Если он пошел в дом брата после посещения Херста, его исчезновение кажется более понятным, если мы не возражаем против небрежных обвинений в убийстве, потому что в этом случае гораздо легче избавиться от тела. Очевидно, никто не видел его входящим в дом, и, если он вошел, то через заднюю калитку, которая связана с библиотекой – отдельным зданием на некотором удалении от дома. В этом случае Беллингемы имели физическую возможность избавиться от тела. У них имелось достаточно времени, чтобы сделать это незаметно, во всяком случае – на время. Никто не видел, что человек входил в дом, и никто не знал, что он там, если он там был; очевидно, не проводилось никаких поисков ни тогда, ни впоследствии. Если бы имелась возможность установить, что он покинул дом Херста живым или что у него был скарабей, когда он пришел туда, положение Беллингемов выглядело бы очень подозрительным – хотя, конечно, девушка должна бы находиться в доме, если там находился отец. Но в том-то и затруднение: нет никаких доказательств, что этот человек покинул дом Херста живым. А если он этого не делал… Как я вам сказал вначале, куда ни повернешь, утыкаешься в тупик.

– Банальное окончание для такого мастерского изложения, – прокомментировал Торндайк.

– Знаю, – подтвердил Джервис. – Но что еще можно сделать? Есть несколько возможных решений, и одно из них должно быть верным. Но как нам судить, какое из них верное? Я считаю, что, пока мы больше не узнаем об участниках и их финансовых и иных интересах, нам не хватает данных для решения.

– Здесь, – произнес Торндайк, – я полностью с вами не согласен. Я считаю, что у нас достаточно данных. Вы говорите, что у нас нет возможности установить, какое из решений верное, но если вы внимательно прочтете отчет, то поймете, что имеющиеся факты указывают на одно и только на одно решение. Возможно, это не истинное объяснение, я этого не предполагаю. Но сейчас мы рассуждаем отвлеченно, академически, и я удовлетворен тем, что наши данные указывают на единственное решение. Что скажете, Беркли?

– Я скажу, что мне пора уходить: вечерние консультации начинаются в половине седьмого.

– Что ж, – сказал Торндайк, – не станем мешать вам выполнять профессиональные обязанности, когда добрый Барнард собирает смородину на греческих островах. Но заходите к нам снова. Приходите когда хотите и когда закончите работу. Вы нам не помешаете, даже если мы заняты, а после восьми вечера это бывает крайне редко.

Я сердечно поблагодарил доктора Торндайка за гостеприимство и пошел домой по Миддл Темпл Лейн и Эмбаркменту; не слишком прямой маршрут через Феттер Лейн, должен признаться, но наш разговор оживил мой интересе к дому Беллингема и заставил задуматься.

По любопытному разговору, свидетелем которого я стал, было ясно, что дело усложняется. Я не предполагал, что эти два респектабельных джентльмена действительно подозревали друг друга в причастности к исчезновению человека, но их неосторожные, сказанные в гневе слова показывали, что у них возникли такие зловещие предположения – опасное состояние, которое может привести к появлению настоящих подозрений. К тому же обстоятельства дела действительно очень загадочны, что я особенно ясно понял, выслушав анализ моего друга.

От этой проблемы мои мысли не впервые за последние несколько дней перешли к красивой девушке, которая казалась мне верховной жрицей храма загадок в необычном маленьком дворе. Как странно она выглядит на необычном фоне со своими спокойными, холодными, сдержанными манерами! Ее бледное лицо, такое печальное и усталое, ее черные прямые брови и серьезные серые глаза, такие непостижимые, таинственные, пророческие. «Поразительная и выразительная личность, – думал я, – в которой что-то меня привлекает и одновременно отталкивает».

И тут я вспомнил слова Джервиса: «Девушка должна бы находиться в доме, если там находился отец». Ужасная мысль, хотя и высказанная только предположительно, и мое сердце отрицало ее, отрицало с возмущением, которое меня удивило. Хотя эта строгая фигура в черном, хранившаяся в моей памяти, сама подсказывала мысль о чем-то загадочном и таинственном.

Глава 4
Юридические осложнения и шакал

Эти размышления и кружной маршрут с опозданием привели меня к концу Феттер Лейн, где, сменив отвлеченный образ на бодрые манеры занятого профессионала, я быстро пошел вперед и вошел в больницу со сдвинутыми бровями, как будто только что занимался трудным пациентом. Но меня ждала только одна пациентка, и она встретила меня вызывающим фырканьем.

– Значит, вы наконец пришли? – сказала она.

– Вы совершенно правы, мисс Оман, – ответил я, – и вы очень кратко описали этот факт. Что я могу с удовольствием сделать для вас?

– Ничего, – был ее ответ. – Мой врач леди, но я принесла вам письмо от мистера Беллингема. Вот оно.

И она сунула мне в руки конверт.

Я просмотрел записку и узнал, что у моего пациента было несколько тревожных ночей и очень беспокойный день. «Поможете мне лучше спать?» – так заканчивалось послание.

Я ненадолго задумался. Не хочется прописывать снотворное малознакомому пациенту, но, с другой стороны, бессонница – очень тревожное состояние. Наконец я решил выиграть время, назначив умеренную дозу брома, прийти и проверить, не нужны ли пациенту более серьезные средства.

– Ему нужно немедленно принять дозу этого, – сказал я, передавая мисс Оман бутылочку, – а позже я загляну и проверю его состояние.

– Думаю, он будет рад вас видеть, – ответила она, – потому что сегодня вечером он один и очень уныл. Мисс Беллингем нет. Но я должна напомнить вам, что он беден и не может много заплатить. Прошу простить за то, что упоминаю об этом.

– Я очень обязан вам, мисс Оман, за этот намек, – ответил я. – Мне не обязательно его видеть, но я просто хотел заглянуть и поболтать с ним.

– Да, это принесет ему пользу. У вас есть свои достоинства, хотя пунктуальность, кажется, не входит в их число.

И с этим прощальным выстрелом мисс Оман удалилась.

В половине восьмого я поднимался по большой темной лестнице дома в Невиллз Корт, передо мной шла мисс Оман, которая впустила меня в комнату. Мистер Беллингем, только что завершивший ужин, сидел в кресле и мрачно смотрел на пустую решетку. Когда я вошел, он повеселел, однако явно находился в дурном настроении.

– Я не хотел вас тащить, когда ваша дневная работа закончилась, – сказал он, – но очень рад вас видеть.

– Вы меня не тащите. Я узнал, что вы одни, и решил заглянуть и несколько минут поболтать.

– Вы очень добры, – сердечно произнес он. – Но боюсь, вы найдете мое общество скучным. Человек, думающий о своих неприятностях, не самый приятный собеседник.

– Я не хочу тревожить вас, если вы предпочитаете остаться один, – сказал я, испугавшись, что слишком навязываюсь.

– О, вы меня нисколько не тревожите, – улыбнулся он, добавив со смехом: – Скорее наоборот. На самом деле, если бы не боялся до смерти вам наскучить, я попросил бы вас выслушать рассказ о моих неприятностях.

– Вы мне нисколько не наскучите, – ответил я. – Очень интересно узнать об опыте другого человека, если это не причиняет ему беспокойства. «Чтобы узнать человечество, надо изучить человека»^[10], особенно врачу.

Мистер Беллингем мрачно улыбнулся.

– Вы заставляете меня чувствовать себя микробом, – сказал он. – Но если вы согласны взглянуть на меня в свой микроскоп, я готов подвергнуться вашему изучению, хотя не мои действия должны дать материал для ваших психологических наблюдений. Deus ex machine^[11] – это мой бедный брат, который из своей неизвестной могилы, боюсь, дергает ниточки в этом дьявольском кукольном представлении.

Он замолчал и какое-то время задумчиво смотрел на решетку, как будто забыв о моем присутствии. Наконец он посмотрел на меня и продолжил:

– Это любопытная история, доктор, очень любопытная. Часть ее вы знаете – среднюю часть. Я расскажу вам с начала, и тогда вы будете знать столько же, сколько я; а что касается конца, то он никому не известен. Он, конечно, записан в книге судеб, но эту страницу еще не перевернули.

Беды начались со смерти моего отца. Он был сельским священником очень умеренных средств, вдовцом с двумя детьми, моим братом и мной. Он смог послать нас обоих в Оксфорд, после чего мой брат служил в министерстве иностранных дел, а я должен был стать священником. Но я неожиданно понял, что мои взгляды на религию изменились, что сделало это невозможным, и как раз в то время мой отец стал обладателем очень значительного состояния. И так как он отчетливо выразил желание оставить это состояние моему брату и мне, разделив его между нами поровну, у меня не оставалось потребности зарабатывать на жизнь какой-нибудь профессией. Моей страстью всегда была археология, и я решил посвятить себя моим любимым исследованиям, в которых, между прочим, я следовал семейным традициям, потому что мой отец с энтузиазмом изучал историю Древнего Востока, а Джон, как вы знаете, стал ученым египтологом.

Затем мой отец умер совершенно неожиданно и не оставил завещания. Он собирался его написать, но все откладывал, пока не стало слишком поздно. И поскольку почти вся собственность была в форме недвижимости, практически все унаследовал мой брат. Однако в соответствии с выраженным желанием отца он установил для меня пособие в пятьсот фунтов в год, что составляет примерно четверть всего ежегодного дохода. Я просил его выделить мне большую сумму, но он отказался. Он приказал своему адвокату платить мне пособие ежеквартально в течение всей остальной части его жизни, а также распорядился, что после его смерти все состояние перейдет ко мне, а если я умру раньше, то к моей дочери Руфи. Потом, как вы знаете, он неожиданно исчез, и так как обстоятельства предполагали, что он мертв, и никаких доказательств, что он жив, не было, его адвокат мистер Джеллико оказался не в состоянии выплачивать мне пособие. С другой стороны, поскольку никаких доказательств смерти не имелось, невозможно было исполнить завещание.

– Вы говорите, что обстоятельства предполагают смерть вашего брата. Каковы эти обстоятельства?

– Главным образом неожиданность и полнота его исчезновения. Его багаж, как вы знаете, найден невостребованным на железнодорожной станции, и было еще одно обстоятельство, еще сильней наводящее на ту же мысль. Мой брат получал пенсию от министерства иностранных дел, которую он должен был получать лично, а если он за границей, прислать доказательство, что на момент выплаты пенсии он жив. В этом отношении он был исключительно пунктуален и всегда являлся сам или присылал документ своему агенту мистеру Джеллико. Но с того момента, как он так загадочно исчез, от него ничего не было получено.

– Для вас это очень неприятное положение, – вздохнул я, – но думаю, было бы нетрудно получить разрешение суда об объявлении вашего брата мертвым и исполнении завещания.

У мистера Беллингема перекосилось лицо.

– Вероятно, вы правы, – сказал он, – но это не поможет. Видите ли, мистер Джеллико, подождав разумное время появления моего брата, предпринял необычный, но разумный, я полагаю, в данных обстоятельствах шаг: он пригласил меня и другое заинтересованное лицо в свой офис и познакомил нас с условиями завещания. И эти условия оказались весьма необычными. Я был поражен, когда услышал. И больше всего меня раздражает, что, как я считаю, мой бедный брат решил, что сделал все абсолютно безопасным и простым.

– Обычно так и бывает, – несколько неопределенно произнес я.

– Вероятно, да, – согласился мистер Беллингем, – но бедный Джон создал такую адскую мешанину своим завещанием, что оно полностью противоречит его желанию. Видите ли, мы старая лондонская семья. Дом на Куин Сквер, где мой брат номинально жил, но где он на самом деле держал свою коллекцию, мы занимали много поколений, и большинство Беллингемов похоронены поблизости на кладбище Святого Георга, хотя некоторые члены семьи похоронены в других кладбищах по соседству. Мой брат – кстати, он был холостяк – очень почитал семейные традиции и оговорил в завещании, что должен быть похоронен на кладбище Святого Георга среди его предков или по крайней мере на одном из кладбищ его родного прихода. Но вместо того, чтобы просто выразить свое желание и приказать исполнителям завещания выполнить его, он сформулировал условия, затрагивающие исполнение всего завещания.

– Затрагивающего в каком отношении? – спросил я.