть, страсти и любовного темперамента. Жаль, что в молодости я понимал далеко не все намёки.

– Вот значит, ты какой, – поджала губы Ляля, вглядываясь мне в глаза. – Не ожидала.

Расстояние между нами было достаточным, чтобы видеть лица друг друга. Её мне прижать не хотелось.

– А ты чего-то ожидала, Лялечка? – с интересом поинтересовался я.

– Сколько раз говорила, не называй меня Лялечкой! Что за плебейство!

Вообще-то, чего она ожидала было хорошо мне известно – восхищения, вздохов, сомнений, страданий, уверений, признаний и лобызания следов. Весь этот детский сад, устроенный ею когда-то со мной, сейчас меня вообще не интересовал, и единственная причина, по которой я с ней танцевал, заключалась в том, что я никогда не считал себя хамом и не хотел её травмировать и отшивать в грубой форме. Впрочем, что я говорю, травмировать Лялю. Я даже улыбнулся, от этой мысли, но тотчас спрятал улыбку.

После всех её фортелей, мотаний кишок и нервов, высокомерия, сцен, попыток вызывать ревность и дешёвых интрижек, повторять свои ошибки молодости я не собирался, даже гипотетически, даже в самом страшном бреду и в самой дикой проекции моего прошлого. Да об этом даже нелепо подумать было.

– Хотя бы элементарной порядочности, – с чувством воскликнула она. – Вот, чего я ожидала!

– Пожалуйста, только не объясняй, – попросил я, – хорошо?

Мне нравится, что можно быть смешной —

Распущенной – и не играть словами,

И не краснеть удушливой волной,

Слегка соприкоснувшись рукавами.

Мне нравится ещё, что Вы при мне

Спокойно обнимаете другую…

Последние две строчки я мысленно добавил от себя, по памяти из Цветаевского первоисточника. В песне их не было.

– Ну, знаешь, если такие вещи ещё и объяснения требуют… – нервно засмеялась моя бывшая возлюбленная.

– Как раз нет, – кивнул я. – Не требуют. Слушай, Ляля, ты умная, красивая, утончённая и вообще, сладостная мечта всех существ мужского пола. Давай так, пока между нами ещё не случилось ничего непоправимого, пока ты не бросила к моим ногам цвет своей невинности и не загубила юность на то, чтобы пытаться осчастливить такого непроходимого идиота и неотёсанного солдафона, как я, совершенно бесперспективного, грубого и неинтеллигентного, чтобы не приходилось сгорать от стыда в обществе за мои мужланские шутки… что ещё-то? А, пока я не обнюхал каждую юбку в радиусе ста километров и не начал прикрываться командировками для сокрытия пошлых адьюльтеров, давай с тобой остановимся.

Она молча хлопала глазами, пока я цитировал её же саму из недалёкого будущего. Каждое из этих слов я слышал от неё много раз и, возможно, они уже сейчас вызревали в её головке. Мы остановились, но Пугачёва не останавливалась и продолжала рвать отношения невзирая ни на что.

За наши не-гулянья под луной,

За солнце не у нас над головами,

За то, что Вы больны – увы! – не мной,

За то, что я больна – увы! – не Вами…

Только «увы» я бы заменил на «ура»…

Ляля сбросила мои руки со своей осиной талии, отстранилась и залепила мне пощёчину. Почти. Особого эффекта добиться не удалось, поскольку я успел уклониться.

– Ты… – зло прошептала она, на глазах превращаясь в ужасную фурию, – предатель и… бесчестный подонок! С этой минуты не смей приближаться ко мне и даже не думай просить прощение. Ты… ты мизинца моего не стоишь! Видеть тебя не желаю! Бабник!

Блин… кажется, я её всё-таки травмировал. Ничего теперь не поделать. Надо конечно было как-то поаккуратней, барышня, всё-таки, натура тонкая. Ну… или почти тонкая. А с другой стороны, что ещё можно было сказать?

– Не поладили? – раздался рядом голос Люси.

– Ну, типа, – хмыкнул я.

– Печально. Это что… твоя девушка?

Я фыркнул, не сдержался, но промолчал.

– Легко рубишь связи…– покачала она головой.

– Не стоит делать поспешные выводы, – пожал я плечами.

– Ну, это дело не моё, я просто попрощаться хотела. Завтра вставать рано. Ладно, классно ты эти штуки делал.

– Лунную походку? – спросил я.

– Ага, её. Ну, пока.

– Подожди, я тебя провожу.

– Нет-нет, не надо, зачем? Иди лучше помирись с девушкой.

– Мы же про царство свободы не договорили, – усмехнулся я. – А чтобы мириться, надо поссориться для начала.

– Вообще-то, справедливости, а не свободы, – поправила меня она, – но это неважно. Какое тут царство, нам же надо урожайность поднимать, надои опять же. Одну доярку ты, кстати, спас, спасибо тебе от коллектива.

– Галку что ли?

– Конечно её. Ну, а когда повысим показатели, тогда и про справедливость подумаем, и про царство.

– Хорошо, я против надоев ничего не имею. Идём.

Мы вышли из клуба. Воздух остыл и стал холодным и мглистым. Осенним. Дни стояли тёплые, почти летние, а вот по ночам становилось понятно, что лето уже закончилось. Люся передёрнула плечами и запахнула тонкое пальто. Я поднял голову. Звёзд не было.

– Сколько времени? – спросила она.

Я глянул на часы.

– Почти двенадцать.

Мы шли по улице, освещённой редкими тусклыми фонарями, окружёнными подсвеченным туманом. Казалось, что свет не может пробиться через дымку.

– Ох, заплясалась я с тобой! – покачала она головой.

– Родители отругают?

– Что? – она засмеялась. – Вряд ли. Они же не узнают. Они под Курском живут.

– А ты как здесь оказалась? – удивился я.

– Как все, по распределению. После Тимирязевки сюда в совхоз послали, вот я и тружусь.

– Серьёзно? Как интересно. Значит, ты дипломированный агроном, получается?

– А что ты так удивился? Аграрный сектор один из важнейших участков народного хозяйства.

– Поражён. А комсомол?

– И комсомол тоже. Но, если говорить, положа руку на сердце, я единственная согласилась, вот на меня и повесили комитет комсомола. Кто-то же должен. Я вообще-то специализируюсь на почвоведении и агрохимии. У нас в совхозе большой опытный участок, вот там и тружусь. У нас и опытное тепличное хозяйство имеется.

– Нравится?

– Конечно, нравится. Работа у меня интересная.

– Надо же… – покачал я головой. – Мы с тобой, значит, практически коллеги, оба химики. Я же в химико-технологическом учусь.

– Это я знаю.

– На последнем курсе.

– Да, это тоже знаю, – кивнула она.

– Хм… И что вы там выращиваете в теплицах своих? Бананы и ананасы, когда в СССР производить начнут?

Она засмеялась:

– Да-да, сначала яблони на Марсе вырастим. Ну, вот, собственно, наше общежитие.

Мы остановились перед небольшим одноэтажным железобетонным зданием, точно таким же, как медпункт.

– Сейчас девчонки дадут мне по мозгам, что спать мешаю, хожу так поздно.

– Часто тусуешься?

– Чего-чего? – насмешливо переспросила она.

– На танцы часто бегаешь?

– Вот ещё, – пожала она плечиками.

– Не ври, ты очень хорошо танцуешь.

– Ну спасибо, – она засмеялась. – Вруньей обозвал. Это я просто в детстве на танцы ходила, на народные правда. Ты, кстати, тоже неплохо справлялся, особенно с этой своей скользящей походкой.

– С лунной.

– Вот-вот, с лунной, да.

– Люсь, – встал я напротив неё. – А у тебя парень есть?

– Что-что? – округлила она глаза.

Она отступила на шаг и покраснела. Это даже в свете тусклого фонаря было заметно.

– Просто ты такая девушка замечательная.

– Григорий, ты чего?

– Вот бы мне такую в своё время, – скорее себе, чем ей сказал я. – Я бы горы свернул.

Она, молча и ничего не понимая, смотрела широко раскрытыми глазами.

– И сколько тебе ещё осталось по распределению? – сменил я тему.

– Вообще-то год, но меня председатель сватает… то есть уговаривает оставаться. И директор совхоза тоже. Дом, говорит, дадим, жениха подыщем… А ты не знаешь, куда после института?

Она улыбнулась.

– В Тольятти, на «Куйбышевазот».

– Ого, вам заранее говорят что ли, куда отправят? – удивилась Люся.

– Нет, но я знаю, – кивнул я. – Много чего знаю. Бомбы нейтронной, например, не будет. Так что можешь не переживать. Слушай, спасибо тебе, что вступилась за меня, а то Гуськов мне бы все жилы вытянул.

– Да нет, так-то он нормальный дядька.

– Я знаю, что говорю. Спасибо. Слушай, приходи завтра на танцы, ладно?

– Опять? – удивилась она.