– Ну, Галка, с коровника, ты ж знаешь её, – махнул на него председатель. – Дочка Гавриловны. Никакая не шустрая она.

– Так её Мурадян обижает? – сдвинул фуражку на затылок Гуськов.

– Не знает, куда деваться от него.

– А чё молчала-то?

– Да не молчала она! – притопнула от досады Люся. – Она вам лично сто раз жаловалась. При мне!

– Ну, жаловалась, – развёл руками участковый. – Сами знаете, жалуются они, а потом сами же замуж бегут. А я что без доказательств? Пока деяние не совершилось, я что могу-то? Она поди сама задом перед ним крутила, покрутить там есть чем, это так, между делом. А как до ответа дошло, сразу спасите-помогите! А это уже вопрос к семье, чему её дома учат и какой пример подают. Семья и школа, так сказать.

– Да я тебя в бараний рог сверну! – возмутилась Гавриловна.

– Милиция должна воспитывать и предотвращать, – назидательно сообщил бухгалтер.

– Так вот, сейчас Стрельца за хулиганство привлеку, остальным наука будет, – усмехнулся мент. – Вот вам и воспитание, и профилактика.

– Это что же делается, товарищи? – не унималась Люся. – Он от хулигана девушку защитил, вступился за неё, один против этого животного, которого даже милиция опасается…

– Но-но-но!

– А как это ещё назвать? Конечно, опасается. Он дал агрессору по морде и сам пострадал, а вы его что, в тюрьму за это? Эх, вы, товарищи! Стыдно должно быть! У нас здесь не дикий Запад, не капитализм. Это там человек человеку волк, а у нас должно быть наоборот! А на деле что получается? Комсомольская организация этого так не оставит. Мы и в ГУВД будем писать и в министерство капитального строительства, если надо, и в совет министров напишем!

– Слушай, Михалыч, – вступился за меня председатель. – Оставь ты его. Парень-то путёвый вроде. Ну, жахнул вчера видать. Дело-то молодое, с кем не бывает?

– Ты чего, Тихон Николаич? – обалдел милиционер. – С дуба что ли рухнул? Он же на представителя власти… на твоих же глазах… Мизинец мне сломал!

– Какой мизинец! – снова активизировалась Гавриловна, попытавшись схватить меня за грудки, но я мягко отвёл её руки, развернув лицом к Гуськову.

Она тут же снова ко мне повернулась.

– Погодите-ка! Ты сказал Мурадяну, что Галка теперь твоя полюбовница? Сказал, что ему не светит? Что у тебя с ней шуры-муры, сказал? Женись теперь, раз такой ходок! А то приехал, девку спортил, а потом я – не я, и лошадь не моя?

– Во-первых, что я ему сказал, это никого не касается, – пожал я плечами. – Пару слов сказал, да, но ему, а не жителям села и не парткому, не комитету комсомола и даже не исполкому сельсовета. Слова эти были непечатные, хотя и отрезвляющие, так что повторять не просите, тем более, при дамах. А вот, что шабашник Мурадян наговорил вам, так это я не знаю. Это вы его к ответу призывайте. Галина девушка глубоко порядочная и совсем не такая, чтобы задом крутить. Скромная и даже зажатая. Танцует только с подружкой, парней близко не подпускает. Это по моим наблюдениям.

Поразительное дело, все детали тех событий всплыли в мозгу до мельчайших подробностей. Будто случились только вчера. И вообще, сейчас я чувствовал себя спокойно и свободно, как если бы действительно оказался в собственном прошлом.

– Но факт хулиганства никто не отменял, – стоял на своём Гуськов.

– Да какое хулиганство, – махнул на него Антоныч. – Я за это хулиганство ему от себя лично пол-литру подарю.

– Этот Мурадян давно нарывался, – вступила тётка в тёмно-синем рабочем халате, до этого молча наблюдавшая за происходящим. – Галина от него не знала, куда деваться. Он ей такие гадости говорил, я лично слышала. Что и так её и эдак, а потом ещё и по-звериному.

– Короче, – твёрдо заявил председатель, – не трогай ты парнишку, Михалыч. Лучше Мурадяна проработай. Здоровый бугай на пацана напал, это что за дела вообще? Это хорошо, пацан толковый попался, постоять за себя смог, да и за девок тоже. А другого бы Мурадян этот калекой сделал.

Да, Мурадяна все боялись. А мы с парнями его уделали. И за Галку заступились, но не только в ней дело было. Слишком он вызывающе вёл себя. Местных задирал, нас, студентов. Интересно, у нас с деревенскими конфликтов не было, весь пыл на шабашников уходил.

– Ну… – неуверенно пожал плечами Гуськов. – Ладно тогда… Раз обижает, займёмся… Но вот этого… Нельзя так! Недопустимо!

– Так не портил что ли? – озадаченно уточнила Гавриловна.

– Ступай, матушка, с дочерью своей потолкуй, – посоветовал я.

Конфликт разрешился.

– Пол-литру, Тихон Антонович, – подмигнул я председателю, – ну, которую вы мне в качестве премии анонсировали, вы её товарищу лейтенанту отдайте. Ему стимул нужен и, опять же, для храбрости хорошо.

– Чего? – недовольно отозвался тот.

– Ты, Гуськов…

– Товарищ лейтенант, во-первых! – возмутился он.

Я постарался скрыть улыбку. Я таких лейтенантов столько в жизни повидал… но ладно, молчу, раз такое дело.

– Хорошо, – кивнул я. – Ты, товарищ лейтенант, не серчай на меня за мизинец. Я же так, в рамках самозащиты. Не со зла, короче.

– Не со зла, – недовольно повторил он, шевеля мизинцем, но по голосу я понял, что инцидент исчерпан, по крайней мере, на время.

Зуб он на меня наточит и при случае вонзит, конечно… Ну… то есть, наточил бы и вонзил бы, если б это всё было взаправду.

– Люся, – окликнул председатель, выходящую из кабинета активистку. – Погоди-ка, отведи Стрельца в медпункт.

– Так мне же ехать, – растерялась она.

Одно дело на собрании шашкой махать, а другое – с живым героем по деревне идти.

– Ничего, отведёшь и поедешь, всё одно теперь уж автобус через час только будет, утренний-то ты пропустила.

– Люся, спасибо, что выступила, – прищурившись, сказал я, когда мы вышли из здания сельсовета.

Она глянула мне в глаза и смутилась. Зарделась, отвернулась, начала экстренно поправлять очки и косынку. Любопытно, но из предыдущего варианта своего прошлого я её не помнил, не пересекались мы с ней, а она оказывается была в курсе подвигов моих. Интересно. Да и сходки вот этой не было. Может, это сознание моё старческое сбоит? Интерпретации и вариации выдаёт. Хотя, положа руку на сердце, семьдесят три – это активный и бодрый возраст ещё…

– Ну… я же не из-за вас, – пожала она плечами. – Тут ведь вопрос принципа, понимаете? Справедливость она же превыше всего.

– Справедливость или закон?

– В каком смысле? – удивилась Люся. – У нас закон самый справедливый в мире.

– Верно, – согласился я, – только вот смотри, сегодня Гуськов предлагал действовать сугубо в рамках закона, а ты вот вышла на более высокий уровень, апеллировала к справедливости. Значит есть разница?

– Ну… – она снова смутилась. – Это частный случай был.

– Не частный, просто мы должны строить общество, не бездумно ориентированное на исполнение холодного закона, а что-то другое.

– Что же?

– Царство справедливости. Как тебе? Годится на историческую миссию русской цивилизации?

– Что? – округлила она глаза.

– Царство справедливости, – с усмешкой повторил я.

– А почему царство? С царями у нас разговор короткий. Поцарили уже, хватит.

– А как же тогда «… в царство свободы дорогу грудью проложим себе»? – процитировал я Варшавянку.

Взгляд мой невольно упал на её грудь, маленькую, девчачью, но трепещущую, пролагающую дорогу в царство справедливости. Она снова густо покраснела.

– Вот фельдшерский пункт, – не глядя на меня, махнула она рукой на одноэтажное здание, сложенное из железобетонных блоков. – Дальше вы уж сами, мне в район надо.

– Ну, давай, счастливо съездить. В клуб-то придёшь сегодня?

– Что? – глаза её округлились.

Стать ещё краснее было невозможно, дошла бедняжка до предела.

– Приходи, продолжим дискуссию, – подмигнул я. – Ну, и потанцуем заодно. Чего там гоняют нынче? Бони М с Аббой?

– Не знаю… – помотала она головой. – Может быть…

Я постоял, глядя ей вслед и понял за что зацепился взгляд и что было не так, когда я осматривался перед сельсоветом. Деревья, кусты, цветы… вся растительность была осенней, не майской. Что же это такое со мной происходит? Может, это я на том свете уже? Или я должен пройти испытание какое? Жизнь заново, как в «Горячем камне»? А может, поменять что-то?

– Чего стоишь-то? – послышалось за спиной.

Я обернулся. Ну надо же, Алевтина. Точно, она. Яркая, пылкая, одинокая. Фельдшер, ищущий счастья, любви и ласки. И волосы, как тогда, собраны в шишечку на затылке. А, кстати, в первом варианте моей жизни сегодняшнюю ночь я провёл здесь, в этом медицинском учреждении, под неусыпным надзором Алевтины, самоотверженно спасавшей меня без сна и покоя. А нынче вот как-то не задалось. Эх, молодость, усмехнулся я своим мыслям и двинул в её сторону.

– Да уж… – озабоченно промурлыкала спасительница, разглядывая мой затылок и случайно касаясь напряжённой грудью моей спины. – Почему вчера не пришёл? Это ж дело надо было сразу обработать. А ты что? По девкам шлялся?

В процедурном пахло спиртом, ещё чем-то сугубо медицинским и рижскими духами. Губы у Алевтины были ярко накрашены, глаза подведены. Знойная женщина, мечта поэта.

– Ну какие девки, Аля? – развёл я руками. – С разбитой-то головой?

– Что?! – вздёрнулась она. – Какая я тебе Аля? Ты, я смотрю, резвый жеребчик, да? Вокруг да около ходить не любишь? Аля, ну надо же. Аля! Вот пропишу постельный режим и сорок уколов в живот, а потом запру здесь в лазарете, будешь знать тогда, какая я Аля.

Да знаю уже, какая. Всем Алям Аля. Но сейчас настроения предаваться безумствам любви у меня не было. Слишком неопределённым казалось положение. Где я, кто я, как говорится, и куда иду, было совершенно неясно. Да и… не в каждую реку стоит пытаться войти дважды.

Нет, Аля, без сомнений, была девушкой замечательной. В ней бурлила горячая страсть и чувствовалась ненасытная жажда. Опыт, опять же, пусть не слишком большой, как я понимал сейчас, но имелся. Кроме этих положительных качеств стоило бы отметить отсутствие зажатости и стыдливости и преданную любовь к занятию, которому она отдавалась самозабвенно. Всё это превращало её в пылкую и редкую любовницу, связью с которой нужно было дорожить.

Да только я-то был не мальчишкой, охочим до приключений. Сейчас меня трудно было соблазнить одной лишь упругостью и размерами полусфер. С той поры, когда я упал в жадные объятья Алевтины, я кое-что на своём веку повидал. И женат был, и любим неоднократно, да и сам не терялся.

Работа моя была связана с командировками, а командировки – с риском для жизни и стрессом. А со стрессом как лучше всего бороться? Вот именно… Да и, к тому же, сейчас голова моя другим была занята. И бодрость телесная оставляла желать лучшего. В общем, не ко времени были её ласки.

Алевтина обработала мне рану. Зашивать не стала, хотя в прошлый раз шила по свежачку. Сейчас всё промыла, намазала вонючей мазью Вишневского и замотала голову, как герою Шипки.

– Ну, хорошо, как же тогда, если не Аля? – поинтересовался я.

– Алевтина Валерьевна, для начала. И почаще. И с улыбочкой.

– Аля, милая, – нахмурился я, – экономь бинт и не отвлекайся. Не делай мне шлем космонавта, умоляю. И так от меня разит, благодаря твоим благовониям, так ещё и голова будет, как бочка.

– Не бойся, будешь первым парнем на деревне, – ухмыльнулась она, завязывая на бинте маленький узелок. Завтра на перевязку. А за «Алю» придётся отвечать по всей строгости.

– Не часто перевязка?

– Могу и чаще. Ты про строгость понял?

– Алечка, я не только понял, но и представил всё, как наяву.

Она засмеялась, откинула голову и красные губы её задрожали, обнажая белоснежные зубы.

– Ты к вечеру ближе приходи, – отсмеявшись, сказала она. – От работ я тебя освобождаю, но не от благодарности. Ты понял? Сегодня у меня дела, а вот завтра вечер свободный.