Я охотно согласился с ее предложением (боюсь, не из энтузиазма к теме), и она достала из сумки четыре больших ин-кварто блокнота в синих переплетах; каждый из блокнотов посвящен одной династии, от четырнадцатой до семнадцатой. Я просматривал ее аккуратные записи, и мы говорили об исключительно сложном и трудном периоде, которому они посвящены, постепенно понижая голос, потому что мистер Беллингем закрыл глаза и откинулся на спинку кресла. Мы как раз достигли критического времени правления Апепи II^[15], когда тишину комнаты прервал громкий храп, заставивший нас обоих неслышно рассмеяться.

– Ваш разговор сработал, – еле слышно сказала мисс Беллингем, когда я взял свою шляпу и мы вдвоем на цыпочках прошли к двери, которую она неслышно открыла. Снаружи девушка неожиданно отказалась от подшучивания и очень серьезно заметила: – С вашей стороны очень хорошо, что вы навестили его. Вы принесли ему много добра, и я очень благодарна. Спокойной ночи!

Она сердечно пожала мне руку, и я начал спускаться по скрипучим ступеням в счастливом настроении, что вряд ли мог объяснить.

Глава 5
Грядка водного салата

Практика Барнарда, как и многих других, была подвержена колебаниям, которые попеременно вызывают у практикующего врача то надежду, то отчаяние. Работа представляет собой приступы, чередующиеся с почти полным застоем. Один из таких антрактов произошел через день после моего посещения Невиллз Корт, в результате в половине двенадцатого я задумался, чему посвятить остальную часть дня. Чтобы лучше обдумать эту трудную проблему, я прогулялся по Эмбаркменту и, облокотившись на парапет, стал смотреть на реку, на серый каменный мост с его арками, на Шот-Тауэр и за ним очертания аббатства и собора Святого Стефана.

Приятная сцена, спокойная и тихая, с намеками на жизнь и трезвую романтику; под средним пролетом моста проплывала баржа с буксирным парусом, прикрепленным к временной мачте; у руля аккуратная женщина в белом переднике. Я мечтательно смотрел, как течение несет эту баржу, заметил низкие, почти в уровень с водой, борта судна и собаку, лающую на далекий берег, – и думал о Руфи Беллингем.

Что в этой необычной девушке произвело на меня такое сильное впечатление? Такой вопрос я не в первый раз задавал себе. В самом факте не было никакого сомнения. Но каково объяснение? Ее необычное окружение? Или ее занятие и трудная для понимания образованность? Поразительная личность и исключительно красивая внешность? Или ее связь с драматичной историей пропавшего дяди?

Я заключил, что все это есть. Все, что с ней связано, необычно и привлекательно, но превыше всего некое сочувствие и личное сходство, которые я остро ощущал и смутно наделся, что она тоже ощущает. Во всяком случае, она очень меня интересовала, в этом не оставалось никакого сомнения. Каким бы недолгим ни было наше знакомство, она заняла в моем сознании место, какое раньше не занимала ни одна женщина.

От Руфи Беллингем совершенно естественно мои мысли перешли к любопытной истории, рассказанной мне ее отцом. Очень странное дело, с неправильно написанным завещанием и с озадаченным адвокатом на заднем плане. Мне казалось, что за этим стоит что-то еще, особенно когда я вспомнил необычное предложение мистера Херста. Но все это выше моего понимания, тут место скорее юриста, и к юристу и следует обратиться. «Сегодня же вечером, – решил я, – пойду к Торндайку и изложу ему все, что рассказали мне».

И тут произошло одно из тех совпадений, которым мы удивляемся, когда они происходят, но которые случаются так часто, словно закреплены в пословице. Потому что как только я принял это решение, увидел двух человек, идущих от Блэкфрайраз^[16], и узнал в них своего бывшего учителя и его помощника.

– Я как раз о вас вспоминал, – сказал я, когда они подошли.

– Очень лестно, – ответил Джервис, – но я подумал, что вы говорите с дьяволом.

– Возможно, – предположил Торндайк, – он говорил сам с собой. Но почему вы думали о нас и каковы были ваши мысли?

– Я размышлял о деле Беллингема. Весь прошлый вечер я провел на Невиллз Корт.

– Ха! Есть что-то новое?

– Да, ей-богу, есть! Беллингем подробно рассказал мне о завещании, и это чрезвычайно необычный документ.

– Он разрешил рассказывать это мне?

– Да, я специально спросил его, могу ли я вам рассказать, и у него не было никаких возражений.

– Хорошо. У нас сегодня ланч в Сохо, потому что Полтон занят. Идемте с нами, разделите наш ланч и по дороге расскажете нам. Подходит вам такое?

В настоящем состоянии практики это мне очень подходило, и я с неподдельной радостью принял приглашение.

– Очень хорошо, – обрадовался Торндайк, – тогда пойдем медленно и покончим с конфиденциальными делами до того, как погрузимся в эту сводящую с ума толпу.

Мы неторопливо пошли по широкому тротуару, и я начал рассказывать. Насколько помнил, поведал о том, что привело к нынешнему положению, и дошел до содержания завещания. Все это мои два друга слушали с большим интересом, Торндайк иногда останавливал меня и делал записи в своей карманной записной книжке.

– Да этот человек был полным безумцем! – воскликнул Джервис, когда я закончил. – Он с дьявольской изобретательностью придумал условия, противоречащие его желаниям.

– Это нередкая особенность завещателей, – заметил Торндайк. – Недвусмысленное и разумное завещание скорее исключение. Но мы вряд ли можем судить, пока не увидим сам документ. Вероятно, у Беллингема есть экземпляр?

– Не знаю, – ответил я, – но спрошу его.

– Если есть, я хотел бы на него посмотреть, – подчеркнул Торндайк. – Условия очень своеобразные и, как заметил Джервис, превосходно рассчитаны на то, чтобы помешать целям завещателя, если об этих целях нам рассказали верно. И помимо того, они имеют прямое отношение к обстоятельствам исчезновения. Надеюсь, вы это заметили.

– Я заметил, что Херсту очень выгодно, чтобы тело не нашли.

– Да, конечно. Но есть и другие очень значительные особенности. Однако было бы преждевременно обсуждать условия завещания, пока мы не увидели сам документ или его заверенную копию.

– Если такая копия существует, – сказал я, – постараюсь ее увидеть. Но Беллингем очень боится, что его заподозрят в том, что он хочет бесплатно получить профессиональный совет.

– Это, – произнес Торндайк, – вполне естественно и нисколько его не дискредитирует. Но вы должны каким-то образом преодолеть его угрызения совести. Думаю, вы сможете это сделать. Как я помню, вы благовидный молодой джентльмен и как будто установили дружеские отношения с семьей.

– Они очень интересные люди, – объяснил я, – культурные и с большой заинтересованностью в археологии. Похоже, это у них в крови.

– Да, – сказал Торндайк, – семейная тенденция, вызванная скорее тесным общением и одинаковым окружением, а не наследственностью. Значит, вам понравился Годфри Беллингем?

– Да, он немного вспыльчив и импульсивен, но он приятный человек и очень радушный пожилой джентльмен.

– А его дочь, – спросил Джервис, – какова она?

– О, она ученая леди, работает над библиографиями и ссылкам в музее.

– А! – неодобрительно воскликнул Джервис. – Я знаю эту породу. Пальцы в чернилах, о груди можно не говорить, прямая и в очках.

Я сразу поддался на эту явную приманку.

– Вы ошибаетесь! – возмущенно заявил я, сопоставив отвратительное описание Джервиса с прекрасным оригиналом. – Она очень привлекательная девушка, и у нее манеры настоящей леди. Немного чопорная, может быть, но ведь я всего лишь знакомый, почти незнакомец.

– Но, – настаивал Джервис, – какова она, я хочу сказать, какова ее внешность? Можете сообщить разумные подробности?

Я быстро провел мысленную инвентаризацию, мне помогли недавние размышления.

– У нее рост примерно пять футов семь дюймов, она стройная, но в то же время пухленькая, очень прямая осанка и грациозные движения, черные волосы, свободно разделенные посредине и очень красиво падающие на лоб, светлая чистая кожа, темно-серые глаза, прямые брови, прямой, красивой формы нос, небольшой рот с полными губами, круглый подбородок… Но какого черта вы так улыбаетесь, Джервис?

Ибо мой друг неожиданно снял маскировку со своих батарей и улыбался, как чеширский кот, угрожая раствориться в своей забавности.

– Если экземпляр завещания существует, Торндайк, – ответил он, – мы его получим. Надеюсь, вы согласны со мной, почтенный сеньор?

– Я уже сказал, – последовал ответ, – что верю в Беркли. А теперь нужно оставить профессиональные разговоры. Вот и наша гостиница.

Торндайк открыл непримечательную застекленную дверь, и мы вслед за ним вошли в ресторан, в котором воздух был пропитан приятным запахом мяса с менее приятным запахом жира.

Часа через два я попрощался со своими друзьями под золотистыми листьями платанов на Кингз Бенч Уок.

– Я не прошу вас приходить сейчас, – сказал Торндайк, – у нас сегодня днем несколько консультаций. Но приходите быстрей, не ждите, когда найдется завещание.

– Приходите сегодня вечером, когда закончите работу, – улыбнулся Джервис, – конечно, если у вас нет более привлекательного общества. О, не надо краснеть, мое дорогое дитя, мы все когда-то были молоды; есть даже подозрение, что и Торндайк был молод в какой-то додинастический период.

– Не обращайте на него внимания, Беркли, – заявил Торндайк. – У него скорлупа еще не сошла с головы. Когда будет в моем возрасте, поумнеет.

– Мафусаил! – воскликнул Джервис. – Надеюсь, мне не придется ждать так долго.

Торндайк снисходительно улыбнулся своему неугомонному помощнику и, сердечно пожав мне руку, повернулся к входу.

От Темпла я пошел на север, в соседний медицинский колледж, где провел пару полезных часов, разглядывая «маринады» и освежая в памяти сведения по патологии и анатомии, снова поражаясь (как любой практикующий анатом) мастерству, с которым производилось вскрытие, и отдавая дань основателю этой коллекции. Наконец предупреждающие часы и растущее желание выпить чая заставили меня выйти и направиться к месту моего напряженного труда. Мое сознание еще было занято содержимым витрин и больших стеклянных сосудов, и я обнаружил, что нахожусь на углу Феттер Лейн, не очень понимая, как попал сюда. И тут меня оторвал от размышлений хриплый возглас:

– Страшное открытие в Сидкапе!

Я сердито повернулся – в Лондоне крик уличного мальчишки, продающего газеты, производит впечатление удара по лицу, – но надпись на желтом постере, который он держал в руках, заставила меня сменить гнев на любопытство.

«Ужасное открытие в водном салате!»

Пусть педанты это отрицают, но в «ужасном открытии» есть нечто привлекательное. Оно намекает на трагедию, на тайну и на романтику. Оно обещает внести в нашу серую банальную жизнь элемент драматизма, без которого, как без соли, нельзя наслаждаться существованием. К тому же «водный салат»! Такой безыскусный фон словно подчеркивал ужас открытия, каким бы оно ни было.

Я купил газету и, сунув ее под руку, пошел в больницу, обещая себе мысленный пир из водного салата, но, открыв дверь, увидел полную женщину пестрой и прыщавой наружности, приветствовавшую меня громким стоном. Это была леди из угольного магазина на Флер-де-Лис Корт.

– Добрый вечер, миссис Джаблетт, – сказал я, – надеюсь, вы пришли не из-за себя.

– Из-за себя, – ответила она, вставая и уныло следуя за мной в помещение для консультаций. Я усадил ее в кресло для пациентов, сам сел за письменный стол, и она продолжила: – Дело в моих внутренностях, доктор.

Это заявление не отличалось анатомической точностью, оно только указывало на то, что не нужно обращаться к специалисту по коже. Соответственно я ждал разъяснений и думал о водном салате, а миссис Джаблетт выжидающе смотрела на меня тусклыми водянистыми глазами.

– А, – сказал я наконец, – дело в ваших… хм… внутренностях, миссис Джаблетт?

– Да, и в голове, – ответила она с громким вздохом, наполнившим помещение запахом неподслащенной выпивки.

– У вас болит голова?

– Иногда хронически, – пожаловалась миссис Джаблетт. – Как будто она открывается и закрывается, открывается и закрывается, а когда я сажусь, мне кажется, что я лопну.